- Правильно, - хмыкнул Ставр-Таймень. - Вятич вон совсем из города сбежать решил... А ко мне подступят, скажу, что уже крестился. Во! И жить буду по-старому!
- Но Перуна ведь утопили, Макошь иссекли! Как же будешь жить по-прежнему? - спросил Всеслав.
- Ну и что? Вырежу себе из дерева своих кумиров, ставровских! Без капища обойдусь... Вон ведь они - солнце как всходило, так и будет всходить, земля никуда не денется, вода вся не утечет! Какие попы византийские их переменят?
Слова Тайменя потом долго не давали Соловью спать. Может быть, прав мудрый, битый новгородец, и стоит лишь сказать нагрянувшим попам и дружинникам, что согласен он с их верой, а жить по старине?! Только тайно; говорить одно, но думать иное, днем ходить к чужим богам, а по ночам доставать из тайных мест своих кумиров и поклоняться им? Все будет удобно; один Пепела тогда окажется человеком, нелепо погибшим из-за своих богов. Но разве старый волхв ошибся и умер без толку, зазря?! Нет ведь! Все тверже понимал это Соловей. Старик не выбирал свой путь, он не мог решить - пойду так или эдак! Для него оставалась лишь смерть. Однако вот он, Всеслав, так поступить не сможет, убоится гибели, но и предавать кумиров и ирье тоже не посмеет. Значит, он решил верно - надо бежать!
Ранним утром Соловей очнулся оттого, что его осторожно расталкивал Таймень. Открыв глаза, Всеслав увидел сперва горящую лучину, потом строгое, изменившееся лицо новгородца.
- Вставай, пора уже!
Он медленно оделся, обулся. В землянке все еще спали - кто-то громко храпел, другой жалобно постанывал.
Ставр стоял возле домовины, в которой лежал Пепела, и ждал, угрюмо глядя перед собой. Серое утро висело над Киевом, и в рассветном безмолвии изредка свистели ранние птицы.
...Удивительно, что и сегодня, много лет спустя, волхв Соловей ясно помнил чувство горького одиночества, охватившее его в то утро. Глядя на серое, повернутое к пасмурному небу лицо старика Пепелы, Всеслав, как никогда, ясно сознавал, что напрасно пришел в великий город, жестоко ошибся, думая, что, смешавшись с толпой бесчисленных русских изгоев, будет тут жить увереннее, чем прежде, на своей отчей земле...
Таймень поднял на Соловья глаза, молча вскинул на плечо окованные железом деревянные лопаты и пошел к воротам. Когда выбрались на улицу, Всеслав удивился глубокой тишине. Ни в одной кузнице не стучали молотки, ни в одной избе не топилась печь, и во дворах не копошились возле птицы и скотины бабы.
Пройдя несколько непривычно пустынных улиц, Ставр и Соловей увидели у изгороди, возле одной из изб, столпившихся вокруг кого-то людей. Среди них стоял незнакомый ремесленникам попин, который, выкрикнув несколько слов по-гречески, смолкал и ждал, пока пожилой толмач переложит его речь.
- Чада божия, послушайте учения истинного, - равнодушно бубнил толмач. - Вы во тьме суеверия утоплены, веруете в волхвов, будто те через дьявола могут все творить; окаменело в вас сердце ваше; только молитвами, верой в единого бога Христа сохраните себя от сетей неприязненных. Один бог на небе, так было и будет, пока солнце сияет и весь мир стоит... Нечестивые же дела далеки от разума. Идолы, которым вы поклоняетесь, не боги, но дерево, сделанное руками человеческими; ныне вы их почитаете, а они уже сгинули и иссечены и сожжены. Бог есть один, ему служат христиане и поклоняются, ибо он сотворил небо и землю, солнце, луну, и звезды, и человека, и дал ему жить на земле; ему вы и должны верить. А ваши боги ничего в мире не сотворили, но сами сделаны руками человеческими и потому просто бесы. Мы же в того веруем, кого же пророки предвозвестили, что богу родиться от девы, а другие, что ему быть распятым и погребенным, но в третий день воскреснет и на небеса взойдет. Люди тех пророков побивали, других мучили, и, когда сбылось проречение пророков, сошел бог на землю и, распятие приняв, воскрес и на небеса вознесся. И он судит всех приходящих к нему, и праведные веселятся, а грешные приимут мучительство!
Остановившись и снова выслушав попина, толмач выкрикнул:
- Кто хочет стоять с праведными, тот пусть крестится! Нет на земле лучшего исповедания, и Христос лучше всех других богов! Если бы этот закон был порочен, то не приняла бы его бабка вашего князя, мудрейшая из всех человеков Ольга. Потому надлежит вам сегодня креститься в реке и сказать: "Верую во единого бога отца вседержителя, творца небу и земли!"
Попин в это время пытливо всматривался в лица стоящих вокруг киевлян. Люди выдерживали его взгляд, хмурились; вчерашняя казнь кумиров ожесточила всех. Русичи с ненавистью слушали прорицателя новой веры, слуги которой начали свои деяния в Киеве с избиения богов и волхва.
Дослушав выкрики толмача, горожане решительно разошлись; уже отойдя на конец улицы, Всеслав обернулся и увидел одиноко стоящего у изгороди черного византийца.
На их пути встретились еще несколько поучающих народ попов; киевляне то обступали их, то разбредались по избам и возбужденно спорили. Стало известно, что по городу вместе с иноверцами ходит сам князь Владимир-Василий и главный попин - митрополит Михаил. Узнали также, что один из горожан по-старому назвал князя Владимиром и был жестоко избит дружинниками.
Насторожившиеся Ставр и Соловей стали впредь обходить толпы и окольным путем добрались наконец до кладбища. В безлюдной тишине на зеленой долине поднимались рядами небольшие холмики серой высохшей земли, на них грозно сидели черные вороны.
Пока рыли могилу, Таймень молчал; Всеслав же, отковыривая плотные комья земли с торчащими из нее красноватыми червями, стал представлять, как возвернется к своим давно покинутым пепелищам и там придет к нему покой тихий и безопасный, словно вода в Клязьме. При мысли об этом в душе Соловья расходилось, плавилось напряжение и будущая жизнь виделась ласковой и счастливой. Теперь оставалось лишь до нее добрести по долгим лесным тропам Руси.
Врылись в землю по плечи, когда вдали появились несущие на руках гроб ремесленники. Возле ямы они опустили Пепелу, устало сели вокруг могилы.
- Попин по дороге пристал! - заговорил, обращаясь к Всеславу, Лушата. - Вцепился в гроб и пошел кричать! Из трех слов два темны, одна злоба видна!
- Чего тебе темно?! - рассердился Отроча. - Ругал нас, что не по закону человека несем!
- Потому и изверг! Сами убили, и сами же муками загробными стращать стали!
- Пепеле теперь ничего не страшно; душа его в ирье, раньше всех нас туда успел улететь. - Ставр смолк, но тут же заговорил снова: - Нам вот хуже будет - слыхали, князь с дружиной по городу ходит, и уж не как попы, без уговоров, приставляет нож к горлу и переводит из веры в веру!
- Ничего, по твоему слову отовраться можно...
Начали хоронить волхва. Положили к нему в гроб нож, кресало, кружку, вставили в затвердевшие губы рубль [рубль, т.е. небольшой кусок металла, в некоторых случаях вкладывали в рот покойнику; если рубль влагали в уста живому, то этим давали понять, что он приговорен к смерти]. Затем осторожно, будто боясь пробудить, накрыли старика крышкой, опустили в могилу. Земля застучала по домовине, постепенно удары сделались глуше, и скоро над травой поднялся такой же, как и повсюду здесь, холм. Лушата полил его из корчаги хмельным медом, положил несколько яиц и блинов.
Гончары молча глядели на Лушату. Покончив с могилой, тот налил меду в кружку, протянул старшему ремесленнику. Выплеснув немного напитка на надгробный холм, гончар оглядел всех, поднял над головой кружку, четко, привычно заговорил:
- Уж ты солнце, солнце ясное! Ты всходи с полуночи, ты освети светом радостным все могилушки; чтобы нашим покойничкам не крушить во тьме своего сердца ретивого, не скорбеть во тьме по свету белому, не проливать во тьме горючих слез.
Пили молча, и Всеславу казалось, что страх уже пригнул всех к земле, ибо ясно им было, что хождения иноверцев закончились и скоро во дворы явятся дружинники и погонят народ на крещение. Разве могло тут оставаться так, чтобы князь, бояре, дружина, все огнищане [общее название старших княжьих слуг] перешли в новую веру, а народ молился прежним кумирам.
Всеобщее предчувствие сбылось в тот же вечер; едва возвратились после погребения и недолгой работы в землянку и стали готовить еду, на лице раздался шум, выкрики. Когда выбежали наружу, увидели въезжавших в ворота дружинников и сопровождавших их горожан.
Остановившись посреди двора, передний воин замахал рукой, и все постепенно утихли. Тогда дружинник прокричал:
- Князь Влади... Василий повелел. Завтра всякому надлежит прийти на Почайну креститься. Если кто из некрещеных завтра на реку не явится, тот за противника княжьему повелению причтется, имения будет лишен, а сам приимет казнь! Готовьтесь к крещению все! Иначе зло вам будет!
Всадники развернулись и уехали; молчаливые горожане потянулись вслед за ними, будто не разобрали до конца княжьего повеления.
Гончары долго угрюмо молчали; случилось то, чего все ожидали, но все-таки слова дружинники ошеломили.
- Чего опустели?! - встрепенулся Ставр-Таймень. Он пошел к воротам, затворил их, вернулся к товарищам и поднял подол сорочки.
- Бросайте-ка какие у кого деньги есть - меду-пива накупим, загуляем в последний раз по-нашему, по некрещеному. А утром чади князя скажем, что окрестились уже и будет свою работу работать.
Нарочитую разухабистость Тайменя не поддержали.
- Такие будто они все дураки, чтобы твои ставровские утайки не раскусить?! Рано ты себя вознес, проговорил Лушата.
- Не хочешь - не гуляй, иди сядь в крапиву и рыдай! - отрезал Таймень.
И потом, когда допоздна пьянствовали в землянке, новгородец все покрикивал:
- Обведем греков вокруг пальца, пупы им развяжем и завяжем, а кумиров не отдадим!
Уверенность повидавшего жизнь Ставра и выпитый мед вроде бы успокоили гончаров. К ночи на предстоящую угрозу стали смотреть без опаски и спать разошлись уж совсем в душевном веселии.