— Добычу взять всем хочется, — согласились с ним, — но почему это ее отдают нам? Почему сам великий царь не хочет ее взять? Где обман?
— Наверное, добыча слишком велика, и нам отдают худшую часть, — задумчиво сказал Теушпа, — иначе зачем им с нами делиться? Вспомните, почтенные, какую дань наложил великий царь на Элам после прошлой войны. А земли Аншана он не тронул, и золота там столько, что говорят, уже дороги им устилают. Вот туда сам царь и пойдет.
— Сам пойдет Аншан грабить, а нам объедки подсовывает? — возмутились старейшины. Жадность застила всем глаза. То, что еще пять минут назад казалось им волшебной сказкой, теперь потускнело и превратилось в гнусный обман.
— Если Сузы возьмем, то добыча достойная будет, — веско заметил Теушпа, — А еще Аван, Симаш, там много богатых городов. Надо идти, почтенные, мы все равно ничего не теряем.
В шатер зашел шаман. Нечесаная борода, безумные глаза и нелепый наряд не давали возможности усомниться в его ремесле. Он осмотрел собравшихся мутным взглядом и сказал:
— Духи предков благосклонны.
Старейшины замолчали. Обсуждать было нечего. Решение принято.
С позволения великого царя, которого давно уже никто ни о чем не спрашивал, ташлишу Хумбан-Ундаш занял покои в царском дворце, где и работал, принимая посетителей. Сегодня у него на приеме были люди самого сиятельного Хутрана, Надзирающего за порядком. Выбритые до блеска головы ясно говорили о том, что эти невозмутимые личности некогда были жрецами и многих прежних привычек не оставили. Все-таки должность жреца передавалась по наследству, и десятки поколений их предков удаляли волосы с тела, служа великим сущностям, ибо таков был обычай. После падения старых богов те служители Иншушинака, которые не смогли найти себе места в новой жизни, как-то незаметно прибились к прежнему руководству в лице Первосвященника Аншана и Персии, который за пять минут им пояснил, что боги, они как люди — могут выиграть, а могут проиграть. Да что там, античного бога можно было даже убить, поэтому жрецу проигравшего бога незазорно было служить богу более сильному. Постулаты новой религии, которые в большей степени были некими моральными ориентирами, чем набором ритуалов, позволяли служение высшему существу трактовать очень широко. Так, эну Нибиру-Унташ пояснил своим бывшим подчиненным, что великий Ахурамазда с благосклонностью примет их труд в качестве надзирающих за порядком и будет считать это крайне благочестивым поступком. Первосвященник был сильным полемистом, а потому служба сиятельного Хутрана была укомплектована нужным количеством грамотных, дисциплинированных и хорошо мотивированных мужиков, которым, откровенно говоря, надо было кормить семьи. А тут очень неплохо платили.
— Сиятельный, мы получили сведения, о которых вы должны знать, — почтительно сказал старший из них, — вскоре на Элам обрушится нашествие всадников народа Гамирр.
— Как это возможно? — изумился сатрап, — они же кочуют далеко на севере, за пределами Ассирии.
— Царь даст им свободный проход через свои земли, — ответил бывший жрец.
— Если они пойдут всей силой, то нам скверно придется, — задумался ташлишу, — великий царь Ахемен пришлет помощь?
— Помощь будет, но не солдатами, — заявил посетитель, — мы ждем на юге все ассирийское войско. Нам же придется защищать города южного Элама.
— Да чтоб их придавила толстая жопа Иштар! — в сердцах выругался сатрап. — Решили по частям нас бить. А я уж обрадовался, думал, такую силу собираем, что погоним Синаххериба до самой Ниневии.
— Повелитель пришлет на помощь младшего брата, он донесет волю Великих.
— Камбис приедет? — оживился сатрап, — это хорошо. Он вояка толковый, а уж гадостей мне наделал в свое время, только держись. Да если он половину того, что я по Адамдуном натерпелся, сделает, то мы этих горцев в Варганском море топить будем.
— Граф Камбис просит предоставить ему место для размещения за городом, и чтобы вокруг на четверть фарсанга не было ни одного строения.
— О как! А у меня остановиться не хочет?
— У него важный груз, сиятельный.
Незаметно пролетела неделя. Сатрап работал почти круглосуточно, рассылая гонцов, получая сведения из разных уголков страны, читая отчеты о поставках продовольствия и оружия. На севере страны строились пирамиды из бочек, заполненных смолой, по примеру того, с чем он столкнулся при нападении на Адамдун. Он пересмотрел свои взгляды на ведение войны, и, скрепя сердце, признал, что сохранение мирного населения самым позитивным образом сказывается на собираемости налогов, а потому для крестьян был разработан порядок эвакуации в города. Из северных районов страны вывозилось зерно, либо закладывалось на хранение в крепости. В общем, забот было столько, что ташлишу не заметил, как настал тот день, когда к дворцу подъехал перс в хорошем доспехе и высоком бронзовом шлеме, с десятком всадников сопровождения.
— Камбис! — заорал Хумбан-Ундаш, — здоров!
— И тебе того же, — заулыбался перс.
— А пойдем-ка со мной!
И сатрап увлек Камбиса в дворцовые конюшни, где того дожидался царский подарок.
— Конь! — охнул он, — тот самый? Глаза перса горели неподдельным, почти детским восторгом.
— Это от него жеребец. Лучший из моих табунов, — похвалился Хумбан-Ундаш, — дарю!
— Брат, — перс полез обниматься, — до смерти не забуду. Ну, уважил!
— Пойдем, поешь с дороги, — пригласил сатрап.
— Поедим, само собой, — согласился перс, — завтра обоз прибывает, ты место приготовил без лишних глаз?
— Есть такое место, у меня имение недалеко, — сказал сатрап.
— Это хорошо. И надо повозки собирать. Много. Тысячу, не меньше.
— Зачем? — поразился ташлишу.
— Пророк сказал. А если он сказал, надо выполнять. За невыполнение приказа — сам знаешь, что бывает.
— А ты-то тут причем? — изумился ташлишу, — ты же брат царя.
— Меня это в первую очередь касается, уж ты мне поверь!
Вечером, надравшись крепким вином из северного Кермана, военачальники заговорили за жизнь.
— Ну, ты представляешь, — пожаловался Хумбан-Ундаш. — Я младшую жену перестал в храм Иштар пускать, а она мне теперь жизни не дает. У меня уже все сотрется скоро, заездила меня, стерва. Смотрит масляными глазами и слезу давит, что господин на нее внимания не обращает. А у меня, кроме нее, еще две жены есть. Я, кажется, сдохну скоро. Когда, говоришь, киммерийцы придут? Очень мне на войну хочется.
— Да как всегда, по свежей траве, в месяце айяру, — ответил сочувствующий Камбис. Начало весны, апрель-май было обычным временем выступления конницы.
— Пара месяцев осталось, продержусь. Я вот думаю, может, предки не дураки были, что бабам позволяли великой богине службу служить? Это же мужику какое облегчение!
— А ты им детей заделай, они и отстанут, — глубокомысленно заявил перс.
— Да у меня их и так восемь, куда же еще! — вскинулся сатрап, — домой придешь, гвалт такой стоит, что на своей половине дворца слышу. Бабье сплетничает, дети орут, служанки, как угорелые, носятся. А ночью кто-то из жен в койку лезет. Великие боги, да когда же поход будет!
На следующий день, одаряя подчиненных могучим запахом дорогого алкоголя, высокое начальство поехало встречать важный груз. Две добротные и наглухо закрытые телеги, влекомые мулами, не производили впечатления чего-то такого, что остановит вторжение орды киммерийцев. Мало того, повозки сопровождала сотня пращников, у которых из оружия были только длинные кинжалы на поясе.
— Этих-то зачем прислали? — изумился Хумбан-Ундаш. — Это же Элам, тут дети из мамки сразу с пращой вылезают, — потом подумал и добавил, — ну или с луком.
— Так надо, сам увидишь, — не внес ясность Камбис, — слушай, нам с тобой на север надо, будем место для битвы искать.
— А чего его искать? — изумился сатрап, — где увидим врага, там и бить будем.
— Вот! Пророк знал, что ты такое скажешь, и велел передать, чтобы ты такое больше не говорил! А то он подумает, что не того человека сатрапом назначили. Бить их будем там, где нам удобно.
— А где нам удобно? — спросил растерявшийся Хумбан-Ундаш.
— Вот! Хороший вопрос задал! И было бы хорошо, если бы ты спросил, а что же в этих телегах?
— А что же в этих телегах? — тупо спросил сатрап.
— Это то, что нам победить поможет, уж ты мне поверь. А пока нам место для битвы искать надо и придумать, как сделать так, чтобы орда туда пришла.
— Да это проще простого, — засмеялся Хумбан-Ундаш. — Я голову ломаю, как серебро из храмов вывезти, а тут такой повод. Я же теперь их не граблю, я их добро от врагов спасаю. Вот вывезем подчистую и позволим киммерийцам узнать, где серебро лежит. Слетятся все, как мухи на дерьмо.
— Голова, — уважительно произнес Камбис, — завтра выезжаем на север. Нужно такое место найти, чтобы они там все и остались.
Великий царь Ассирии, царь четырех сторон света, шел на головной биреме, украшенной конской головой. Два ряда гребцов двигали веслами, подчиняясь ритму, заданному барабаном, взбивая в пену воды великой реки. Он совершил невозможное. Ни один из великих царей Ассирии не смог оседлать морского коня, а он, Синаххериб, сумел это сделать. Не пройдет и месяца, как он посмотрит в гнусные глаза Мардук-аппла-иддина и с наслаждением прикажет снять с него кожу. Искуснейший палач, настоящий мастер своего дела, был взят им с собой специально для этой цели. Шесть долгих лет он ждал этого момента. Его отвлекали восстания иудеев и сирийцев, приходилось подавлять волнения в Киликии, а уж поход в Мидийские горы и вспоминать не хочется. И вот теперь он жаждет встречи со своим самым давним и самым ненавистным врагом. Пять тысяч воинов пойдут с ним в Нагиту, что более чем достаточно для этой дыры на окраине Ойкумены. Остальное войско будет собираться в районе южного Шумера, чтобы оттуда ударить по надоедливому Эламу и персидскому простолюдину, возомнившему себя царем. Его разведка подробнейшим образом изучила войско персов, число воинов, их оружие и даже имена командиров. Он уже знал тактику их боя и то, как нужно будет ей противостоять. Положа руку на сердце, Синаххериб испытал что-то вроде зависти от того, насколько разумно и справедливо нищий горец смог организовать жизнь немаленького царства. Аншан процветал. Простые и справедливые законы, исполняемые неукоснительно, привели к тому, что сотни богатейших купцов передавали на хранение свое золото в казну персидского царька, не боясь, что могут его потерять. А тот выдавал ссуды им же под ничтожный процент, как будто он не царь, а ростовщик. Немыслимо! Царь — это воин, для него унизительно заниматься торговлей, и, тем более, таким презренным делом, как выдача займов. Но, к удивлению Синаххериба, ловкий аншанский князек с этих самых займов получал денег не меньше, чем сам великий царь от самых тяжелых и изнурительных походов. И не терял при этом свое войско. В Аншане уже забыли, что такое воровство и насилие. Свирепая стража беспощадно карала преступников, но при этом не обижала горожан и не брала взятки. Поговаривали, что там можно было оставить кошель с серебром на видном месте, и его никто не тронет. Вранье, конечно, но Синаххериб почувствовал укол ревности. Его чиновники были завалены жалобами на самоуправство ассирийских наместников и писцов. И как бы великий царь не изощрялся в наказаниях, ничего не помогало. Как воровали, так и воруют, хоть вдоль всего Евфрата колья с казненными расставь. Ну ничего, он великий царь, может быть, даже сохранит жизнь этому ничтожному выскочке, чтобы лучше понять, как же это у него получилось.