— Товарищи… — сказала Эжени Дюверже. Сделала паузу и повторила громче: — Товарищи!
Рабочие сразу почувствовали себя непринужденно. Одни улыбались, другие смотрели себе под ноги, третьи счищали носком грязь с ботинка. Они с удивлением заметили, что, несмотря на улыбку, голос депутата звучит властно, почти резко. В нескольких словах она дала им понять, что прекрасно осведомлена о забастовке, знает ее особенности, читала все материалы и листовки, переданные ей делегатами, и считает, что главная цель рабочих — добиться уступки от министерства. Попутно женщина — депутат напомнила о позиции своей партии в отношении правительства, о том, как партия непрестанно разоблачает шумиху и демагогию правительства в жилищном вопросе. Эжени Дюверже заверила, что компартия не только всецело поддержит в Национальном собрании замечательное выступление строителей, но обратится также ко всем рабочим с призывом к единению и призовет все население к единству действий и солидарности.
Она потребовала в заключение, чтобы бастующие посылали делегации и петиции в министерства, и выразила уверенность в их единстве — верном залоге победы.
Выступление Эжени Дюверже вдохновило рабочих на борьбу, мысли о которой всецело занимали их. Вспыхнула овация. А когда аплодисменты утихли, рабочие увидели, что перед ними стоит совсем простая, обыкновенная женщина, и зааплодировали еще громче, улыбаясь с той ласковой иро нией, с которой обычно мужчина смотрит на женщину, с честью справившуюся с мужским делом.
Огромный Панталон, который был на целую голову выше других, крикнул во всю глотку:
— Эй, Носач, нельзя же отпустить ее так, надо поднести стаканчик!
Оглушительный хохот поддержал его. Ла Суре вошел в барак и принес оттуда литр красного вина и пивную кружку. Когда он вручил кружку Эжени Дюверже, глаза ее округлились от удивления.
— Это наша самая маленькая модель, — проговорил в виде извинения Ла Суре. — Посудой мы не богаты.
Брызнула струя красного вина, такого густого, что при бледном свете зари оно казалось совсем черным и вязким, как деготь. Вина было налито еще только на донышке, когда женщина — депутат отстранила кружкой горлышко бутылки.
— Да ты не жадничай, Ла Суре, — крикнул папаша Удон.
— Ведь я только что пила кофе с молоком, — прошептала Эжени Дюверже.
Но ее замечание потонуло в безжалостном смехе и гуле голосов. Ла Суре с сокрушенным видом наполнил кружку до краев. Женщина — депутат посмотрела на вино взглядом мученицы, зажмурилась, выпила залпом все до дна, открыла подернутые влагой глаза, судорожно глотнула воздух, словно у нее комок застрял в горле, и среди всеобщего ликования потрясла над головой пустой кружкой.
* * *
С самого утра работа началась в том же напряженном темпе, что и накануне. Как только первые замесы бетона были готовы, лебедки застрекотали наперебой. К тому же почти каждый час вводилось какое‑нибудь усовершенствование. Если раньше бетон приготовляли на полпути между цехами и зданием, то теперь все его производство сосредоточили в цехах. Рабочие работали под крышей, к тому же под рукой у них всегда были песок, вода и цемент. Правда, подносчикам приходилось проделывать путь вдвое длиннее, но зато сам процесс производства сильно упростился.
Во время обеда папаша Удон предложил делегатам по* ставить третью лебедку.
— Тогда мы тут же начнем подымать кронштейны и балки для установки карниза.
Подумав, Баро ответил:
— Трудновато будет. Придется снять людей со второго объекта, с покрытия или с бетона.
Жако закрыл свой котелок.
— Вот что, — сказал он, — мы уже пообедали и можем сейчас заняться лебедкой.
Он замолчал, ожидая ответа. Все рабочие смотрели на него. Жако опустил голову, но сразу же поднял ее, услышав протяжный свист. Ла Суре сидел с неподвижным лицом, положив на стол сжатый кулак. Потом, отставив большой палец, он пронес кулак мимо своего рта, глаз, лба, указывая пальцем прямо на потолок. Это движение сопровождалось монотонным свистом.
— Идем, что ли, Клод? — бросил Жако, вставая.
— Идем, что ли? — бросил Шарбен Рыжему, вставая.
Жюльен, Октав, Мимиль и парашютист отправились за ними. Рири лениво потянулся, протер глаза и тоже вышел из столовой.
Лебедку притащили к подножию здания. Решено было установить ее не внутри, а снаружи. Блок можно будет прикрепить к балке, торчащей из окна пятнадцатого этажа. Пока рабочие суетились вокруг лебедки, Жако и Клод, взявшись за концы балки, стали подниматься с ней по лестнице без перил. Балка была длинная и тяжелая. При поворотах приходилось держаться у самого края лестницы. Через каждые два этажа парни опускали балку, чтобы передохнуть.
Наклонившись над пролетом с высоты одиннадцатого этажа, Клод заметил, что, если сорваться при повороте, пожалуй, и костей не соберешь.
— Факт! А главное, теперь и по социальному обеспечению ни шиша не получишь! — ответил Жако.
Парни вытерли лоб и поудобнее уложили балку на плече. Добравшись до пятнадцатого этажа, они сбросили свою ношу на пол, подошли к оконному проему и стали вести переговоры с товарищами, оставшимися внизу. После шумных споров и криков пришли к соглашению, что третье окно лучше всего подходит для установки балки.
— Примерьте… высуньте ее в окно… посмотрим расстояние… — орал Шарбен.
Жако и Клод приподняли балку и положили ее на подоконник.
— Назад. Нем… го! — надрывался Шарбен.
— Берись за задний конец! — сказал Жако.
Клод положил правую ладонь на торец балки, взял ее снизу левой рукой и, поднатужившись, поднял тяжесть в восемьдесят килограммов. Жако со своей стороны обхватил конец балки обеими руками.
— Раз, два… взяли!
Жако и Клод вместе потянули балку на себя, но она своей тяжестью увлекла их за собой, и они упали на спину. Клод испустил пронзительный вопль. Жако, высвободив из-под балки ноги, вскочил, отряхнул штаны и подбежал к товарищу. Клод стоял на коленях, прижавшись лбом к балке, и тряс сзади себя левой рукой, судорожно прищелкивая пальцами.
К наличнику двери была приставлена длинная доска. О нее, словно таран, ударилась балка, на торце которой лежала правая рука Клода. И вот все полетело на пол: доска, балка и Клод. Правая рука Клода оказалась вытянутой вдоль доски, по необъяснимой причине лежавшей теперь перпендикулярно к балке.
— Вытаскивай руку, черт возьми, и вставай! — крикнул? Како.
— Оставь меня! Не трогай, мне больно! Пошевелиться не могу! — простонал Клод.
Он уже не заикался. Жако даже вздрогнул от неожиданности.
В доске, приставленной к наличнику двери, торчал длинный гвоздь. На его конец и напоролся рукой Клод, когда балка, как таран, ударилась о доску.
Теперь правая рука Клода была одновременно пригвождена и к балке и к доске. Жако все еще никак не мог понять, что произошло.
— Я рукой шевельнуть не могу, — жаловался Клод. — Ее зажало между балкой и доской. Ой! Больно, не трогай балку, ты тащишь с ней мою руку, раздираешь ее, кости ломаешь. Брось, Жако! Брось, оставь меня!
Жако встал на колени, ощупал доску, заглянул под нее и наконец заметил шляпку гвоздя. Он встал и провел рукой по лбу. А Клод все продолжал говорить, говорить без умолку, ничуть не заикаясь:
— …У меня больше нет руки. Но как же это случилось?
Ничего не понимаю, черт возьми, зачем только я сюда пришел, черт подери!
Жако наклонился к его уху:
— Послушай меня, Клод.
— Нет!
— Послушай же меня, Клод, ты соберешься…
— Нет, говорят тебе!
— Послушай меня. Ты соберешься с духом. Стиснешь зубы на одну только минутку. Это пустяки.
— Нет, говорят тебе! Ты ведь не глухой! Я подыхаю, понимаешь ты или нет?
— Послушай, Клод, подумай о стройке…
— Что ты там мелешь…
— Говорят тебе, сейчас не время затевать истории. Не время будоражить людей. Подумай о забастовке, подумай о строительстве… подумай о ребятах, черт возьми!
Клод наконец замолчал.
— Клод, ты стиснешь на минутку зубы и закроешь глаза.
— Ладно, только поскорей, делай поскорей!
Жако выпрямился и заговорил спокойно, словно рассказывал занимательную историю. Вспомнил об утреннем выступлении женщины — депутата. Не переставая говорить, схватил руками доску в том месте, где была шляпка гвоздя, и потянул сперва тихонько, потом все сильнее и сильнее. Но тут все пришло в движение: доска, балка и рука Клода. Несчастный взвыл.
— …и потом она сказала — это я про депутата, — что все парни с других строек следят за нашей борьбой…
Жако встал, обошел вокруг балки и, подойдя к окну, взглянул на стоявшего на коленях Клода: рука его была зажата между балкой и доской, образовавшими букву «Т».
Вдруг он услышал снизу крики ребят, которые устанавливали лебедку.
Жако взглянул в окно и сердито заорал:, — Уж и подождать не можете!
И опять зашагал вдоль балки по другую сторону от Клода.
— До чего же здорово работать вот так, без хозяина! Похоже, что мы работаем на себя. Да, и в тот день, когда мы сможем работать только на себя..
Жако незаметно подбирался к доске.
— …Благодаря этой забастовке я понял, как можно работать, когда работаешь не на хозяев, а на себя.
Он сразу умолк, нацелился и изо всех сил ударил ногой по доске. Клод испустил протяжный стон. Доска отъехала от балки на добрый сантиметр.
— Валяй, Жако, не дрейфь! Валяй дальше! — крикнул Клод.
Тогда Жако сжал кулаки, стиснул зубы и, задержав дыхание, принялся колотить ногой по доске. После пятого удара она оторвалась от балки.
Клод был отброшен назад. Он лежал теперь на спине, раскинув руки, как распятый, ноги его нервно подергивались.
Доска валялась на цементном полу. Рука Клода была вытянута и по — прежнему пригвождена к ней. Пальцы были растопырены, И посередине ладони, точно, острие кинжала, блестел конец гвоздя.
Жако упал на колени. С бесконечными предосторожностями он взял Клода одной рукой за запястье, а другой за указательный палец и потянул.