придерживал, чтобы использовать в удобное время.
Еще один след «рыбного дела» привел к магазину «Океан» в Сочи. За взятки арестовали председателя горисполкома Воронкова. Андропов проявил к нему повышенный интерес, его доставили в Москву. Потому что первым секретарем Краснодарского края был Медунов, которого полюбил Брежнев, хотел выдвинуть на повышение в столицу. В соседнем, Ставропольском крае безобразия были гораздо круче. Там брал взятки сам первый секретарь, Горбачев (чего Медунов не делал). Но Горбачева продвигал Андропов, и ставропольской коррупции «не замечали». А Медуновым и Краснодарским краем занялись серьезно. Правда, Воронков показаний против Медунова не дал. Но КГБ передал некоторые материалы журналистам, например имена 6 начальников в Сочи, незаконно получивших квартиры для себя и детей [149, с. 216]. Среди жителей Краснодарского края нашли обиженных, пострадавших от злоупотреблений, подсказали писать в газеты.
Такие публикации появились в «Правде», «Советской России», «Человеке и законе». Тогда и само население воодушевилось, что началась борьба за справедливость. Хлынул поток заявлений и жалоб в редакции газет, в ЦК, в КГБ, в МВД. В Краснодарском крае закрутились расследования, 5 тыс. чиновников были уволены и исключены из партии, 1,5 тыс. попали под суд. Вопрос о повышении Медунова, допустившего в своих владениях такие злоупотребления, отпал сам собой. А потом Андропов все же «добил» его. Доложил Брежневу: получены доказательства, против Медунова надо возбуждать дело. Леонид Ильич все же выгородил любимца, он был снят с должности «за ошибки в работе» [149, с. 220]. Но подобным образом уже начиналась косвенная дискредитация самого Брежнева: вот какие у него выдвиженцы, какие деятели его окружают.
Подрыву его авторитета способствовало и 75-летие в декабре 1981 г. Очередные водопады лести, пятая звезда Героя (всего у него набралось около 200 наград). А в январе 1982 г. у Леонид Ильич принял успокоительное, причем довольно слабое, ативан, и слег с тяжелым приступом астении. И в это время, 19 января, неожиданно застрелился первый заместитель председателя КГБ генерал Цвигун. Глаза и уши Брежнева при Андропове. По свидетельству охранника, приехал на дачу, спросил его, куда ведет дорожка. Тот ответил: «А никуда, к забору. Я тут расчистил немного, а у забора сугроб». «Вот и хорошо, что никуда», – сказал Цвигун, прошел к забору и выстрелил в себя. О причинах гадают до сих пор. Ранее у Цвигуна было онкологическое заболевание, но ему сделали успешную операцию, и незадолго до смерти обследование признало его здоровым.
Чазов связывает трагедию с тем, что Брежнев через Цвигуна получал успокоительные. Андропов за это выговаривал своему заму, требовал прекратить: «Не дай бог, умрет Брежнев даже не от этих лекарств, а просто по времени совпадут два факта. Ты же сам себя проклинать будешь». В январе у главы государства приступ случился как раз после получения лекарств от Цвигуна, и Андропов устроил ему разнос [149, с. 228]. Но существует и версия, что самоубийство сфальсифицировано и Цвигун был убит. Еще одна загадка – под некрологом нет подписи Брежнева, хотя покойный был его личным другом. Получается, кто-то очень постарался оклеветать генерала перед Леонидом Ильичом? Или он чем-то действительно провинился перед высокопоставленным другом?
Вместо Цвигуна первым заместителем Андропова стал Цинев. Тоже «человек Брежнева», но ему было уже 75 лет, он перенес инфаркт и был дряхлым стариком, склонным к самодурству. Дела, которые вел Цвигун, взял на себя сам Андропов, получил доступ к документам в его личном сейфе. А за одной смертью вскоре последовала другая. В Политбюро было два «вторых секретаря» – тех, кто в отсутствие Брежнева замещал его, вел заседания. Суслов и Кириленко. Но 75-летний Кириленко совсем сдал, впал в маразм даже сильнее, чем Брежнев. Стал фактически недееспособной фигурой. А Суслов лег для обычной диспансеризации в кремлевскую больницу, и там у него случился инсульт. 25 января он скончался.
Хоронили в лютый мороз. Порывы пронизывающего ветра дважды срывали покрывало с покойного. Невзирая на такую погоду, Брежнев счел своим долгом отстоять на трибуне всю долгую церемонию, даже сказать речь. Суслова похоронили не в кремлевской стене, а возле стены, подчеркнув особую важность его фигуры, особые заслуги. Хотя, наверное, почти никто из тогдашних советских людей, да и последующих историков не смог бы внятно ответить, в чем эти особые заслуги заключались? «Серого кардинала», который долгое время регулировал процессы в советской верхушке, не стало.
И прямо в день похорон произошло еще одно событие. Сотрудники КГБ явились на квартиру некоего Бориса Буряце, известного под прозвищами «Борька Цыган» и «Борис бриллиантовый». А тем, кто вращался вокруг него, было известно и другое: артист цыганского театра, крупный спекулянт и… сожитель Галины Брежневой. Эта связь сделала его очень влиятельным человеком среди всяких махинаторов, подпольных бизнесменов, уголовников. Галина подарила ему квартиру в центре Москвы, на улице Чехова. Американец Лаудан, гостивший у Буряце, вспоминал: когда ехали в его машине, «милиционеры, стоявшие на перекрестках, отдавали Борису честь». А квартира напоминала музей: старинные картины, иконы, антикварная мебель, хрусталь. «И вот “гранд-финал”. Борис достал замшевый мешочек и высыпал его содержимое на стоящий меж нами столик. В свете лампы засверкала горка старинных драгоценностей: браслеты и серьги, заколки, брошки, кольца, бриллианты, рубины, сапфиры и изумруды…» [149, с. 235–236].
Теперь в эту квартиру пришли незваные гости. Предъявили ордер на обыск и арест. Понятыми позвали соседок, старушек-актрис. Которые наверняка разболтают многочисленным знакомым. В протоколе обыска фигурировало все богатейшее содержимое квартиры. Буряце ошалел, как посмели его тронуть, попросил разрешения позвонить. Инструкциями это строжайше запрещалось, но ему… разрешили. Позвонил он, конечно, Галине. Она примчалась выручать Бориса. Но ей вежливо показали ордер, сослались на приказ, и Буряце увезли. А от старушек все случившееся мгновенно разлетелось по Москве. Галину, разумеется, не допрашивали, ее имя в деле вообще не упоминается. Но слухи и сплетни брызнули в иностранные СМИ. Удар был нанесен по престижу Брежнева…
Вскоре последовал еще один. Одним из ближайших советников Брежнева был академик Николай Николаевич (Израилевич) Иноземцев, директор Института мировой экономики и международных отношений. Он был того же поля ягода, что андроповские «аристократы духа». Сугубый «западник», один из тех, кто завел страну в болото «конвергенций». Но Иноземцев был не из андроповской, а из брежневской «команды».
В марте 1982 г. в его институте появились работники прокуратуры – обнаружилось, что Иноземцев поставил бывшего завхоза заместителем директора, тот за государственный счет обустраивал дачу начальника, поставлял ему бесплатно импортную мебель. Тот перепугался, поспешил внести в казну «недостачу», 18 тыс. рублей.
Но дальше в Институте мировой экономики появились сотрудники КГБ, учинили обыск. Это учреждение считалось «элитным», и попадали туда только отпрыски «номенклатуры». Все считали себя «прогрессивными», презирали «совок». Группа аспирантов создала кружок «молодых социалистов», выпускала машинописный сборник «Поиски». В 1980-х КГБ на такие мелочи вообще не обращал внимания. Но тут вдруг арестовал авторов – Фадина, Хазина, Кагарлицкого, Кондрашева, Кудюкина, Чернецкого, Шилкова, Ривкина. Возбудили 20 уголовных дел, других сотрудников таскали на допросы. Шерстили учреждение советника Брежнева, опять дискредитировали его окружение! Иноземцев перегрузок не выдержал, скоропостижно скончался [149, с. 225]/
В это же время серьезному испытанию подверглось здоровье самого Леонида Ильича. В марте 1982 г. он отправился в Узбекистан, вручать республике орден Ленина. Была расписана программа визита. Когда Брежнев ездил по Ташкенту, ее сократили, убрали посещение авиационного завода. Но позже оказалось, что свободное время еще есть, и Леонид Ильич вспомнил, что надо бы побывать на этом заводе. Местное начальство засуетилось, сперва велело собирать рабочих во дворе, потом определило для митинга и выступления Брежнева сборочный цех. Рабочие хлынули туда. Чтобы лучше видеть, полезли на стапеля строящихся самолетов. Когда Брежнев проходил под одной из платформ, люди на ней стали перемещаться, она накренилась и рухнула прямо на головы Леониду Ильичу и сопровождавшим лицам.
Охранники подняли руки, смягчая удар, один спас Брежнева, накрыв его собой. У Леонида Ильича была сломана ключица. Он повел себя как сильный и мужественный человек. В первую очередь позаботился о помощи пострадавшему охраннику – ему разбило голову. Лечащий врач требовал немедленно лететь в Москву, но Брежнев отложил отъезд на день – назавтра было торжественное заседание с вручением ордена. Когда Леонид Ильич выступал, был очень заторможен, некоторые присутствующие и телезрители сочли, что он выпил. Лишь немногие знали, что руку со сломанной ключицей искусно перевязали, чтобы было незаметно, а сильную боль блокировали новокаином [181, с. 209–210].
Выздоровление шло трудно, ключица так и не срослась. Но служебные обязанности Брежнев считал своим долгом. Когда выписался из больницы, ежедневно приезжал в свой кабинет хотя бы на 2–3 часа. Сидел за столом, обзванивал подчиненных. Злые языки поговаривали, что это уже маразм, только видимость правления. Но это ложь. Брежнев до последнего часа оставался руководителем государства. В отличие от грядущего Ельцина, он не выпускал из рук рычагов управления. 1 мая состоялся традиционный парад и демонстрация трудящихся – Брежнев, невзирая на самочувствие, стоял на трибуне мавзолея.
В мае состоялся пленум ЦК. Леонид Ильич на нем тоже присутствовал, повестку дня он считал очень важной. Была принята Продовольственная программа на 1982–1990 гг. Фактически признавалось, что состояние сельского хозяйства катастрофическое (импорт зерна достиг 45 млн тонн, мяса – 1 млн тонн в год). Намечались меры по исправлению положения. Поскольку в Политбюро за сельское хозяйство отвечал Горбачев, авторство Продовольственной программы нередко приписывают ему. Но такое утверждение легко опровергается. Вскоре Горбачев придет к власти и не станет ее выполнять, а, наоборот, развалит. Программа была не реформаторской, не «революционной», а взвешенной и реалистичной.