– Откуда мне знать? На зарплату живу…
– Да ладно! – не утерпел Денис. – Вы же, наверное, сто раз общались с такими, как Мишкин папаша! У них же там постоянно кого-то убивают…
– У них – это где?
– Ну… В их кругу.
Слегка закатив глаза, следователь согласился:
– Убивают. Не постоянно, конечно, но бывало. Только ведь и в бараках на окраине Новой Москвы убивают не меньше. А то и больше…
– Да-да, – поспешно ввернул старший Харитонов. – Извините. Никакой классовой вражды, упаси бог! Я не хотел все свести к этому. Непорядочность встречается во всех слоях общества. Даже среди учителей! Согласитесь? Хотя они должны быть просто образцом добродетели, дабы иметь моральное право учить детей.
– Соглашусь, – произнес Логов. – Значит, по-вашему, Венгровскому ничего не стоило унизить другого человека?
– Походя, – уточнил Виталий Сергеевич. – Миша не был злым. Он не стал бы измываться над кем-то сознательно… Но ненароком оскорбить ему ничего не стоило. Сам слышал, сколько раз он посмеивался над девочкой из их группы воздушных гимнастов… Как ее?
– Лена Шилова, – подсказал сын.
– Вот-вот.
Логов тут же вцепился:
– А над чем именно он посмеивался?
– Ну, что она-де сложена как мальчишка. И плечи у нее шире, чем у него. Намекал, мол, она и не девушка вовсе. Такая гадость!
Денис отвел заискрившийся усмешкой взгляд. Ему давно было известно: отцу неприятно даже говорить о подмене половой принадлежности, и толерантность для него пустой звук. О происходящем в определенных кругах Виталий Сергеевич запрещал упоминать в своем присутствии, и Денис отчасти разделял его отношение, хоть и не был так категоричен. Насчет пристрастий Лены Шиловой он не имел ни малейшего представления! И не интересовался. Она была хорошим человеком, а остальное его не касалось…
И следователя тоже.
Личного дневника Наташа, дочь убитой Тараскиной, в опустевшей квартире матери не обнаружила. Компьютер ее не был даже запаролен, и с разрешения Наташи техники Следственного комитета прошарили его вдоль и поперек, но ничего похожего на исповедальные записи или откровенные письма не нашлось. Даже сообщениями она с Михаилом Венгровским не обменивалась.
– Этих двоих вообще ничего не связывало! – процедил Артур сквозь зубы, яростно пиля бифштекс тупым ножом. – А убили их вместе…
– Ну, не то чтобы вместе, – возразила Саша, которая точно ему назло выбрала сосиски – Логова мутило от одного запаха. – Даже в разные дни. И разными способами.
Она вдруг перестала жевать и уставилась на него:
– Слушай, а вдруг это вообще совпадение?
– В смысле?
Ему наконец удалось оторвать кусок, и он с облегчением отправил его в рот. Есть хотелось просто мучительно.
– Что, если эти убийства вообще не связаны между собой?
– Ну конечно! – хмыкнул Артур. – Сама подумай, за что убивать несчастную билетершу, если только она не стала опасным свидетелем?
Проглотив хвостик сосиски, Саша неодобрительно качнула головой:
– Почему ты все время называешь ее несчастной? Только потому, что она проверяла билеты на входе? Но это же не самое презренное дело! Может, ей нравилось встречать людей на входе в цирк, улыбаться им, приветствовать! Помнишь, кто-то сказал об Анне Эдуардовне, что она была солнечной…
– Это ее соседка сказала, Нина Васильевна. Она сама там билетершей работает.
– Вспомнила. Это она и устроила Тараскину в цирк.
– А ты права, – согласился Артур. – Похоже, Тараскина была на своем месте и вполне могла чувствовать себя счастливым человеком. Тем обиднее… Счастливые должны жить. Это несчастным не жаль прощаться с жизнью.
Не донеся кусочек сосиски до рта, Саша уставилась на него с таким ужасом, что Логов выпалил:
– Нет-нет, я не про себя сейчас. Я поживу еще. У меня есть вы с Никиткой… И целая свора собак! Куда мне умирать…
– Живи, пожалуйста.
Она проговорила это так тихо и серьезно, что у него чуть не навернулись слезы. Неловко кивнув, Артур поспешно перевел разговор:
– Надо еще раз поговорить с Ниной Васильевной. Она производит впечатление человека не только неглупого, но и наблюдательного. Сейчас она слегка успокоилась, отошла от стресса, вдруг что-то вспомнит? Думаю пройтись с ней последовательно по воскресному дню. Какую-то деталь мы могли упустить…
– Пойдем к ней сейчас?
– Почему бы нет?
Нацелившись на последний кусок, Артур спросил уже другим, более теплым тоном:
– Как там наш мальчик?
Сашкино лицо просветлело:
– Утром его перевели в отделение. И мне даже разрешили заглянуть на минутку…
– О как! Одноглазый не умер от счастья?
– Я сама чуть не умерла… Оказывается, я по нему соскучилась просто зверски! Чуть не расплакалась, когда увидела, что он улыбается…
– Я сейчас расплачусь.
– И ничего смешного!
– Да упаси бог! Разве я смеюсь?
– А то я не вижу!
– Как ты прошмыгнула в палату?
В голубых глазах заблестела хитринка:
– У меня там знакомый доктор появился. Очень хороший человек.
– Сколько ему лет?
Ее рассмешила такая подозрительность:
– Да он старше тебя!
– То есть совсем древний… Понял.
– Нет, ну ты у нас еще хоть куда!
– И на том спасибо, – Артур положил вилку. – Ты покончила со своей гадкой сосиской?
Она внезапно заговорила тем гнусавым голосом, который обычно звучит из любой системы оповещения:
– Уважаемый, не критикуйте чужие вкусы! – И добавила уже своим голосом: – Не понять тебе прелести простой пищи.
– Не понять, – согласился он. – Ну, за работу?
– Недели через две его выпишут, – добавила Саша, думая о своем.
Поднявшись, Логов подмигнул:
– Мы с тобой должны раскрыть это дело до его возвращения.
– Почему? – удивилась она.
– Чтобы потом ты могла заниматься только им. И не думать постоянно, какую еще версию нужно проверить. Это, знаешь, не очень-то способствует налаживанию отношений… Чуть не сказал: мужчины и женщины… Вас же так не назовешь!
– Если я кину в тебя вилкой, меня арестуют, как думаешь?
Директор решил, что в субботу можно будет возобновить представления, хотя еще и недели не прошло с трагического воскресенья, и между собой билетерши осудили это решение. Но Нина Васильевна Голубева попыталась убедить их, что цирку нужно выживать, а без зрителей это никак не получится. Да и черный пиар – тоже пиар. Как раз Миша Венгр понял бы это, он был из тех, кто использовал любую ситуацию, так что его память веселье на манеже не оскорбит. Скользкий был парень… Хотя многие любили его. А некоторые даже больше, чем допускал здравый смысл…
Если уж как на духу, Нину Васильевну куда больше потрясла смерть подруги, с которой расправились до того зверски, что от одной мысли передергивало и наворачивались слезы. Хотя и Мишину гибель, некоторым ее товаркам до сих пор казавшуюся несчастным случаем, она втайне считала убийством. Ребенок не мог сочинить существование женщины с лазерной указкой, а его мама успела нашептать билетерше, провожавшей ее к следователю, о чем собирается ему рассказать.
Поэтому Голубева нисколько не удивилась, когда Артур Александрович опять разыскал ее в цирке. Его и сейчас сопровождала та удивительно милая помощница с огромными голубыми глазами – такими серьезными, будто девушка была куда старше, чем казалась.
«В Следственном комитете и должны работать умные люди, – согласилась Нина Васильевна. – Дурак преступника не перехитрит…»
Логов расцвел ей навстречу, и на мгновенье она почувствовала себя той легкой, стремительной Ниночкой, из-за которой однажды чуть не прыгнул с моста студент физмата, вручивший ей билеты не на тот спектакль Ленкома, какой ей мечталось увидеть. С тех пор Нина Васильевна была крайне щепетильна в подборе слов – они действительно могут убить…
– А это снова мы! – радостно объявил похожий на артиста следователь, как будто повод для встречи мог быть приятным.
Но она заставила себя улыбнуться:
– Рада вас видеть, Артур Александрович!
– О! Вы даже имя мое запомнили… Как приятно.
– Раньше я работала экскурсоводом, у меня профессиональная память.
Он вздохнул:
– Ну вот… А я уж решил, что это я такой особенный.
«Знает ведь, что особенный». – Голубева взглянула на его помощницу, не сдержавшую усмешку. Почему-то эта девушка вызывала у нее теплые чувства, словно была ее потерянной младшей дочерью и сейчас они проходили период узнавания друг друга. Так и хотелось прижать к груди ее голову…
– Присядем?
Они прошли в зал, где репетировала дрессировщица собачек. Нина Васильевна села на ряд ниже, чтобы повернуться к арене спиной: пуделей и шпицев она недолюбливала. И вообще предпочитала кошек, из-за чего покойная Анна Эдуардовна не ходила к ней в гости. У нее случался неистовый приступ аллергии, даже если Нина Васильевна заглядывала к ней в одежде, хранившей незримые кошачьи следы и шерсть. Поэтому она тщательно умывалась и переодевалась, прежде чем забежать к соседке. Когда на манеже выступали Харитоновы со своими гигантскими кошками, Тараскина заранее выходила из зала. Хорошо, что их номер всегда закрывал второе отделение.
Как раз мысль об этом и не давала покоя Нине Васильевне все последние дни… И она сама уже собиралась обратиться к следователю, хотя ее подозрения могли совершенно не иметь значения. Но все же она выпалила сразу, пока не забыла, ведь ее хваленая память в последнее время стала сбоить.
– Вы знаете, я думаю, что та женщина с лазерной указкой… Ну, вы понимаете, о ком я! Она может быть страстной кошатницей.
Логов отнесся к ее словам всерьез, его лицо сразу стало сосредоточенным:
– И что заставило вас так думать?
Она с облегчением перевела дух: не рассмеялся!
– Дело в том, что Анна Эдуардовна всегда садилась на последний ряд во время представления. Там обычно половина мест пустует… А тут она выскочила в фойе со слезящимися глазами, и нос мгновенно распух – все признаки аллергии. Я не утверждаю, что именно на кошек! У нее, бедолаги, многое могло спровоцировать приступ… Но она сама тогда сказала о кошатнице, которая села где-то рядом.