Но в действительности до патриотов никому дела не было. Никто в руководстве на них не обращал внимания. «Гласность» направлялась совсем в другое русло, отнюдь не патриотическое. 20 августа в Москве собрались представители 47 «инициативных общественно-политических групп». То есть диссидентских тусовочек. Провозгласили, что создается «движение неформалов». И вот эти-то жиденькие кружки, представлявшие неведомо кого (в отличие от многочисленной «Памяти»), были восприняты в качестве «общественности» и за границей, и в партийных кругах. А «первая ласточка» «неформалов» вспорхнула уже 23 августа. По городам Прибалтики прошли митинги протеста против… пакта Молотова – Риббентропа. Почему? Да потому что именно этот договор признал Прибалтику советской сферой влияния. Если объявить его «преступным», то и выводы следуют соответствующие.
Но и эти митинги никто не разгонял, не сажал их организаторов. Потому что они действовали в одной струе с идеологами ЦК КПСС, с командой Яковлева. Главной мишенью «гласности», как и при Хрущеве, был выбран Сталин. С самого начала «перестройки» пошли вбросы, что он исказил принципы «ленинской демократии», «ленинский» план построения социализма. А сейчас из него лепили козла отпущений во всех бедах Советского Союза. Вышел роман Анатолия Рыбакова «Дети Арбата».
Описывал он совсем не простую советскую молодежь, а детей большевистской элиты, связанной с Бухариным, Каменевым, Зиновьевым. То, что знал сам. Разумеется, вовсю поливал «сталинизм». Но идеологический отдел ЦК раскрутил роману беспрецедентную рекламу. Даже в армейские парторганизации шли указания изучать его, проводить обсуждения! Кстати, Иосиф Бродский, которого трудно заподозрить в симпатиях к сталинизму, в интервью радио «Свобода» на вопрос о нашумевшем романе назвал его «макулатурой» – и не более того. Но Рейган оценил иначе, он заявил: «Мы рукоплещем Горбачеву за то, что он вернул Сахарова из ссылки, за то, что опубликовал романы Пастернака “Доктор Живаго” и Рыбакова “Дети Арбата”». Многозначительно, от кого исходит похвала!
А за Рыбаковым потянулись и другие. Шатров (Маршак) выдал пьесу «Дальше, дальше, дальше!» Он всегда раньше писал ультрареволюционные произведения для театра, считался одним из главных авторов «ленинианы». Сейчас снова родил пьесу революционную, но откровенно троцкистскую. Повторил те же самые обвинения в адрес Сталина, которыми когда-то оперировал Лев Давидович. Пьеса, в общем-то, предназначена не для чтения, а для постановки. Но опус Шатрова-Маршака вовсю тиражировали как раз для чтения, ему тоже делали бешеную рекламу, навязывали, обсуждали.
Настоящая бомба взорвалась и на киноэкранах – фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние». Вроде бы философская притча, но с открытым портретным указанием на Берию, на «сталинские репрессии». И с выводом: потомки должны каяться в этом. Вся страна должна каяться. Ясное дело, этот фильм тоже удостоился самых престижных отличий за рубежом, вплоть до Гран-при в Каннах. За ним на экраны вышло «Холодное лето пятьдесят третьего» Прошкина и Дубовского. И опять Сталин, опять Берия, опять невинно репрессированные. И опять Государственная премия, опять «Ника»!
Началось и «покаяние», реабилитации «жертв репрессий». 27 сентября 1987 г. Политбюро создало специальную Комиссию «по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30–40-х и начала 50-х годов». Возглавить ее поручили глубокому старику Соломенцеву. Ну а реально в комиссии по реабилитациям стал заправлять его заместитель. Яковлев. Но удар по Сталину нацеливался не на прошлое, а на настоящее. Не на историю государства, а на само государство, его фундамент, устои, традиции. Если они были «сталинские», то, получалось, «плохие». В массовом сознании утверждалась чисто западная схема, противопоставление «тоталитаризма» и «демократии». «Тоталитаризм», разумеется, предстает абсолютным «злом», а «демократия» получается всеобщим «благом».
К историческим изысканиям добавились социологические. Был создан Всесоюзный центр изучения общественного мнения. Учреждался он вроде бы от Центрального совета профсоюзов и Государственного комитета труда. Но возглавили его давние выдвиженцы Яковлева – Заславская, губившая своими программами русскую деревню, Грушин, Левада и др. Центр занялся программами исследований наподобие «Человек Советский», взялся изучать «общественное мнение». А точнее, определять его. Кто же, если не сам центр, оценивал, какое мнение «общественное», а какое нет?
А между тем даже внутри КПСС «демократия» очень быстро стала выходить из-под контроля правящей верхушки. Ельцин создал себе репутацию главного «правдолюбца», борца за «простых людей» (а еще и «патриота», самого радикального «демократа»!) Эта репутация вскружила голову ему самому. Второе место в партийной иерархии занимал Лигачев, прежний покровитель Ельцина. Но и пост главы парторганизации Москвы всегда неофициально считался вторым по рангу. Борис Николаевич занесся, возомнил себя самостоятельной фигурой. На совещаниях позволял себе спорить с Горбачевым. А с Лигачевым развязал борьбу, выставлял его консерватором, противником реформ. Поддержку он получил со стороны Яковлева, который и сам копал под Лигачева. Партийные, яковлевские, и столичные, ельцинские, средства массовой информации сформировали «картинку», исподволь внушаемую людям: Борис Николаевич – «прогрессивный», а Лигачев – ретроград, защитник «партократии». Ельцин воодушевился этой поддержкой, и его понесло.
21 октября на пленуме ЦК он выступил с резкой критикой Лигачева и некоторых других членов Политбюро. Говорил, что перестройка тормозится поборниками старины. Заявил даже об «опасности», что зарождается «культ личности» Горбачева. Но уж такая «смелость» в 1987 г. оказалась совершенно преждевременной. Дисциплина в партии еще поддерживалась, власть Генерального секретаря оставалась незыблемой. Михаил Сергеевич рассчитывал и дальше удерживать процессы в стране под собственным руководством и допускать подобные вольности не намеревался. На Ельцина обрушились другие делегаты, в том числе и Яковлев, на которого он понадеялся. Разделали в пух и прах, он поджал хвост, тут же дал обратный ход. Признал, что был неправ, просил прощения: «Я подвел Центральный комитет и Московскую городскую организацию». Но ему пришлось расплачиваться. Пленум принял резолюцию – считать его выступление «политически ошибочным», предложить Московскому горкому переизбрать первого секретаря.
Борис Николаевич завертелся так и эдак. Отправил Горбачеву личное письмо со слезными покаяниями, умолял не снимать его [175], а 9 ноября попал в больницу. По официальной версии, с сердечным приступом. Но Горбачев, Рыжков и Воротников впоследствии писали, будто он симулировал попытку самоубийства [27]. Но если это был приступ, то легкий, если инсценировка суицида, то несерьезная. Через два дня Ельцин предстал перед пленумом Московского горкома, опять посыпал голову пеплом, признавал ошибки и обещал, что «больше не будет». Не помогло. С должности первого секретаря его сняли. Лишили и ранга кандидата в члены Политбюро. Были мнения отправить его послом куда-нибудь в Африку. Но… нашлись и заступники (и опять Яковлев). Подсказали, что он все же «реформатор», ценный специалист. Поэтому его оставили членом ЦК, назначили заместителем председателя Государственного комитета по строительству. Все равно, по советским понятиям, политическая карьера считалась однозначно конченой. Будет доживать до пенсии на второстепенной должности…
Но уже наступали новые времена. Выступление Ельцина на пленуме не публиковалось в печати, не транслировалось по радио и телевидению. Однако о нем поползли слухи. А по рукам, в перепечатках стали распространяться несколько фальшивых текстов якобы его выступления. Они были куда более решительными и острыми, чем подлинный текст. Позже выяснилось, что самую известную из фальшивок написал главный редактор «Московской правды» Михаил Полторанин. Он вспоминал, что его «выступление Ельцина» вообще не имело ничего общего с настоящим. Просто он изложил то, что ожидали бы услышать в выступлении простые люди [132]. В результате рождалась «неофициальная» слава Ельцина. Дескать, заступился «за народ» и пострадал. А на Руси всегда сочувствовали пострадавшим.
Что же касается Горбачева, то его курс на сближение с США становился уже открытым. Проводились «дружественные» акции. В июне – советско-американский «Марш мира» от Ленинграда до Москвы. В августе американская пловчиха Линн Кокс впервые совершила заплыв из США в СССР, 4 км в Беринговом проливе, между американским и советским островами. А в сентябре в Вашингтон полетел Шеварднадзе готовить договор об ограничении ракет средней и малой дальности. Переговоры по нему тянулись с перерывами уже 7 лет, с 1980 г. Но Америка старалась надуть русских, навязать неравные условия, и найти компромисс не получалось. Теперь же Шеварднадзе по всем пунктам пошел на уступки, договор наконец-то был согласован.
Для его подписания в США отправился сам Горбачев. 8 декабря он и Рейган скрепили документ своими автографами. Согласно договору, СССР и США в течение трех лет должны были уничтожить все свои комплексы баллистических и крылатых ракет наземного базирования с радиусом действия от 500 до 5000 км. А также не производить и не испытывать такие ракеты в будущем. Их ликвидацию должны были проверять инспекторы противоположной стороны. Все мировые и советские средства массовой информации взорвались славословиями. Впервые в истории уничтожался целый класс мощного вооружения! Делался первый шаг к безъядерному Земному шару!..
На самом деле это было ложью. Договор стал грандиозной победой США в холодной войне. Потому что условия оказывались совершенно неравноправными. Обратите внимание: ликвидировались только комплексы наземного базирования. В них СССР достиг огромного преимущества. Но США имели значительное превосходство на море. Они размещали свои ракеты на подводных лодках, ракетоносных крейсерах и эсминцах. Договор их не касался. Он не касался и Англии, Франции, их ракеты средней и малой дальности сохранились.