Реми протягивает Ориону тарелку.
– Ты первый, а мы сточим, что останется.
– Как свиньи. – Гордон протягивает мне тарелку, затем берет вторую себе. – Оставим немного для Флоры? – Он вытягивает шею. – Где она, кстати?
– У Кэти, едят пиццу или что еще они там обычно делают, – отвечает Орион, накладывая в тарелку деликатесы, которые приготовил отец Реми. – Она ушла на время, пока, ну, вы знаете… но она должна вернуться домой вовремя.
Я ни капли не голодна, но все равно накладываю всего по чуть-чуть, прежде чем присоединиться к Ориону за круглым столом. Джулс вытягивает запасной стул из стенки. Она развернула его спинкой к столу и села, как на лошадь. Эта девчонка хоть когда-нибудь сидит нормально на стульях?
Реми и Гордон последние, они со стуком ставят на стол пять ледяных бутылок. Я читаю название на этикетке – сидр «Олдфилдс» – и вспоминаю, что Орион достаточно взрослый, чтобы покупать алкоголь. Я раньше не пробовала сидр. Первый глоток – взрыв хмельного, терпкого, яблочного удовольствия. Не слишком горький, не слишком сладкий. Сидр идеально сбалансирован, как любой нормальный десерт.
Джулс не нужно много времени, чтобы как следует познакомиться со своей бутылкой. Она сдерживает отрыжку, однако ее грудь напрягается.
– Тост, – говорит Орион, подняв бутылку. – За друзей, которые не слушают, когда ты говоришь им «держитесь отсюда подальше, черт бы побрал вас, недоумков».
За столом прокатываются смешки.
– За Джулс, которая в спешке забыла свою тетрадь с текстами песен, – говорит Реми. Каждый произносит свой тост после глотка. Гордон отмечает вкусную еду, приготовленную отцом Реми, а Джулс оценивает то, что Реми мирится с бьющим из нее капризным творческим фонтаном.
Все смотрят на меня, только что познакомившуюся с сидром новенькую со старыми ранами. Я стараюсь не выкладывать их на стол. Им не место с такими друзьями, которые бросили все дела ради одного из своих.
– За лучший способ провести время, чем «Нетфликс», – говорю я.
Четыре бутылки наклоняются к моей. Я снова пью, чувствуя тепло кислого яблока и пузырьки.
– Целое лето, – говорит Джулс, почти целиком проглотив свой ростбиф, – вдали от друзей из Майами. Ты, должно быть, сильно по ним скучаешь.
– Я… – Уверена, у меня не получается скрыть волну горечи, которая меня накрыла.
– Особенно по той девчонке? Блондинка, которая всегда была у тебя, когда мы приезжали, – замечает Гордон.
– Стефани, – говорю я.
– Точно. Она не смогла приехать сюда хотя бы ненадолго?
Она не смогла рассказать мне о кардинальной смене планов на жизнь? Быть честной?
– Нет, она в отдаленной деревне в Гане.
У всех ползут вверх брови, они откладывают вилки, но снова никто не выпытывает у меня деталей. Если захочу рассказать, то только потому что сама так решила. Добавьте сюда алкоголь и уют маленькой кухоньки, и я открываюсь. Я поворачиваюсь к Ориону.
– Не хочу портить твой вечер, но все же я не увижу подругу в ближайшие два года. – Я за десять секунд рассказываю им про «Ла Палому» и как я практически выросла на кухне пекарни.
– Стефани должна была быть рядом со мной, как в детстве. Она планировала учиться на медсестру и работать у нас по несколько часов в день. Мы собирались снять вместе квартиру в следующем году.
Но этот план остыл и превратился в совершенно иной рецепт. Я рассказываю про работу медицинским волонтером.
– Ничего себе, – говорит Орион. – И она совсем ничего не сказала про Африку?
– Я понятия не имела. Вся ее семья приходила в нашу пекарню два раза в неделю, и ничего. Пока однажды я не пришла к ней и не увидела огромный чемодан с вещами и паспорт Стефани на ее столе. Она сказала, что я бы попыталась ее отговорить от поездки. Но я бы поддержала ее и дала свое благословение. – Последние слова даются мне с трудом. Они липнут, как мед, к стенке горла.
– И как ты себя чувствуешь после этого? – спрашивает Джулс.
– Разбитой. – Самое подходящее слово.
Время ползет. Я практически слышу тик-тик-тик настенных часов над головой. Решено. Мне нельзя принимать участие в операциях по отвлечению. Я Лайла Рейес, вынужденный покинуть свой дом пекарь из Майами и прирожденная убийца хорошего настроения. Разве мы пришли не для того, чтобы подбодрить Ориона? Я внутренне тяжело вздыхаю на саму себя и встаю.
– Флан?
Джулс одаривает меня веселой улыбкой, а мальчики выпрямляются на стульях с горящими глазами.
Флан – единственное слово, которое мне нужно.
Глава 9
Мой обреченный флан стоит на верхней полке в холодильнике Ориона. Я снимаю крышку с блюда и представляю всем круглый желтовато-кремовый пудинг с карамельной глазурью. От него пахнет калориями и грехом.
Орион пробует первый кусочек и мечтательно, практически с обожанием смотрит на него. Полагаю, этот взгляд изначально предназначался Шарлотте, но теперь он потрачен на кубинскую выпечку. А теперь на меня: зимне-голубые глаза и приоткрытые губы.
– Это великолепно. Мы знакомы всего несколько дней, а ты уже на такое ради нас пошла.
– Такая вот я, – отвечаю и наблюдаю, как его усмешка перерастает в широкую улыбку.
Я раскладываю флан остальным, забыв, что Гордон уже съел две порции в «Сове», однако я отчетливо помню про свой один с четвертью кусочек. Хотя я не могу отказаться от еще одного.
Другие тоже пробуют, и их стоны заглушают музыку.
– Может, вы со своим фланом уединитесь?
Холодная бархатная ваниль и сладкий карамельный сироп тают на языке.
– Прости нам наш экстаз, но… – говорит Реми.
– Господи, это похоже на наши традиционные пудинги. – Джулс жестикулирует ложкой в такт словам. – Но ты как будто бы добавила в крем порцию пылких поцелуев.
Мы все смеемся.
– Надеюсь, ни один французский поцелуй не пострадал при приготовлении твоего флана.
К сожалению, ни один также не пострадал в ближайшем прошлом. Но мне приятно, что людям нравится моя еда. Я стараюсь сосредоточиться на этом, пока многочисленные порции не уничтожают большую часть флана. Я собираю пустые тарелки, чтобы занять руки, но Джулс меня останавливает.
– Оставь это, Лайла. Повара в моей семье не моют посуду.
Мальчики поддерживают ее, поэтому я встаю и иду в гостиную. Я оставила сумочку на черной деревянной скамье у фортепиано. Я достаю телефон; в Майами середина дня, но мне никто не написал. Ни важных имейлов, ни пропущенных звонков, как это обычно бывает. Я полностью исчезла в Англии.
– Лайла?
Я резко оборачиваюсь. Орион протягивает мне вторую бутылку крепкого сидра, словно это жидкое золото.
– Не хочу, спасибо.
Реми бросает Гордону полотенце.
– Мама только что звонила. Одна из посудомоек в пабе заболела, так что мне придется ее подменить. – Он указывает на сидр и поворачивается к Ориону. – Выпьешь еще одну за меня? И не вешай нос, приятель. – Он открывает дверь и в последний раз делает комплимент моему флану.
Джулс хватает свою серую сумку, затем накидывает на плечи белый леопардовый плащ.
– Подожди, любимый. Я тоже помогу. Мне отлично идут эти полосатые фартуки.
Реми придерживает дверь.
– Она просто хочет попеть хиты классического рока с поварами.
Гордон следующим бросается к порогу и широко нам машет.
– Вот дерьмо, я забыл о результате экзамена по литературе, – говорит он. Я иду за ним, но он продолжает: – Ты же проводишь Лайлу до дома, Ри? Кто-то должен остаться, чтобы убедиться, что ты не потонешь в собственных слезах.
– Главный оптимист, – говорит Орион, затем добавляет: – Подожди, Горди. – Он останавливает приятеля на крыльце.
Оставшись одна, очевидно, на некоторое время, я разглядываю фортепиано возле стены за лестницей. Bösendorfer – написано на золотом логотипе. На гладкой деревянной поверхности несколько легких царапин. Медные детали потемнели, а на клавишах слегка желтоватый оттенок. Это фортепиано любят и пользуются им.
Не менее интригующая, чем инструмент, мое внимание привлекает серия фотографий в рамках, стоящих на нем. На первой невеста и жених стоят под цветочной аркой. Мужчина мог быть Орионом – такая же худая, но крепкая фигура под серым парадным костюмом, такие же русые волосы с завитушками на кончиках. Под руку с ним стоит стройная женщина в белом кружевном платье. Светлые волосы убраны назад, а в руках небольшой букет роз. Должно быть, родители Ориона. Рядом – студийный портрет той же женщины с маленьким мальчишкой на коленях и младенцем на руках, одетым в платье с рюшками. Наконец семейное фото на фоне травы и скалистого побережья. Я беру в руки огромную серебряную рамку. Максвеллы ежатся в шерстяной и твидовой одежде под серым небом. Ориону здесь на вид десять или двенадцать, а маленькая Флора цепляется за мать, по ее спине вьются светлые кудряшки.
– Ирландия. Утесы Мохер в графстве Клэр.
Я поворачиваюсь к Ориону, его семья в моих руках. Его лицо напрягается, словно под тяжестью невысказанных слов. Любопытство одолевает вежливость, и я спрашиваю парня, которого сама недавно обвинила в том, что он задает много вопросов:
– Это твоя мама?
Он берет фотографию. Кивает.
– Моя мама.
– Она… умерла? – Как abuela?
Я не ожидала такой реакции, его рот перекосился.
– Да и нет.
– Она ушла? Как Стефани?
– Типа того. – Он ставит фотографию на место медленно, почти трепетно. – Но все не так, как ты думаешь.
Что со мной не так? Как будто у меня в последнее время на лбу написано, что мне можно излить душу?
– Прости. Мне не следовало спрашивать, – говорю я, тяжело дыша. Я торопливо хватаю сумочку со скамьи. Мой взгляд бегает: фотографии, фото из путешествий его отца, кухня, входная дверь. – Мне пора. Я сама найду дорогу…
Орион преграждает мне путь и указывает на диван.
– Пожалуйста, присядь.
«Можно?» – написано на его лице, когда он осторожно забирает у меня сумку и ставит ее обратно на скамью.