На Мухитдинова был уже подготовлен указ о назначении заместителем председателя Совета министров. Но на XXII съезде на кулуарном совещании он воспротивился предложению Хрущева о выносе тела Сталина из мавзолея. Сказал, что это «не будет хорошо воспринято народом», а «у мусульман это большой грех – тревожить тело умершего». Решение все же приняли, и Мухитдинову поручили озвучить его на съезде. Он отказался. После этого его убрали из Президиума ЦК и назначили в правление Центросоюза – ничего не значащей организации, руководившей кооперативами.
О Екатерине Фурцевой, министре культуры, впоследствии были созданы легенды, как о твердолобой «дуре». Это ложь и клевета. Она была лучшим из всех министров культуры в Советском Союзе, «матерью родной» для режиссеров, актеров, художников, музыкантов. Фурцева сделала очень много. По ее инициативе был открыт целый ряд театров, музеев, учебных заведений, возводились памятники в честь исторических событий, стали проводиться международные конкурсы музыкантов, артистов балета, Московский кинофестиваль.
Истинная «вина» Фурцевой была в другом. В одном из публичных выступлений она заявила, что количество евреев-студентов должно быть таким же, как количество евреев-шахтеров. За это ей и отомстили легендами о «дуре». А мину под нее подвел Суслов. Донес Хрущеву, что министр культуры с секретарем ЦК Игнатовым обсуждают и критикуют его. Тот осерчал, обоих вывели из Президиума ЦК. Для Фурцевой это был тяжелый удар, который она считала незаслуженным. Сделала попытку самоубийства. Не исключено – имитацию, желая разжалобить Хрущева, воззвать к его совести. Но, когда Никите Сергеевичу доложили, он оскорбительно прокомментировал, что это «климакс».
Своим главным помощником Хрущев попытался сделать Алексея Кириченко. Это был его давний и вернейший клеврет. Работал под началом Никиты Сергеевича и до войны, и на фронте, и после войны. Но он был хорош только в качестве исполнителя, тупо и прямолинейно реализуя указания начальника – чем как раз и подходил для Хрущева. Как только Кириченко оказывался на самостоятельном участке работы, он совершал грубые ляпы и вдобавок проявлял крутые амбиции, откровенное хамство.
Никита Сергеевич решил поставить его «вторым секретарем». Официально такой должности не существовало, но подразумевалось, что «второй» – заместитель Первого. Заранее просматривает материалы для очередных заседаний, готовит повестку дня, проекты постановлений. А если Первый отсутствует, занимает кресло председателя. Но Кириченко сразу занесся, возомнил себя второй фигурой в партии и государстве. Силился просто командовать членами Президиума и перессорился со всеми. Не мог толком решить ни одного вопроса, но стал возмущать и Хрущева, без его ведома снимать и назначать ответственных работников.
Начал перечить даже самому Никите Сергеевичу. На охоте в Завидово они оба выстрелили в кабана, и Кириченко принялся спорить, что он лучший стрелок и убил кабана он. Егеря, достав пули, доложили: нет, поразил Хрущев. Кириченко накричал на них, называя подхалимами. Никита Сергеевич вскипел и уехал, не попрощавшись. А поскольку «вторым секретарем» были недовольны уже все члены Президиума, его быстро спровадили первым секретарем Ростовского обкома КПСС. Там Кириченко тоже допек местных руководителей, но они смекнули, что новый начальник «опальный», засыпали Москву жалобами. Его услали директором завода в Пензу, а вскоре отправили на пенсию.
Вместо него Хрущев сделал ставку на первого секретаря Ленинградского обкома КПСС Фрола Козлова. Он во всем поддерживал Никиту Сергеевича, за это получал щедрые субсидии на развитие своего города и имел возможность рапортовать успехами. Теперь Хрущев сделал его «вторым секретарем», оставлял вместо себя во время отлучек. Козлов, в отличие от Кириченко, был деловым, цепким, жестким. А Первый секретарь уезжал часто, оставляя ему фактическую власть над государством. В беседах с американцами Хрущев называл его своим преемником [238, 239]. Но Козлов давно страдал гипертонией, в апреле 1963 г. у него случился инсульт.
Никита Сергеевич не терял надежды, что он поправится. Временно его обязанности были поручены Брежневу. Он, напомним, после Ворошилова занял должность председателя президиума Верховного Совета СССР. Пост очень высокий, но малозначащий, ведь Верховный Совет проводил в жизнь решения ЦК. С июня 1963 г. Леониду Ильичу добавили и его прежнюю должность, секретаря ЦК. Брежнева и Шелепина Хрущев считал собственными выдвиженцами, был уверен в них.
Но именно они стали двумя центрами заговора. Точнее, избавиться от Никиты Сергеевича мечтали уже многие. А Брежнев и Шелепин начали практическую организацию. У бывшего председателя КГБ уже была своя группировка, вся сила КГБ, где начальствовал его ставленник Семичастный. К нему примыкали и идеологи партии: Суслов, Ильичев, Яковлев. У Брежнева тоже были свои ставленники. Его другом являлся первый заместитель председателя Совета министров и председатель ВСНХ Дмитрий Устинов – их свела космическая программа, строительство космодрома Байконур, после полета Гагарина оба получили золотые звезды Героя Социалистического Труда. Еще в Молдавии Брежнев приметил идеального исполнителя Константина Черненко. Поручив ему какое-нибудь дело, можно было не сомневаться: оно будет выполнено четко и в срок. При новых назначениях Брежнев всюду переводил его с собой, в Верховном Совете поставил заведовать Секретариатом.
Украину Хрущев считал своей «вотчиной», благоволил к ней. Подгорного, возглавлявшего украинскую компартию, держал в чести. Когда заболел Козлов, перевел в Москву, поставил секретарем ЦК, поручив курировать легкую промышленность. Но в Киеве Подгорный был «царем и богом», а легкую промышленность совершенно развалили, и новый секретарь оказался «крайним». Хрущев вовсю честил его: «Вот товарищ Подгорный. Мы его вытащили в Москву на большую должность, а он как был сахарным инженером, так им и остался». Тот обиделся и примкнул к Брежневу, которого тоже хорошо знал по Украине. Становилось ясно, что Козлов уже не поправится, Хрущеву намекнули, что для Брежнева нагрузка слишком большая – и Верховный Совет, и ЦК. В июле на почетную, но декоративную должность председателя президиума Верховного Совета был перемещен престарелый Микоян. А Брежнев стал фактически руководить Секретариатом ЦК. Сосредоточил в своих руках реальные рычаги управления партией.
Подготовку к перевороту облегчал сам Никита Сергеевич. В апреле 1964 г. страна отмечала его 70-летие. Поток самой пошлой лести далеко перехлестнул сталинский «культ». Хрущев повесил себе на грудь четвертую звезду Героя Социалистического Труда (у Сталина была одна). Никита Сергеевич совсем возгордился, вошел в роль международной политической фигуры. В 1964 г. из 9 месяцев он 135 дней провел за границей. Да и в СССР ему на месте не сиделось, он разъезжал с парадными визитами по республикам, областям. «Черную» работу он стал всецело оставлять помощникам, заседания Президиума ЦК и правительства проходили без него.
Но он замыслил очередные реформы в сельском хозяйстве. И не только в партии, но и во всем государстве. Ему вздумалось принять новую Конституцию. Малоизвестный факт – при этом подсуетился начальник отдела ЦК Андропов. Один из его «аристократов духа», Федор Бурлацкий, вспоминал, что должен был сопровождать Хрущева во время визита в Чехословакию и Андропов дал ему задание выбрать подходящий момент и забросить Никите Сергеевичу идею учредить в СССР пост президента. Бурлацкий выполнил это, и Хрущев заинтересовался. Титул президента звучал куда более «цивилизованно», чем Первого секретаря или председателя Совета министров, возносил его над другими руководителями, уравнивал с президентом США (Итоги, 28.01.2013).
Он поручил Бурлацкому собрать группу советников и написать проект конституции, выделил для них дачу Горького в Нагорном. Тут уж «аристократы духа» дали волю своим западническим симпатиям: кроме поста президента, их проект предусматривал двухпалатный парламент, конституционный суд, даже суд присяжных («народных заседателей»). Неизвестно, что из этого оставил бы Хрущев, но в ходе реформы он намечал кардинальные перестановки в высшем руководстве. Говорил, что надо «омолодить» его, выдвинуть более перспективных деятелей. То есть собственных подхалимов.
Это подтолкнуло заговорщиков. Петр Шелест позже писал, ссылаясь на Подгорного и Семичастного, что Брежнев предлагал физически устранить Хрущева, устроить автомобильную или авиационную катастрофу. Но начальник КГБ отказался, заявил, что правда о таких делах рано или поздно всплывает [122, с. 417]. Но Шелест, Семичастный и Подгорный впоследствии стали противниками Леонида Ильича, это вполне может быть клеветой.
А остановились в конце концов на сценарии законного отстранения от должности, вполне в рамках партийной демократии, на пленуме ЦК. Но для этого требовалось обработать большинство членов ЦК, причем втайне от Хрущева. С ними под разными предлогами встречались по одному, прощупывали. Если чувствовали в них единомышленников, говорили более определенно. Причем техническим помощником Брежнева в этих опросах стал… все тот же Андропов. Сам он в беседах не участвовал, но вел учет, расставляя в списках условные значки [147, с. 87]. К заговору присоединились республиканские руководители Игнатов, Шелест, Мжаванадзе, Кунаев, Рашидов, зондировали своих секретарей обкомов.
Сентябрь традиционно был временем отпусков советских начальников, и многие из них вдруг решили провести его на Кавказе, на курортах Ставропольского края. Он считался «вотчиной» Суслова, который в свое время был первым секретарем Ставропольского крайкома партии. Потом сделал секретарем крайкома свояка, Владимира Воронцова (они с Сусловым были женаты на родных сестрах). А нынешний первый секретарь, Федор Кулаков, состоял в заговоре. Он обеспечил прекрасные условия не только для отдыха, но и совещаний без лишних глаз и ушей. Мало ли – высокопоставленные гости выехали на охоту в заповедник. Здесь окончательно согласовали все детали.