— Кто таков? — сурово воззрился на чиновника из Равенны Валерий.
— Я хартуларий самого экзарха! — заорал чиновник. — Как вы смеете противиться его воле?
— Ты зачем сюда приехал? — спросил Валерий, с любопытством рассматривая пыльный дорожный плащ из дорогого сукна и тунику из шелка. Хартуларий явно не бедствовал.
— Сиятельный приказал привезти бронзовые листы, — подбоченился Симеон. — И телеги для этого дал!
— В Риме ни одно здание не может быть разрушено без постановления Сената, — покачал головой Валерий. — Убирайся отсюда, хартуларий. И экзарху своему передай, что он здесь больше ни одного гвоздя не возьмет. Это Рим, столица мира, а не деревня в армянских горах, где он пас своих баранов.
— Да как ты смеешь? — пошел пятнами Симеон. — Ваш Сенат палками разгонят!
— Ты про эдикт императора Самослава не слышал? — спокойно спросил Валерий. — Он даровал моему городу самоуправление.
— Да плевать я хотел на эдикт лесного князька! Рим сиятельному экзарху подчиняется! — вошел в раж чиновник из Равенны, который уже дошел до нужной кондиции и сам не понял, что сказал. Тут, в Италии, давно позабыли про власть призрачных императоров, ведь экзарх Исаак приходился родней Ираклию. Никто здесь не мог перечить ему. Экзарх Равенны — царь и бог для римлян. И его люди никого не боялись. До сегодняшнего дня…
— Измена! — страшным голосом закричал Валерий. — Закон об оскорблении величия римского народа нарушен! Вы все это слышали, люди! Взять его! Воины экзарха! К вам у меня вопросов нет! Вы будете свидетелями на суде! А этого пса — в темницу! Сенаторов собрать! Быстро!
Через час два десятка почтенных мужей в возрасте от тридцати до восьмидесяти сидели в новой курии Римского Сената и тряслись от ужаса. Они все как один ненавидели экзарха-монофелита за его насилие над римскими епископами. Но и связываться с тем, кто мог выставить восемь тысяч войска, они тоже не хотели. Точнее, не то, чтобы не хотели. Они этого панически боялись. Конфискация имений и ссылка — вот что грозило им, если экзарх посчитает эту выходку бунтом и подавит ее.
— Ввести подсудимого! — крикнул Валерий, и его охрана втащила в зал курии упирающегося хартулария.
— Это беззаконие! — заорал чиновник. — Вы не смеете! Я служу его светлости экзарху Исааку! Он покарает вас!
— Замолчи! — поморщился Валерий, который сидел первым в ряду сенаторов. Он благоразумно не стал требовать себе отдельного места. Все же он не был консулом, а традиции следовало чтить.
Впрочем, хартуларий не унимался и продолжал грозить карами, а потому рослый германец, повинуясь короткому жесту цензора, врезал шумному чиновнику по печени, чем приглушил фонтан его красноречия.
— Ты вызван на суд, хартуларий Симеон, — начал Валерий. — Повтори высокому Сенату свои слова.
— Вас покарают! — упрямо заявил тот, но гонор растерял.
— Введите свидетелей! — хлопнул в ладоши Валерий, и в зал по одному потянулись воины и обозные мужики, которые слово в слово повторяли сказанное недавно. Лица сенаторов мрачнели. Они оказались в ловушке, и отлично это понимали. Хула на императора каралась смертью. Но высшей судебной властью в Италии обладал лишь экзарх Исаак. И Римский Сенат, если следовать новому эдикту. Они, конечно же, могут отправить хартулария на суд в Равенну, где его немедленно оправдают, но чутье подсказывало им, что этого не случится. У Луция Валерия Флакка, не по годам нахального выскочки, были совсем другие планы.
— Эта сволочь под мечи Исаака нас сует, — шепнул патрикий Петр на ухо Юсту из рода Кейониев. — Он же нас ссорит с Константинополем.
— Плохо дело, — согласился Юст. — Куда ни кинь… везде ничего хорошего. Слышишь, что он несет?
А Валерий вышел перед сенаторами и произнес возвышенную речь, в которой вспоминал о доблести предков, о величии римского народа, и о прочей ерунде, которая не интересовала более никого, кроме него самого и чудаков из Братиславского университета. Когда Валерий дошел до императоров Тиберия и Калигулы, сенаторам стало дурно. Вот тогда закон об оскорблении величия Римского народа работал вовсю. Кровушка патрициев лилась рекой…
— Я предлагаю, почтенный Сенат, достойно покарать этого негодяя! — разливался соловьем Валерий. — Мы не станем обращаться более к столь глубокой древности, ведь у нас есть Дигесты великого Юстиниана! Судья, прошу вас!
— Титул восемнадцатый, — чиновника ощутимо потряхивало, и он смотрел на Валерия с плохо скрываемым ужасом. Когда безобидный нотарий, о которого он вытирал ноги, превратился в главу города, он понять так и не успел.
— Титул восемнадцатый, — собрался он с силами. — «Презес провинции, обозрев здания и исследовав положение их хозяев, принуждает к исправлению зданий и помогает устранению разрушений».
— Вот! — удовлетворенно сказал Валерий. — Мы предотвратили разрушение! Продолжайте, судья! Напомните нам, как карается оскорбление священной особы римского императора.
— Смертью карается, — побледнел судья. — Но на усмотрение суда, конечно… Смерть может быть заменена ссылкой… Прецеденты есть… Даже заговор Иоанна Аталариха…
— Разве этот ничтожный… — взревел Валерий, резко обрывая судью, который повел заседание не туда, — разве этот ничтожный — сын августа? Да он же простолюдин! О какой ссылке может идти речь? Что полагается простолюдину за подобное преступление, сиятельные сенаторы?
— Смерть! — голос патриция Юста раздался в оглушительной тишине. — Голову ему отрубить на площади!
— Что ты делаешь? — прошептал Петр, бледный как полотно, и уставился на товарища по Сенату помертвевшим взглядом. — Ты спятил, Юст?
— Я больше не дам себя облапошить, — спокойно ответил сенатор. — Я уже понял, к чему все идет, Петр. И ты тоже поймешь, если подумаешь хоть немного. Ведь из города уже поскакали гонцы. Как ты думаешь, к кому именно они поскакали?
Два месяца спустя. Там же.
Войско экзарха Равенны подошло к воротам Рима. Исаак понимал, что делает что-то не то, но все равно делал. Ведь из Рима прислали голову ближайшего из его людей и письмо, написанное в такой хамской форме, что он изрубил в крошево ни в чем не повинное кресло. А еще воины, которых просто отпустили, рассказывали налево и направо о том, что случилось, особо напирая на армянское захолустье и баранов. За спиной начались смешки, а этого экзарх стерпеть не мог. Ведь его власть в этих землях не уступала императорской. Но, с другой стороны, не так-то и много за плечами Исаака было побед. По большей части ему удавалось гонять мелкие шайки лангобардов, но любой более-менее крупный поход заканчивался примерно одинаково. Тяжелая германская конница втаптывала в землю его войско, а он платил контрибуцию очередному королю. А вот произошедшие изменения он пока не осознал и искренне считал, что отторгнутые у империи земли тоже должны теперь подчиняться ему. Того, что ненавистный князек склавинов надел пурпур, он принять не мог. Это казалось ему каким-то кощунством, совершенной нелепостью, очередной интригой евнухов, сидящих в далеком Константинополе. И точно таким же кощунством ему казалось восстановление пустой говорильни в Риме, которую разогнали пинками лет пятнадцать назад. Какой еще может быть Сенат в такой дыре, как Рим. Нет никакого Сената. Есть лишь Консисторий в Константинополе.
Войско шло весело, с огоньком. Наемники из германцев, армян, славян и готов не слишком щадили римское население и обходились с ним ничуть не лучше, чем захватчики. Только разве что деревни не жгли. А вот когда они подошли к Риму, разграбив предместья, их ждал сюрприз…
Боярин Стоян выехал перед войском ромеев, ощетинившимся копьями. Ромеев было больше, у них была тяжелая конница, но это ничего не меняло. Сводный легион собрался в мгновение ока и подошел к стенам Вечного города. С ним шла тысяча легкой аварской конницы. Степь стала слишком тесна для кочевых родов. Слишком много подросло молодежи, которая в старые времена должна была погибнуть в бесконечных междоусобных войнах. Часть всадников вывели на поселение в Италию, включив в состав войска фемы. Тут не было таких густых трав, как в Паннонии, зато рос отборный овес, которого боевой конь съедал ведро в день.
— Я патрикий Стоян, стратиг фемы Италика! — крикнул всадник в немыслимо роскошном доспехе и алом плаще. — Именем императора Самослава приказываю сложить оружие и выдать тех, кто чинил разбой в этих землях!
— Иначе что? — усмехнулись воины экзарха, прикинув численность легиона. Их было куда больше. Конницу боярин благоразумно спрятал за соседними холмами, а потому строй словен впечатление производил далеко не самое устрашающее.
— Иначе виновных повешу, как собак, — пожал плечами Стоян, — а остальных отправлю в Анатолию с арабами воевать.
— Вперед! — отдал приказ Исаак, которому ничего больше не оставалось. — Раздавите эту сволочь! Ишь чего удумал! Оружие сложить! Совсем варвары обнаглели!
Вперед вышли псилы, метатели дротиков, лучники и пращники. Они залили смертоносным дождем строй словен, но особенного успеха это действие не принесло. Стрелы бессмысленно барабанили по щитам и металлическим шлемам, сводя их усилия к нулю (2). Как только поток стрел стих, вперед двинулась пехота, а со стороны легиона полетели тысячи плюмбат, многие из которых нашли свою цель. Среди воинов экзарха большая часть никаких доспехов не имела. Десятки солдат упали замертво или получили раны. А словене дали еще один залп, а за ним еще. А потом где-то за шеренгами первого ряда легиона поднялся лес длинных пик, и у Исаака по спине потек ледяной пот. У его бойцов копья были на два локтя короче.
— Конница пошла! — заорал Исаак, видя, как стена щитов ударила в точно такую же стену. Он не смог смять обученных воинов.
— Каре! — услышал экзарх незнакомую команду, и за несколько ударов сердца войско варваров построилось квадратом.
— Как они это делают? — ошеломленно прошептал Исаак, видя, как пики сбивают с седел элиту его войска — готских катафрактариев. Закованного в железо всадника поразить непросто. Ведь даже его конь укрыт попоной, обшитой железными пластинами. Оставались ноги, шея и лицо, куда и били вооруженные пиками воины.