Нашарив на стене выключатель, я осветила подсобку, но все равно не сразу осознала, что вижу. В цирке ведь многое является не тем, чем кажется… Когда до меня все же дошло, в ладонях закололо от страха. Но мне как-то удалось извлечь телефон из заднего кармана джинсов и провести пальцем по имени «Артур».
– Срочно найди меня. Это какая-то подсобка в конце коридора, по которому я пошла. Директор должен знать, где это…
Голос Артура прозвучал встревоженно, он знал, что я не стала бы отрывать его из-за ерунды:
– Что там?
– Увидишь. Вызывай всю группу.
Сама не понимаю, почему я не объяснила все толком? И отчего мне стало так страшно? Не впервые же оказалась на месте преступления…
«Я одна сейчас! – осенило меня. – Вот в чем дело. Мертвые никогда не пугали меня, потому что рядом всегда были Артур с Никитой… Никита! О черт, я до сих пор не позвонила в больницу!»
Но сейчас точно было не время для телефонных переговоров. Кто-то уже бежал по коридору – звуки гулко разносились в темноте. Я не сомневалась, что это наш Логов, и с облегчением перевела дух, когда он выскочил из мрака. Там раздавались еще чьи-то шаги, но я не стала дожидаться того, кто спешил за Артуром.
Схватив его руку, я указала пальцем на тело полноватой билетерши в синем форменном жилете поверх светлой блузки с длинными рукавами. Она сидела на полу, некрасиво раздвинув толстые ноги в телесных колготках и откинув седую голову. Лицо ее представляло жуткое зрелище: мертвые глаза выпучены, рот раскрыт, из носа вытекли сопли… Кожа была багровой – казалось, задень щеку, и брызнет кровь. На шее у нее был длинный бирюзовый шелковый шарф, которым ее и задушили.
– Я видела ее… живой. Она работала тут.
– Анечка! – ахнул подбежавший сзади директор.
Он запыхался и дышал сипло, как астматик. Может, и был им…
– Да что ж это такое?! Что происходит?
Обернувшись к нему, Артур чуть склонил голову набок:
– Ваш цирк, вы мне и скажите.
Но, видно, сам решил, что жестоко мучить несчастного Ганева, и только добавил:
– Теперь вы убедились, что Венгровского убили? И видимо, эта женщина что-то знала об этом… Как, говорите, ее зовут?
– Анна. Эдуардовна. Тараскина.
Каждое слово директор просто выдавливал из себя. Ему, видно, и впрямь не по себе стало от увиденного. И оттого, что по его цирку разгуливает убийца… Эту жертву уже никак нельзя было списать на несчастный случай.
– Она работала в воскресенье?
– Д-да, – губы Ганева плохо слушались, каждое слово давалось ему с трудом. – Кажется. Нет, точно работала. У нас же Вера на больничном.
«Значит, могла видеть убийцу», – Артур явно подумал об этом. Только почему она не заявила об этом сразу же? Ведь оперативники всех опросили…
– Шарф принадлежал ей?
Василий Никанорович мелко затряс головой и развел руками:
– Чего не знаю, того не знаю. Не обращал внимания.
– Ладно, разберемся, – привычно пробормотал Артур. – Сейчас наши ребята подъедут. Вы их уже знаете.
– Мне пойти встретить?
– Если не трудно.
Когда мы остались вдвоем, Артур внимательно посмотрел на меня:
– Как тебя сюда занесло?
– Ты ж меня знаешь… Я просто заблудилась.
– Если б ты не была такой кулемой, труп мог пролежать здесь… по крайней мере до завтрашнего утра. Надо выяснить, кто пользуется этой подсобкой. – Он осмотрел ручку, при которой даже не было замка. – Похоже, ее не закрывают…
– Убийца точно знал, что она открыта.
– Или ему просто повезло.
– Ты же не веришь в случайности!
– Не верю. Но случайностям до этого и дела нет. Они происходят, и все тут… Черт! – вдруг заорал он, напугав меня. – Вот же сука! Я здесь, в двух шагах, а он убивает свидетеля!
Я попыталась перенаправить его энергию:
– Думаешь, эта женщина что-то видела?
– Даже не сомневаюсь. Может, засекла эту лазерную указку…
– Ты сказал: он… А женщина могла… это сделать? – я только указала на тело в подсобке.
Артур пожал плечами:
– Сколько угодно. Цирковые девушки тренированные… Руки сильные. – Он поморщился: – Башка дико болит, кофе только утром выпил.
– Принести тебе? – вызвалась я. – Если буфет закрыт, могу поискать по округе. Я и сама хочу.
Если ему нужно было разрядиться и от души попинать стену, лучше было сделать это без свидетелей.
– Будь добра, – неожиданно Артур погладил меня по голове. – Что б я без тебя делал, Сашка?
Я так смутилась, что брякнула:
– Надеюсь, это ты о моем умении отыскивать трупы, а не о том, что я могу принести кофе…
И получила щелчок в лоб:
– Иди уже!
Цирковой буфет оказался закрыт, ведь в понедельник представлений не было. Пришлось отправляться на поиски кофейни, где продают навынос. На крыльце служебного входа мы столкнулись с Овчинниковым, за плечом которого маячила бригада криминалистов.
Вместо приветствия наш оперативник высморкался в бумажную салфетку:
– Чертова погода!
– И тебе привет! – отозвалась я.
Он взглянул на меня мрачно, словно это моя вина была в том, что его вытащили из теплого кабинета. По сути, Володя был прав…
– Что тут опять?
– Второй труп.
– Кто бы сомневался… У Логова вечно богатый урожай. Не подскажешь, он не сам их организовывает?
Отвечать на глупости я не собиралась, поэтому он буркнул:
– Куда идти?
Я объяснила как смогла, отчего опер только поморщился. С такими подсказками он не дойдет до места до конца жизни… Чтобы хоть как-то задобрить, я предложила:
– Взять тебе кофе? Я отправляюсь на поиски.
Его лицо мгновенно просветлело и разгладилось, и Володя заморгал так растроганно, точно никто никогда не заботился о нем. А ведь Овчинников был женат…
– Только без сахара!
– Мужской вариант. Артур пьет такой же.
– Спасибо, Саш! – крикнул он мне вслед.
Я вскинула руку в знак того, что это не составит труда.
Далеко идти не пришлось, кофейня обнаружилась в соседнем доме, маленькая и уютная, каких полно в Москве. Здесь было тепло, вкусно пахло и звучала одна из тех незамысловатых и нежных испанских песенок, которые всегда действовали на меня гипнотически. Стоит зазвучать одной из них, и я уже видела себя черноглазой брюнеткой в красном платье, которая, задрав подбородок и вытянув смуглую шею, входит в полутемный бар, где пахнет виски и желаниями. Все разом оборачиваются – мужчины и женщины. Одни глазеют с вожделением, другие с завистью. А улыбчивый бармен, в темных мелких кудрях которого поблескивают искры, уже скользит навстречу, готовый на все… Предусмотрительно протирает стойку, чтобы мне не пришлось остерегаться оставленных кем-то капель. Чуть склоняет голову, давая понять, что он – весь внимание и жаждет выполнить любую мою просьбу. Что я заказываю? Вина, конечно. Того же кровавого цвета, как мое платье… Или решусь попробовать виски, чтобы поразить всех еще больше?
Вокруг меня витает любопытство, рассеянное в воздухе, каждому хочется подобраться ко мне поближе, но я ведь такая девушка! Разве она позволит хотя бы заговорить с ней?
И вот дверь распахивается, и входит Он. Взгляд исподлобья, как у Бандераса в том фильме… Черт, как он назывался? Где он прятал пушку в футляре от гитары… Черные волосы зачесаны назад, но одна непослушная прядь выбилась, пересекла лицо шрамом, который не портит его. Он же настоящий мужчина.
Фу, какая пошлятина!
Меня даже слегка передернуло: до чего глупо… Как такое вообще может просочиться в мою голову, где живут Достоевский и Фаулз, Цветаева и Набоков?! Неужели неосознанное девичье начало способно заглушить все разумное, чем удалось мне напитаться за эти девятнадцать лет? И я по-прежнему жду горячего мачо, который однажды ворвется в мою жизнь? Бред какой… Да и у Бандераса уже было два инфаркта, он пожилой мужчина, мечтающий о покое в кругу семьи. Вот так самые неистовые мачо завершают свой славный путь.
Но я действительно ждала чего-то подобного, что уж скрывать. Если Артур однажды нашел мою маму, почему мне не может повезти так же? Или я буду вынуждена смириться с тем, что Никита – лучшее из всего предназначенного мне судьбой?
Ответ лежал на поверхности: я нисколько не похожа на маму… И того, что происходит в фантазиях, никогда не случалось со мной в реальности. Обычно мое появление на публике оставалось незамеченным, никто и головы не поворачивал.
– Ландыш тоже не бросается в глаза среди роз и пионов, – убеждала меня мама. – Зато, когда разглядишь, именно от него не можешь отвести взгляд.
Только никто и не пытался разглядеть меня…
«Но это же не значит, что такого не произойдет никогда! – всхлипнул кто-то внутри меня, маленький и несчастный. – Неужели все? Моя жизнь определилась раз и навсегда… И ждать больше нечего?»
Реальность проступила с беспощадной очевидностью: «Я не люблю его». Неожиданно стало легче дышать, будто я сняла маску, которую носила слишком долго. Не медицинскую, а театральную, подменяющую лицо. Она была красивой и нравилась мне самой, но ничего общего со мной не имела.
Нашарив в сумке ручку, я торопливо записала на салфетке:
Капли крови на калине –
Осень зла.
Пелена на небе синем
Как зола.
И опять кричат с тоскою
Журавли…
Ну а мы взлететь с тобою
Не смогли.
Дальше мне еще предстояло придумать. Стихи всегда выплескивались из меня такими вот порциями… Салфетку я сложила и сунула в карман вместе с ручкой, чтобы были наготове. Вообще-то в сумке у меня имелся блокнот, но впопыхах я его не нашла.
Мой взгляд остановился на маленьком ноже, лежавшем на стойке, возле которой я ждала свой кофе. И нестерпимо захотелось полоснуть себя по щеке – так, чтобы остался шрам. Тогда Никита ужаснулся бы моему уродству и сам отпрянул, освободив место тому, кто уже идет ко мне из будущего…
Правда, кому я нужна буду с изуродованной рожей? Только не мачо с пламенным взглядом… Да и Никита не сделает такого. Не отпрянет, не побрезгует. Не способен. Этот одуванчик из тех слабых на вид растений, которые оказываются надежнее самого крепкого дуба. Никита ни за что не бросил бы меня в беде. Не оставил бы одну на больничной койке.