Факты массового насилия преобразовались в повторяющуюся симптоматику хронического заболевания мироустройства в новейшее время. Терроризм перешел из частичного, случайного явления в категорию хорошо организованной, саморегулируемой системы, корни которой глубоко уходят в духовную, социальную, политическую, экономическую структуру общества. В связи с этим терроризм, прежде всего включенный в тактический арсенал исламистских группировок (фактически всего лишь одно из неизбежных средств достижения целей политического ислама), приобрел иное значение на данном этапе развития цивилизации, а прежние методы борьбы с ним стремительно теряют свою эффективность.
Параллельно с эволюцией исламистской деятельности ведутся исследования данного явления, разрабатываются его описательные характеристики. В подавляющем большинстве определений понятие «исламизм» связано с такими базовыми смысловыми единицами, как факт, явление, проявление. До настоящего времени, во многом основываясь на данных фундаментальных определениях, строится стратегия противодействия.
Именно в этом заключена одна из принципиальных погрешностей в противостоянии крайне радикальным проявлениям исламизма, низкая эффективность данной реализации и, как следствие, отсутствие четкого осознания стратегии, тактики и календарных планов мероприятий по борьбе (а сейчас многие говорят только о противодействии) c исламизмом и связанным с ним терроризмом. Оценка же антитеррористической деятельности проводится исходя из количественных показателей и интенсивности внешней симптоматики (непосредственно террористических актов).
Сегодня много говорится о постиндустриальном, посттехнологическом и даже постинформационном мире, о тех глубинных и, несомненно, глобальных и долгосрочных изменениях, явившихся в основном результатом сконцентрированных во времени серий научно-технических революций XX–XXI веков, которые привели к мутации основополагающих пространственных и временных констант бытия. Данные трансформации оказали существенное влияние как на сами современные цивилизационные процессы, так и на подходы к их исследованиям, во многом меняют само видение событий новой и новейшей истории.
Становится все сложнее укладывать хроникальные данные и определять их детерминанты в рамках воззрений о цивилизационных процессах, происходящих в современном мире, относительно географических границ и систем исторической периодизации. Цивилизационные геополитические противостояния-взаимодействия приобрели трансграничную и трансвременную формы. Столкновение цивилизаций перешло на иную систему координат. XXI век отчетливо показывает наличие и взаимное влияние, очень часто перерастающее в конфликт, тенденций различных цивилизационных парадигм, происходящих внутри географически и периодически определенных общественных целостностей, а также внутри отдельно взятой личности, которая все более погружается в состояние критической внутренней противоречивости.
Происходит не столько противостояние вооружений, экономик и культур, сколько глобальное противоборство цивилизаций как системного явления, вырвавшееся из географических и временных рамок. Именно данный подход может стать очередным шагом к возможно иному пониманию и анализу современной реальности.
Глобальное противостояние антропогенных и техногенных цивилизаций, сформированных стремлением к стабильности, историческими традициями, культурными, религиозными ценностями, духовными основами человеческого существования, глубинными инстинктами самосохранения, с одной стороны, подвергаются постоянным воздействиям, вызовам относительно необходимости адаптации общества к современным реалиям его внутреннего и внешнего окружения, реализации технологического прогресса, преодоления научно-технических разрывов в процессе своего развития в целях выживания и сохранения самобытной культурной, исторической идентичности – с другой.
Данные процессы переплетаются, происходят как на глобальном, уровне, так и внутри отдельных общностей, а также в рамках конкретного индивида в процессе его самоидентификации. При этом принадлежность к тому или иному вектору развития не является статичной, а, напротив, представляет собой процесс непрерывной валотильности. Как на уровне определенных общественных формаций, так и на уровне отдельного человека происходит процесс постоянного изменения в соотношении: антропогенная – техногенная модели развития.
Данная дуалистическая особенность цивилизационного развития приобретает особую актуальность в XX–XXI веках в регионе Ближнего Востока и Северной Африки. Во многом это связано с процессами деколонизации данных территорий, открывшейся «окном возможностей» возвращения к национальным, преимущественно антропогенным, истокам развития. Маятник исторической памяти начинает обратное движение к самоидентификации обществ.
Хроника конфликтов, которые происходили и продолжаются в XXI веке на Ближнем Востоке и в Северной Африке, связанных с исламизацией и стремлением к сохранению традиционных обществ и их анализ, как никакие другие, обнаруживают данные процессы и существенно дополняют те гипотезы, которые выдвигаются относительно их причин, прогнозов и программ корректировки.
Своеобразного пика, наивысшей точки напряжения, особой актуальности данный процесс достигает в Арабской Республике Египет в период 2011–2014 годов, который во многом характеризуется ситуацией региональной неустойчивости, дестабилизации и представляет собой период тех самых исканий, о которых говорилось выше. Конфликт происходит прежде всего внутри египетского общества и лишь усиливается, очерчивает определенные векторы своего развития внешним влиянием преимущественно иностранных государств.
Подобные настроения пропитывают все египетское общество в данный период, включая и одно из самых стабильных его социальных сословий – армию, позиция которой на протяжении всей «арабской весны в Египте» достаточно подвижна и во многом определяет доминанты развития АРЕ в данный период. Определенные противоречия существуют и внутри самих вооруженных сил, что во многом объясняет логику, происходящих в данный исторический период событий.
В условиях достаточно высокой милитаризации египетского общества, где практически на всех городских перекрестках и основных автомагистралях расположены вооруженные армейские посты, а «бавабы» (консьержи) в каждом доме напрямую связаны с соответствующей спецслужбой, при действии закона о чрезвычайном положении трудно себе даже представить возможность организации и реализации неконтролируемых и неспланированных массовых протестных акций. Армия в состоянии предотвратить любые волнения, под ее контролем находится в прямом смысле каждый египтянин. Что же произошло с вооруженными силами АРЕ? Почему стал возможен сам факт «арабской весны», и тем более приход к власти представителя исламистских движений, одного из лидеров «Ассоциации Братьев мусульман» (запрещена в РФ) Мухаммеда Мурси?
Для адекватного понимания данных событий представляется целесообразным обратить особое внимание на процессы трансформации египетского общества в период XX–XXI веков. Несмотря на контролирующую, во многом репрессивную роль армии в египетском обществе, военнослужащие неразрывно связаны с социальной средой, являются неотъемлемой ее частью и, что особенно важно, подвержены в равной степени влияниям данной среды, тем тенденциям и пропорциям раскола, которые все четче обозначаются в Арабской Республике Египет. Данные тенденции, на наш взгляд, многое объясняют относительно поведения силового блока в период «революции роз» и четко просматриваются по результатам выборов, в том числе прошедшие 26–28 марта 2018, на которых Абдель Фаттах ас-Сиси набирает 96,9 % голосов при 42 %-й явке населения. На предыдущих выборах 2014 года за два дня проголосовали лишь 37 % избирателей. Властям пришлось продлить выборы еще на один день, этим удалось повысить явку до 47,5 % – тогда ас-Сиси набрал 97 % голосов. На выборах 2012 года, первых после свержения президента Хосни Мубарака, в голосовании приняли участие 52 % (во втором туре) и победу одержал Мухаммед Мурси, за которого проголосовали 51,7 % избирателей [Атасунцев, Басисини]. При утвержденных штрафах за непосещение выборов и открытом гонении на «братьев-мусульман» данная статистика говорит лишь о постоянной тенденции роста исламистских, а часто одновременно и антиамериканских настроений в египетском обществе.
Изначально армия создавалась, как противовес исламской государственной традиции и долгое время являлась своеобразным стержнем, на котором держалась светская, секулярная власть в Египте. Не случайно все египетские руководители принадлежали к военной элите, в армии было значительное количество христиан-коптов.
Лидеры исламского возрождения, несомненно, понимали это, и с 1970 года начинают активную работу внутри армейских подразделений. Эффективность данной работы определяется и закономерным для капиталистического развития возрастающим классовым расколом между богатыми и бедными, генералитетом, старшими и младшими офицерами, обнищавшим большинством рядового состава египетской армии. Фактически подавляющее численное большинство в силовых структурах оказываются в группе «риска», входят в списки наиболее перспективных для агентурной разработки различных исламистских движений и прежде всего «Ассоциации Братьев Мусульман» (запрещена в РФ). Именно с наличием данных рисков возможно связано то, что рядовому составу, находящемуся на патрулировании городских улиц, не выдают боевые комплекты.
Исламисты в данный период приступают к активной работе в египетской армии. Их идеология популярна среди курсантов военных колледжей и младших офицеров. До этого именно «братья мусульмане» активно и успешно работают в школах и университетской среде.
Необходимость диалога с исламистами и дальнейшая дискредитация Мухаммеда Мурси (которого большинство египтян сегодня называют не иначе как «предателем нации») при непосредственной координации своих действий с США связана с безвыходным положением египетского руководства относительно роли «Ассоциации Братьев Мусульман», прежде всего в армии и других силовых структурах, и лишь в небольшой степени с задачами изменения структуры самого египетского общества, рост исламистских настроений в котором в последнее время только увеличивается, создавая основу для очередного социального взрыва.