– Стража везде, всё сторожит, всё охраняет, все ходы-выходы. Откуда вошёл, оттуда уже не выйдешь, а то и вовсе не подойдёшь, а у них зарок такой – хранить раз доверенное. Ключ и замок, меч и ножны… а больше и не сказать, я гадаю, гадаю, да не перегадываю… А погадать на чём угодно можно. Как зашёл человек, как спросил, как в носу поковырялся – и уже всё о нём знаешь. А остальное не важно – карты ли разложить или бобы кинуть, или камешки разбросать. Можно и на кофии посмотреть, да хоть и по плевку. Вот плюнь на зеркало, а я всё расскажу. Даже как Аллочку свою любишь, а признаться себе не хочешь. Мать как умерла, сильно переживал, а другой раз такой боли не хочешь, вот и бегаешь от любви…
– Про Аллочку-то кто сказал? Кто-то из охраны проболтался?
Но Балашиха будто не слышала, продолжала перебирать семечки и бормотать что-то нечленораздельное. Потом вдруг вскинула голову и, посмотрев на меня совсем другим взглядом – ясным-ясным, будто просветлённым, сказала:
– Ты иди, Яша, иди к себе, некогда мне – собираться надо. Дорога у меня долгая ложится и дальняя. Одежду чистую приготовить нужно, баньку истопить, попариться в последний раз. Одеться как полагается… – Она встала из-за стола, прошла к комоду, выдвинула ящик. – У меня тут на смерть всё приготовлено. Давно уже, лет тридцать назад купила, да вот лежит и лежит, всё не пригождается. А сегодня вижу – пришла моя пора помирать, да и откладывать не буду, сегодня и помру. Вот всё жить хотела, зубами, когтями за жизнь держалась и рвала ими же всех, кто мешал. А сегодня думаю, что мне эта жизнь дала? Зачем она? Да и я ей тоже ничего не дала, жизни-то. Вот вроде мы с ней вместе были, а не видели друг друга, ни я её… ни она меня…
Балашиха продолжала говорить, доставая из комода слежавшиеся стопкой вещи, но я уже не слушал. Встал, вышел, потихоньку затворив за собой дверь. Старая она, слишком старая, а у стариков бывает такое – вроде человек человеком, а как будто щёлкнет что-то – и дитё малое перед тобой. «В детство впадает», – подумал я. И посетовал, что зря таскался – ничего путного старуха не сказала. Теперь бы Петро не обманул ожиданий – неделю ковыряется, но пока ничего путного.
– Яш! – неожиданно громко раздалось за спиной. Я замер, медленно оглянулся. Балашиха стояла на крыльце, ровная, будто струна, лицо светлое, глаза сияют – вроде и не собиралась умирать немедленно. – Дорогу не ищи, она сама тебя найдёт. Под ноги подвернётся, приведёт куда надо.
– Спасибо, баб Валь! – ответил я ей, едва сдержавшись, чтобы не поклониться. Вот дурень, ещё б клубочек путеводный попросил!
– А и поклонился бы, спина бы не переломилась, – сказала старуха и ушла в дом, сердито хлопнув дверью.
Что-то я отрываюсь от реальности со всеми этими лешими-домовыми и местной ведьмой. Захотелось закурить, чёрт бы побрал все эти тайны! Вот сколько времени и не тянуло, а тут… Сам не заметил, как оказался в деревенском магазине.
– Два рубля посмотрите, – попросила продавщица, мило улыбаясь.
Выудил из кармана кучку мелочи, сунул не глядя.
– А что вы мне даёте-то? Советские пятаки уж давно из обращения вышли! – возмутилась женщина, бросив на прилавок тёмную монету.
– Прошу прощения, – пробормотал я, не в силах отвести взгляда от «пятака». Отдал два рубля продавщице и осторожно, будто это была не деревянная бляшка, а стеклянная хрупкая вещь, взял кругляш со стола.
Вышел, закурил, немного постоял, будто не решаясь при солнечном свете взглянуть на странный предмет. Откуда же он взялся? И действительно ли был шаман или я где-то подобрал эту бляшку, а Ока Еундаков мне просто привиделся? Наконец, забросив окурок в ближайшую лужу, снова нащупал в кармане подарок шамана. На ощупь монета казалась ледяной. Раскрыв ладонь, долго рассматривал её. Если бы Балашиха не сказала, вряд ли бы вспомнил об этом эпизоде, столько всего произошло в тот день: сначала меня закинуло в пятидесятые годы, к майору Жатько, потом бродил вокруг озера, чудом не свалился, дальше наткнулись на труп Исмаилыча – вспомнив жуткую картину, передёрнул плечами…
И что же это за ключик такой странный? Куда его воткнуть? В какую замочную скважину?
Я ещё раз вгляделся: ровная пластина, на ней что-то вроде тонкой гравировки… Дерево? Да, дерево, высокое, ровное… Вот ствол, вот ветви, середина перечёркнута линией, а дальше было нарисовано что-то, что я сначала принял за корни. Но, всмотревшись, присвистнул и со всех ног понёсся к Петру. Ботаник сейчас со стула свалится от удивления!
Петро сидел в той же позе, в какой я его оставил с час назад.
– Всё сходится, – бросил он, не отрывая взгляд от экрана. – Все эти случаи за все годы – в смысле те, что задокументированы, – дают три направления, по которым пытались проникнуть в гору. По остальным – пожалуйста, ходи, всё в порядке. Вот старая лесовозная дорога – ни одного случая, кроме попытки к бегству японского военнопленного. И того, вроде бы не то застрелили, не то утонул. Но не в нём дело. Вот глянь на схему. Вот тут, тут и тут ещё есть пути – тоже абсолютно безопасные. Можно исходить всю гору вдоль и поперёк, туда и обратно, можно пройти рядом с этими тропами – в двух шагах. Но вот если ступил на красные линии – смотри – их у меня три, – то всё, результат плачевный.
– А Исмаилыч? Ему-то, как я понимаю, эти пути не нужны были. Да и зачем ему на гору лезть?
– А он и не полез. Тут есть несколько случаев, да не несколько, а я бы сказал, даже целый класс случаев, когда люди очень часто ходили в гору совершенно безопасно, но в какой-то момент либо брали что-то не то…
– Это твоя гипотеза или что-то ещё нарыл?
– Нарыл, выражаясь твоими словами, – ботаник скривился. – Тут вот документик есть. Ты, видно, пропустил. Коротко если рассказывать, то дело так было: зэки обнаружили клад. На делянке дерево повалили, а там под корнями сундучок нашли с монетами царской чеканки. Ну и решили утаить их. И потихоньку выносили. А потом все пошли на делянку, а один остался сучки жечь, костёр поддерживать. На обед приходят, а там картина Репина «Приплыли». То же, что с Робертом Исмаиловичем, только вот монеты по всей поляне раскиданы. Потом то же самое в бараке, куда половину монет перенесли. Там дневальный оставался – «шнырь» на жаргоне. Вот он тоже попал под молотки – разорвало. И монеты опять разбросаны по всему бараку. Складывается ощущение, что искали что-то среди этих монет. Ещё несколько подобных случаев было. Так вот Исмаилыч хорошо знал окрестности, и кто знает, что к его рукам прилипло?
– Так, Петро. Всё это интересно, но у нас конкретная задача – проникнуть внутрь горы и желательно не столкнуться с тамошним хозяином или кто там этот Топотун?
– А с чего ты взял, что вовнутрь лезть придётся? Нам нужно только эти три маршрута осмотреть. Кстати, они пересекаются тут в одном месте – недалеко от вершины.
– Хорошо. Завтра на рассвете и выходим. Ты глаза охране отвести можешь?
– Так, может, официально?
– Официально там пока переговоры-разговоры идут, пропуска-то ещё не прислали. Так что включай свой центр связи в доме Исмаилыча и пойдём через институт.
– Ладно, давай сейчас к Исмаилычу заглянем, настроим, да и вообще подготовить всё надо.
В доме Исмаилыча нас ждал сюрприз, неприятный и неожиданный. Дрова, маскирующие вход в подвал, откинуты, дверь прикрыта, но стоило только прикоснуться, как она распахнулась. Петро ахнул и кинулся вниз по ступенькам.
– Стой! – схватил я его за руку. – Мало ли что там может быть! Пошли за безопасниками. Наших, риповских, натаскивают что надо. И оружия у нас с тобой нет.
Вернулись минут через десять с фонариками.
– Чисто, растяжек нет! – крикнул безопасник, спустившийся первым.
– Что-то искали. Очень методично искали и тщательно, – задумчиво протянул старший безопасник. – Сейчас посмотрим, что в доме. А так работали профессионально – смотрите, сейф вон как аккуратно вскрыли. Зовите милицию, если нужно, пусть с собакой по следу идут. Но зуб даю, дальше реки не дойдут – там след оборвётся. На моторке приехали или на катере. А что искали, интересно?
– Сейчас, дом осмотрим, может, там следы какие или хотя бы намёк?
– Дом следователи из Шатохино опечатали. Дело же по факту смерти возбудили, – напомнил Петро, впервые подав голос. Он, спустившись в подвал, застыл каменной статуей возле стола: дисплей стоял целенький, сканер тоже, но системник пропал.
– Звонить охране института надо, – сказал безопасник. – Могут на объект проникнуть. Хотя там такая охрана, что… – и он пренебрежительно сплюнул.
– Ладно, давайте отсюда. Не трогайте ничего, пусть госорганы этим занимаются.
Я посмотрел на Петро, подумал, сколько проблем у ботаника возникнет, если следствие снимет отпечатки пальцев. И, кстати, ему одному выгодно, чтобы компьютер растворился – единственная улика против него. Утихшие было за последнее время подозрения вновь зашевелились.
А ночью приснился шаман. Опять костёр, опять берег озера в синеватой дымке тумана. Шаман сидел напротив меня, задумчиво прихлёбывал из чашки и тянул заунывную песню.
– Ой-ёй… ой-ёй. ой-ёй… Солнце всходит над чёрной тайгой… Ой-ёй. ой-ёй… Белые деревья стоят над чёрной тайгой… Ой-ёй…ой-ёй… Не бойся, иди, куда идёшь… Дорога приведёт. Ой-ёй… ой-ёй…
Ока начал раскачиваться. «Ой-ёй. ой-ёй…» – тянулся заунывный напев. Затем он резко остановился. Поднял на меня черные глаза.
– Если хочешь идти, иди сейчас. Времени не осталось. А топать будет тот, кто любит шутки шутить и загадки загадывать.
– Кто придет?
– Дух один. Хозяин здешний. Он очень любит шутки шутить и загадки загадывать. Долго он спал – тысячи лет. Чудины – вы их так называете – пришли. Он спал. Они и не будили. Пусть спит. Им деревья были нужны, чудинам. А деревья очень старые – помнят ещё, когда тайга, гора, по-вашему, совсем большой была. Это ведь голова Алтай-хана. Хотел он проститься с Катунью-красавицей, назад её вернуть… Но не успел… Убежала Катунь, а потом и совсем на полуночь убежала. Не догонишь. У Алтай-хана другая голова оказалась. А эта здесь лежит.