— Ишь, гады, что делают!
Красноармеец вздохнул и затих. Дукаревичу даже подумалось, не заснул ли новый заключенный. Больно уж тихо он сидел. Но красноармеец не спал. Он понимал, что доживает последние часы, а может быть, даже и минуты. У него нашли динамит. Он должен был взорвать железнодорожное полотно, чтобы не дать белым продвинуть свой бронепоезд к мосту. Красноармеец взялся выполнить эту задачу добровольно, хотя и знал, что идет почти на верную смерть. Но от удачного взрыва зависела победа дела революции, а он был коммунист и до войны работал в шахте подрывником.
Ночью его спустили в воду. Он добрался до острова и пролежал несколько часов на песке. После красноармеец поплыл по течению с пробковым поясом на груди. Ночь была туманная, и план мог увенчаться успехом. Он уже благополучно пробрался на сторону противника, но совсем случайно напоролся на вражеский секрет. Ударом приклада в голову его сшибли с ног и обезоружили. Сейчас красноармеец ждал расстрела.
«Скорей бы уже», — вяло подумал он и ощутил тошнотворную слабость.
Присутствие рядом человека, которому угрожала такая же печальная участь, давало некоторое утешение. Двоим умирать легче, чем одному. И он вдруг почувствовал, что сидящий рядом неизвестный становится для него близким и родным, вроде брата или старого друга. Красноармеец не представлял, как он выглядит — рыжий, черный или светловолосый, какое у него лицо, сколько ему лет. Он пожалел, что под рукой не было спичек. Хорошо бы посмотреть на товарища по несчастью.
— Ты какой губернии?
— Минской.
— Не бывал там никогда, — словно извиняясь, сказал красноармеец. Помолчав немного, добавил: — А я вот из Юзовки. На шахте у бельгийцев работал подрывником. Хорошие у нас места на Дону. Чудные места! Посмотреть бы еще разок. Хоть бы одним глазком.!.
Дукаревич уловил в голосе красноармейца тоскливые нотки.
— Как же вас задержали? — спросил филателист. — Мне показалось, вы плыли на правый берег.
— Дуром взяли. На секрет нарвался, — выругался красноармеец. — Ну да ладно, все едино эту сволочь сметут… Помирать вот только неохота. Жизнь-то какая предвидится впереди! Лучше царей будем жить!
Голос его прозвучал еще тоскливее.
— А если вам на допросе раскаяться? Вас могут помиловать.
— То есть как раскаяться?
— Ну хотя бы для виду, — поправился Дукаревич.
— Для виду? Чудак ты! Это же сволочь умная, старые генералы! Что они, младенцы? Раз динамит и бикфордов шнур — все ясно. А тут каяться… Чего зря каяться! Это тебе не исповедь, а война. Или мы их, или они нас. Человек ты штатский и рассуждаешь не по-военному.
Дукаревич молчал.
— Расстреляют! — простонал чуть слышно красноармеец. — Лучше бы в бою. Сразу, чтобы не думать ничего. Сгоряча помрешь — и не заметишь. А тут чего только не надумаешь. Перемучаешься больше. Не скотина ведь, а человек. Недаром попы душу выдумали… Я, конечно, как большевик, в бога не верю и религию не признаю. Все это царская политика, чтобы народ во мраке держать. Но жизнь человеческую превыше всего ставлю. В Юзовке у меня баба осталась. Горевать будет. Хорошо, ребятишек нет… И в шахте еще поработать хотелось… Уголь — большое дело… Без него — как без хлеба…
Он умолк и неожиданно спросил:
— А ты чем занимаешься? Какой профессии?
— Я филателист.
— Фи-ла-те-лист? Это что же, фотограф?
— Нет.
— Не слыхал такого ремесла. Не доводилось. А если по-русски сказать, попросту… Что ты делаешь?
— Собираю марки.
— На почте служишь? Я так и подумал, что ты не мастеровой человек. Выходит, почтовый чиновник?
— Нет, я не чиновник, — сказал Дукаревич. — Филателия — это собирание почтовых марок для коллекций. А филателист — это человек, который собирает почтовые марки. Старинные марки стоят очень дорого, за них платят огромные деньги.
— Ну что ты скажешь! И здесь спекуляция! — сплюнул красноармеец. — Везде эта зараза поганая корни пустила.
Дукаревичу стало обидно, что его полную опасности работу по собиранию марок на линии фронта красноармеец определил таким оскорбительным словом.
— Это не спекуляция, — сказал он с достоинством. — Я филателист, а не спекулянт. Это не одно и то же. На фронте я собираю штемпелеванные марки, которые на ваш взгляд не имеют никакой ценности, но для филателистов они очень дороги, потому что собраны в районах гражданской войны.
Красноармеец сидел и думал, стараясь точнее уяснить занятие своего соседа. Взрослый человек собирает марки. У него, может быть, есть детишки, словом, не мальчуган, а дядя. Эти марки он, наверное, носит в табачную лавочку, где после их продают. В Юзовке был такой магазинчик, и, верно, школяры покупали эти марки. Было такое дело. Нищенское занятие, хуже, чем семечками торговать. Но надо же человеку кормиться.
— Конечно, пустое дело, — сказал, подумав, красноармеец. — Неужели ты настоящему делу не сумел выучиться? Сколько тебе лет-то?
— Тридцать шесть.
— Ну вот!
— Напрасно вы так презрительно относитесь к моему занятию, — обиделся Дукаревич. — Когда я был маляром, к зарабатывал девять долларов в неделю, а когда сделался агентом-филателистом, стал зарабатывать девяносто и больше. Доллар — это два рубля. Я ведь американский подданный, и нахожусь здесь по коммерческим делам нашей фирмы.
— Вот оно что! — сказал красноармеец и отодвинулся.
Мысли его теперь приняли иное направление. Оказывается, собирать марки — это вовсе не семечками торговать. Он прикинул: доллар — это два рубля, помножить на девяносто — сто восемьдесят в неделю, потом на четыре — семьсот целковых с лишним в месяц. До войны — огромные деньги! Ясно, спекулянт! Надо было его, гада, стукнуть на острове. Люди воюют, а он, сука, марки собирает. Паразит! А еще притворился зеленым. «Войны не признаю!» Святоша нашелся!
Чем больше вдумывался красноармеец в сущность непонятной ему профессии филателиста, тем сильнее душила его злоба. Но, побеждая накипавшую ненависть, он допытывался, притворяясь любознательным.
— И много на этом деле зарабатывать можно?
— Много, — уклончиво ответил Дукаревич и крепче сжал в руках рубашку с секретными карманами.
— А все-таки? Может, помилуют белые, тогда займусь этой штукой.
— Есть коллекции марок, которые стоят миллионы рублей. Правда, их не так много. Ротшильд и английский король имеют такие коллекции.
— Вот оно что! Сам король! Так-так.
Голова красноармейца кружилась. Рот стал сухим.
— Ты, поди, для них и марки-то сейчас собираешь? А?
— Если купят, — снисходительно пожал плечами Дукаревич.
— Купят! Эта сволочь все купит. Миллионов у них хватит. Будь покоен. Они бы и нас купили с потрохами, а не только твои паскудные марки, — красноармеец, проглотил слюну. — Ну и гадина же ты, должен я тебе сказать!
Дукаревич отодвинулся.
— Позвольте! Что я вам сделал? Что вы ругаетесь?
— Не ругать тебя, подлюгу, надо, а задавить, как змею. Сука ты, спекулянт! Мы кровью в борьбе истекаем, друг дружку убиваем и калечим, а ты, стерва, марки для буржуев собираешь… Марки! За что ты жизнь-то свою на кон ставишь? За бумажку дерьмовую… Гадина подлая! Меня вот расстреляют, так я хоть знаю, за что. Я бронепоезд хотел остановить, полотно взорвать, чтобы проклятая война скорей кончилась и крови меньше пролилось. А тебе, сукину сыну, и победы никакой не надо, тебе бы только долларов побольше. Проститутка американская! Хуже ты беляка последнего! Вот ты кто!
Красноармеец дрожал от ненависти и, задыхаясь, брызгал филателисту слюной в лицо.
Дукаревич молчал. Впервые его оскорбили как филателиста. Это грубое животное еще хвастает, что хотел взорвать железнодорожное полотно. Ему непонятно, как можно рисковать во имя филателии, не говоря уже о любви к женщине. Да, Дукаревич способен на такой риск, потому что он знает истинную цену марки и истинную цену любви. Крохотный лепесток бумаги может стоить десять тысяч долларов. Этот бумажный лепесток может сделать счастливым человека на всю жизнь. Как же смеет с такой наглостью говорить о филателии человек, который в ней ничего не смыслит!
Дукаревич возмущенно сказал:
— Послушайте, пошли вы к черту. Я не желаю с вами разговаривать!
— Он еще обижается! Да я тебя пришибу, гада ползучего, паскуду паршивую!
Красноармеец схватил филателиста за горло. Дукаревич отбивался, стараясь разжать его цепкие пальцы.
— Ироды, что вы! — закричала женщина. — Оставь его! Оставь! Что он тебе сделал? Пусти его!
Два тела катались в темноте. Красноармеец был сильнее Дукаревича, но филателист, чувствуя приближение смерти, напрягал последние силы, стараясь высвободиться. Он хрипел, царапался, кусался. А красноармеец, задыхаясь от великой ненависти и обиды, тыкал его носом, как нашкодившего котенка.
— Вот тебе марки! Вот тебе доллары!
Он, вероятно, задушил бы Дукаревича, но дверь погреба неожиданно открылась и кто-то грубо закричал:
— А ну выходи все до одного! Живо!
Тогда красноармеец с такой силой отшвырнул Дукаревича, что филателист головой стукнулся о стену.
— Шевелись быстрее! — заорал унтер-офицер и вынул из ножен сверкнувшую шашку.
7
Офицер с погонами капитана вызвал на допрос красноармейца.
— Какой части?
Пленник густо отхаркнул и плюнул капитану в лицо. Капитан вовремя отвернулся. Плевок угодил на белый череп, пришитый к рукаву повыше локтя.
— На расстрел! — сказал капитан конвоирам и, скомкав лист бумаги, стал брезгливо вытирать запачканный рукав.
Солдаты вытолкнули из избы красноармейца и ввели Дукаревича.
— Шпион! — утвердительно произнес капитан, внимательно разглядывая синяки и ссадины на лице филателиста. — А? Что? Кем послан?
— Я американский подданный! — Дукаревич гордо выпрямился. — Я нахожусь под защитой флага Северо-Американских Соединенных Штатов.
У капитана на руке блестел золотой браслет. Он играл тоненькой цепочкой застежки и смотрел в глаза филателисту колючим, недобрым взглядом.