– Брату? – перебила Саша. – Почему ты именно его подозреваешь?
– Да не подозреваю я, – ее высокий лоб пошел тонкими складками. – Сама не знаю, почему так сказала…
– А я знаю. Сестра же любила Мишу, так? Раз маму ему заменяла… Даже если Ярослава подчинилась воле отца и перестала с Мишей общаться, вряд ли желала бы смерти. Это уже как-то совсем… против человеческой природы. У отца тоже младший сын был любимчиком.
– Откуда знаешь?
– Работа такая, – увильнула Саша.
Но Лена хмыкнула про себя: «Вы же побеседовали и с сестрой, и с брательником его! Кто-то из них обидки припомнил… Наверняка старшенький».
– Значит, братик?
– Это лишь версия. У него самого алиби. Но ты верно сказала: он мог нанять киллера.
– Денег у него до фигищи!
– А был ли мотив, мы узнаем, только выяснив условия завещания отца, – проговорила Саша задумчиво. – Только старик Венгровский еще жив. При смерти, как говорят, но жив.
Лена прищурилась:
– Это если какая-нибудь сука не ускорила процесс…
– Думаешь, кто-то станет убивать и без того умирающего старика?
– Не… Убивать и не нужно, – легко поднявшись, она прошлась по гримерке, разминая плечи. – Знаешь, что я думаю? Деда мигом хватит удар, если…
Сашка подхватила:
– Если ему сообщат о смерти сына! – она принялась грызть ноготь на большом пальце. – Да, это может сработать… И никак не узнаешь, кто именно принес дурную весть. Вряд ли старик допустит, чтобы у него камеры стояли в спальне.
– У него там теперь, поди, настоящая больничная палата. С кучей аппаратуры! Такие в больничку не ложатся… И в убогих хосписах не доживают.
Замерев посреди комнаты, она обернулась к Сашке. Лицо ее пылало от возбуждения:
– Знаешь что? Хочешь на спор? Не завтра, так послезавтра весь интернет будет трубить о смерти олигарха Венгровского. Спорим?
– Да я и сама не сомневаюсь, – уныло отозвалась Саша.
Ни вечером, ни ночью Никита на связь не вышел, но медики ответили нам, что операция прошла успешно и прогнозы самые оптимистичные. Вот только от наркоза он в лучшем случае отойдет к утру.
Впервые за долгое время я помолилась перед сном, и вышло это так истово, даже слезы потекли. Мольба-раскаяние: я просила за Никиту и умоляла простить мне едва не совершенное предательство. Не знаю, расслышал ли Бог мой голос в том мощном хоре, который возносился в этот час с Земли, но мне самой полегчало. Покаяние – уже шаг к прощению. Я чувствовала себя так, словно высвободилась из пут – смоченных соленой водой веревок, врезавшихся в кожу. Они высыхали и вгрызались все яростнее, соль жадно разъедала плоть, к ночи мне уже больно было пошевелиться. Но молитва ослабила морские узлы, веревки опали, позволив продохнуть. И я заснула так крепко и безмятежно, словно получила отпущение…
Разбудил меня громкий стук в дверь. Ужас проснулся вместе со мной, я бросилась открывать, беспорядочно выкрикивая:
– Никита? Звонили? Что там?
– С ним все хорошо! – заорал Артур из-за двери, сообразив, в какую панику вогнал меня одним стуком.
Когда я распахнула дверь, он молитвенно сжал ладони у груди:
– Прости-прости! Я не хотел тебя пугать.
Я дышала так, точно пробежала стометровку, а выглядела, наверное, просто чудовищно, потому что у Артура испуганно округлились глаза. А голос прозвучал виновато:
– Не подумал… Я просто хотел пригласить тебя к завтраку. Нам предстоит куча работы: ночью умер Борис Всеволодович Венгровский. Сегодня огласят завещание. А наш парень бодрячком! Я уже звонил в больницу: Никитос пришел в себя. Пока он в реанимации, к нему не пускают, но, если будет стабилен, к вечеру или завтра переведут в отделение. Его даже покормили кашкой.
– Кто? – вырвалось у меня.
– Сексапильная медсестричка в коротком халатике… Ага, вижу, ты совсем проснулась? Умывайся. Жду в столовой.
На ходу он обернулся и бросил:
– И если тебя это еще интересует, собак я уже накормил.
– Спасибо! – крикнула я ему вслед, но Артур лишь махнул рукой.
Добравшись до овального зеркала (в отцовском доме при каждой спальне имелась своя ванная), я чуть не отшатнулась: на меня смотрело помятое пугало с торчащей во все стороны паклей волос и диким взглядом. Немудрено, что Артур шарахнулся… Я сделала зарубку в памяти: Никите спросонья показываться не стоит. Как мужья годами выдерживают вид еще не умытых и не причесанных жен?
– А Ленка была права, – пробормотала я, включив душ. – Час икс наступил быстро…
Теплые струи ласково смыли и тяжелый сон, и пережитый испуг. Они скопились лужицей у моих маленьких ног – даже тридцать шестой размер обуви мне великоват. Выключив воду, я ступней согнала ее остатки в сливное отверстие, чтобы не застаивалась на дне.
Когда мы только перебрались в этот дом, уединяясь в душевой кабинке, я чувствовала себя как в капсуле времени, которая уносила меня из привычного мира. Прозрачные воспоминания, плоские, как летние облака, которые плывут, вопреки законам природы, снизу вверх, перемещались в пространстве вместе со мной. Стоило закрыть глаза, отдавшись теплу воды, и меня начинало медленно кружить, увлекая в прошлое и мгновенно перенося в будущее. Со мной в одной кабине оказывались и мама, и сестра, все ребята, в которых я влюблялась, но это не вызывало смущения. Мы все были только образами… Душами, если угодно.
И мне все чаще казалось, что переход в загробный мир примерно так и выглядит. Он ничуть не пугал. Надеюсь, мама испытала облегчение, перестав корчиться от острой боли, пригвоздившей ее к бетонному полу подъезда. В подобном лифте, уносящем в небеса, она наверняка смеялась от радости, убедившись, что бояться смерти не стоит. Не сомневаюсь, что мама пыталась поделиться этим открытием со мной, только не нашла лазейки в непроницаемой стене, разделяющей наши миры. Мне тоже не удается ее отыскать, чтобы шепнуть маме:
– У меня все хорошо. Даже лучше, чем я того заслуживаю.
Мама, конечно, не согласилась бы со мной. Для нее я всегда была средоточием Вселенной. Как и для Никиты…
Похоже, Артур проснулся еще на рассвете, раз столько успел. Даже за круассанами съездил в местную пекарню. Это внезапно тронуло меня до слез: как удается этому человеку не запачкаться злобой, которую он разгребает годами?
– Как в Москве, – напомнила я, макая кусок сдобы в клубничное варенье.
Подозреваю, что Артура мутило оттого, как я это проделываю, но он держался стоически. С видом потомственного аристократа намазывая свой круассан маслом, он улыбнулся. Не напоказ, как делал, очаровывая свидетелей, за что мне частенько хотелось его стукнуть! А по-домашнему спокойно. И только для меня. Его лицо озарилось добротой, и в большой столовой стало светлее, будто солнце заглянуло в окно. Красивым людям дана такая удивительная возможность – одним своим видом превращать жизнь в праздник. Те из них, что не стали законченными мерзавцами, сознают, какой полноцветной радугой входят в наш мир, и выполняют свое предназначение ответственно, оберегая дар, полученный свыше.
Логов как раз из таких. Хотя вряд ли те, за кем он охотился, были так уж рады видеть его… Сейчас мы нагрянем к людям, которые точно не испытают восторга от новой встречи со следователем.
– Откуда ты узнал, что завещание огласят уже сегодня?
– Не поверишь! Ярослава сама мне позвонила.
– Мишина сестра? – зачем-то уточнила я, хотя это и так было очевидно.
Артур кивнул и отправил в рот остаток круассана. Прожевав, он бодро сообщил:
– С одной стороны, это должно навести нас на мысль, что она не была заинтересована в смерти брата и, соответственно, не имеет ни малейшего отношения ко всему случившемуся в цирке. Но!
– Обманка, – подсказала я.
– Именно.
Мне не очень верилось в дьявольское коварство Ярославы, и я напомнила:
– Она же была ему вместо матери…
Он злобно фыркнул:
– А то мы не видели матерей, убивавших собственных детей!
С этим невозможно было не согласиться. Тем более Ярослава не особенно мне понравилась… Была в ней очевидная двуличность: любя младшего брата, она поддержала анафему, которой предал его отец. Разве настоящая мать предпочтет собственные корыстные интересы?
Вслух я этого не произнесла, а то Логов тут же выкатил бы мне бесконечный список женских имен… За годы работы он насмотрелся на разных тварей, такого и кунсткамерой не удивишь.
А наши домашние твари, досыта накормленные Логовым, уже разбежались по усадьбе. С нами оставалась только Моника, не спускавшая с Артура влюбленных глаз. Мне нравилось, что эта застенчивая собака никогда не навязывается ему со своей любовью, держится поодаль, но желтый взгляд ее так и сочится нежностью и восхищением, каких Логов не дождется ни от одной женщины. Даже моя мама никогда не смотрела на него так, а ведь она любила его.
Я не сомневалась, что Артур не забудет попрощаться с Моникой, и все же замерла, когда он встал из-за стола, подхватив тарелку и большой бокал с изображением какого-то фрика из их юности. Каждый раз забываю, кто это такой… Но помню, что эту чашку ему подарила моя мама, и Артур перевез ее сюда с теми немногими вещами, что прихватил из своей квартиры.
Его руки были заняты, а Моника уже вытянулась, дрожа всем телом.
«Не дай бог так любить кого-то, – неожиданно открылось мне. – Чтобы весь мир сосредоточился в одном человеке? Это же мука мученическая… Не хочу такого».
Никита смущенно улыбнулся мне на расстоянии километров: «Ты и не любишь меня так. Тебя не поглотит целиком. Вот почему я для тебя самый подходящий вариант. Ведь из нас двоих собака – это я».
А Логов поставил бокал на тарелку и свободной рукой погладил теплый лоб Моники. И я физически ощутила восторг, мелкой волной пробежавший по собачьему телу…
По дороге Артур рассказал, что им удалось выяснить о вчерашнем пребывании Стасовского в цирке. Он пришел раньше нас, часов в десять утра, прямо как офисный работник, так что Лена не обманула меня. Дождался Артура, они переговорили, чему я сама была свидетелем. Беседу особенно успешной не назовешь, ничего нового нам выведать не удалось. А когда я обнаружила труп Тараскиной и выдернула Логова из кабинета директора, отпущенный