л тяжести и раскололся пополам. В страхе закричали женщины. Хозяйка дома воскликнула:
— Трусы! Вы не стыдитесь подымать руку на женщин!
Солдаты захохотали.
— Эй, милая! Не волнуйся! Подожди немного, и ты свое получишь!
Дротик, брошенный рукой жены Вишалакши, вонзился, как молния, в живот одному из солдат. Тот с криком упал навзничь.
Из глубины дворца выбежали рабы. Яростно крича они набросились на солдат, но те оттеснили их. Все в огромном зале было разбито и сломано. Когда-то, в дни веселых праздников, здесь струился винный аромат, теперь же рекой лилась кровь.
Двое солдат бросились к женщине.
— Берегись! Ни шагу вперед! — воскликнула жена Вишалакши.
И опять в воздухе словно блеснула молния. Копье с силой вонзилось в грудь приблизившегося солдата. Он упал, извиваясь в судорогах. Женщины вступили в схватку, взяв копья своих мертвых мужей. Некоторые из них владели и мечами.
Вишалакша провозгласил:
— Великому богу…
— …хвала! — дружно подхватили все. — Смерть насильникам!
Кровь лилась потоками. Обе стороны несли страшные потери. Пот струился по лицам членов совета, — они давно уже не брались за оружие и владели им не так искусно, как солдаты.
Чандрахас, корчась от страха, залез под широкое ложе. Закрыв глаза, он молил:
— О великий бог! Пощади нас!.. Я уже стар…
Глаза его наполнились слезами: он вспомнил, сколько золота хранится в его кладовых.
Вскоре солдаты получили подкрепление. А члены совета один за другим падали от ран и, умирая, восклицали:
— Смерть Манибандху!
— Да живет священная гана! — отвечали им оставшиеся.
Погиб Вишалакша. Члены совета дрогнули.
— Смерть Манибандху! — воскликнула жена Виталакши.
— Замолчи, старуха! — Какой то солдат замахнулся на нее мечом.
Когда женщина упала, солдаты накричали:
— Хватайте остальных!
— Попробуем красоток!
Как молнии блеснули ножи, женщины одна за другой, закалывая себя, падали наземь. Последними их словами было: «Да живет священная гана!»
Солдаты на мгновенье остолбенели от изумления, потом снова захохотали и принялись грабить дворец. Прежде всего они уничтожили вещи, которые нельзя было поделить. Они залпом опустошали сосуды с вином и хватали все, что попадало под руку, — из поколения в поколение род Вишалакши вел торговлю, и во дворце было немало сокровищ.
В главном зале собрались солдаты.
— Не осталось ли чего-нибудь еще? — крикнул один из них. — Ну-ка, поищите!
Снова перевернули все в зале. Некоторые даже ползали по полу, заглядывая в щели. И тут кто-то увидел Чандрахаса.
— Глядите! Вон что осталось!
— Где? Хватай! — Пьяные солдаты бросились к ложу и вытащили Чандрахаса из его убежища.
— Эге, какой красавец!
Прямо во дворце разожгли костер. Повалили клубы дыма.
Солдат бил Чандрахаса по лицу и приговаривал:
— Вот ты какой! Ты, видно, считал нас глупцами?
Пламя костра высоко взвилось к потолку.
— Не бейте меня! — молил Чандрахас. — Я буду тестем царя… Я припадаю к ногам вашим…
Солдаты давились от хохота:
— Вы только подумайте! Сам тесть царя кланяется нам в ноги. Какая важная персона! Но он что-то дрожит! Наверно, ему холодно! Его нужно согреть!
И солдат отвесил ему оплеуху.
— Погоди, — засмеялся другой, подбрасывая в костер обломки мебели. — Сейчас мы его как следует согреем. Для тестя царя нам ничего не жаль!
Он поднял Чандрахаса и швырнул в костер. Жалобный вопль купца потонул в громком хохоте солдат, которые, распевая песни, вышли из дворца. Пожар все разгорался, и вскоре дворец рухнул. Так жадное пламя нового царства поглотило величайшее творение зодчих Мохенджо-Даро…
Слухи о пожаре быстро распространились по городу. Теперь все знали, какой ответ последовал на предложение мира. Ветер вздымал неистовые языки пламени. Пожар перекинулся на соседние здания и охватил новый дом, построенный супругом Вины. Огонь запрыгал по неубранным бамбуковым лесам вверх, добираясь, казалось, до неба. Из дальних концов города видно было багровое зарево, и людям чудилось, что горит само небо. Ненасытные огненные языки, подобно тысячеглавым змеям, трепеща и колеблясь, взбирались на плечи ветру, грозя все вокруг обратить в пепел.
Люди в страхе бросились бежать. На них надвигалась сама смерть, а вместе с ней страх и отчаяние.
Темные улицы. Вверху пылающее небо, вокруг ночная мгла, под ногами тяжкое, сдавленное дыхание земли. Страх… Страх…
Люди кричат, затем замолкают… Снова вопли, снова тишина… Вокруг еще что-то есть, и нет ничего…
Мать потеряла сына…
Отец забыл о семье…
Муж разлучен с женой…
Топчут детей…
Власть справедливости пошатнулась… Беззаконие, произвол… Все в страхе бегут…
Пьяные солдаты кинулись на толпу. Окружив несколько женщин, они выхватили у одной из них грудного ребенка и бросили в огонь. Горожане не посмели вступиться…
Измученные, усталые, жители Мохенджо-Даро остановились, испуганно оглядываясь вокруг. Они больше не могли бежать. Да и куда?
С трупом ребенка на руках взобрался на возвышение Вишваджит.
— Слава вам, горожане! Слава вашей доблести! Слава вашему могуществу!
— Не хотим твоих поучений! — огрызнулся кто-то в толпе.
Вишваджит дико захохотал. Дотронувшись до своего разбитого лба, из которого сочилась кровь, он закричал:
— Это не выживший из ума Вишваджит говорит с вами, глупцы! К вам обращается мудрый человек.
Толпа всегда чувствовала в Вишваджите своего друга и советчика: ведь он многое изведал в жизни! И вокруг юродивого стали собираться горожане. В отчаявшихся сердцах вновь зажглась надежда.
В толпе были и дравиды и рабы. В их тусклых глазах тоже загорелся огонек жизни. Виллибхиттур, пробивая себе дорогу локтями, двигался вперед; за ним протискивались Нилуфар, Чандра, Хэка и Апап.
— Почему вы гибнете? — кричал Вишваджит. — Потому что корысть обуяла гану! Самый большой грех — сделавшись рабом, примириться с этим. Самоубийством вы не причините вреда своему врагу… Не хотите слушать — я могу замолчать. Но помните, — он поднял над толпой труп ребенка. — Завтра то же будет с вами! Этот ребенок, прежде чем умереть, перенес нестерпимые муки… Неужели вы хотите испытать его участь?
— Нет, никогда! — закричал кто-то.
— Никогда! — в едином порыве ответила толпа, словно повторяла за жрецом слова священных молитв в храме Махамаи.
Казалось, крик нисходит с самого неба:
— Никогда!
— Так поклянитесь же, горожане великого города, что не покоритесь деспоту и защитите свою жизнь и честь! — продолжал Вишваджит. — Поклянитесь и рабы и дравиды! Протяните друг другу руки!
Мужчины ответили неистовым криком. Женщины заплакали. В глазах Виллибхиттура засверкал огонь. Хэка и Апап затрепетали от ненависти.
— Будьте же гордыми! — воскликнул Вишваджит. — Жаждущие сохранить достоинство человека, отомстите! Только вы сами можете отстоять свою честь. — Старик говорил все более гневно. — Этот деспот не признает равенства людей, в нем нет справедливости, царская диадема ему дороже человеческой правды… Граждане великого города! Помните: до тех пор не будет мира на земле, пока вы не растопчете царскую корону… Будьте же гордыми, граждане великого города! Выше поднимите голову, и ночная тьма скроется от вас!..
Слова Вишваджита били, словно молот. Голос его гремел, глаза излучали свет. Казалось, он хотел растратить до конца все накопленные в душе богатства!
— Мы не победим, если будем держаться порознь! Мы должны быть едины — из пяти пальцев образуется кулак… Граждане великого города! О таком ли будущем мы мечтали? Для того ли всю ночь боролись с тьмою, чтобы утром солнце, увидев нас, покраснело от стыда?! Поклянемся же, что никогда не склоним головы перед Манибандхом! Поклянемся, что разгоним его войско, растопчем его трон! Разорвем завесу греховной мглы! Отомстим за каждую каплю крови наших близких! Каждая рана на теле врагов приблизит нас к торжеству свободы!
Старый Вишваджит закашлялся. Из толпы послышался голос:
— Никогда мы не примиримся с Манибандхом! Не будем верить его мерзкой лжи!..
Это был Виллибхиттур, он прижимал к своей груди труп ребенка. Толпа встрепенулась. Кто-то вложил меч в руку поэта.
— Разве мы слабы? — громко воскликнул Виллибхиттур. — Кто говорит, что у нас нет силы? Эти насильники разрушили и подожгли наши дома. Поклянемся же загасить пожар их собственной кровью. Их кровью мы смоем грязь грехов с нашего города…
В руке поэта сверкнул меч, — в отблесках пожара он казался алым, словно окровавленным. Подняв меч к небу, Виллибхиттур продолжал:
— Вот чем хотят нас уничтожить! Но этим же мечом мы уничтожим насильников, чтобы никогда впредь человек не выплавлял оружие для убийства себе подобных… Я поэт. Я буду вам петь, а вы отвечайте песне звоном мечей. Кто опалил нашу радость пламенем пожаров? Тот, кто хочет отнять у нас единство! Кто хочет сжечь нас в огне своей ненасытной алчности, посеять ужас и горе в наших домах! Он радуется плачу наших детей! Он хочет окрасить ноги наших жен в крови супругов. Он хочет на костях наших построить свои дворцы. Но мы победим! Мы победим и Манибандха, и северных дикарей! Мы победим любого врага…
Поэт поднял над головой труп ребенка.
— Вот что указывает нам путь! Как знать, может быть, этот ребенок стал бы строителем или певцом и им гордился бы великий город! Для того ли он родился, чтобы однажды пьяный солдат, послушный лаю презренной собаки, восседающей на груде золота, бросил его в огонь?! Манибандх строит свое царство на костях невинных жертв. Так разрушьте его царство, жители великого города! Ныне сама земля взывает к нам, — она обагрена кровью своих сыновей и жаждет возмездия!..
Вдруг какая-то женщина протиснулась к Виллибхиттуру.
— Отдай моего ребенка!
— Ребенка? — переспросил поэт. — Но ведь он мертв, госпожа!
— Я знаю, — твердо ответила женщина. Глаза ее горели, волосы были растрепаны, одежда разорвана в клочья. — Разве я, мать, могу не знать этого?! Отдай мне мое дитя! Я преподнесу его в дар жителям великого города!