Когда Орион уходит, мое сердце пронзает страх. Несколько минут назад мне было более чем хорошо и, может, я даже была рада, что оказалась в Винчестере. На тридцать долгих секунд я больше хотела быть в объятиях Ориона с его суевериями и готовностью выслушать, чем отправиться рейсом «Бритиш Эйрвейз» домой.
Давным-давно соль была символом дружбы.
Я хватаю деревянную миску и бросаю щепотку соли через плечо, как мне только что посоветовал Орион. Это глупо и смешно, но я все равно это делаю. Однако не ради своей дружбы со Стефани – я не хочу потерять Майами. Моего самого старого друга.
Я еду на велосипеде. Я еду на зеленом велосипеде по Джеври-стрит. Я еду на зеленом велосипеде по Джеври-стрит с шестью фунтами свиной лопатки и пятью фунтами ветчины в корзине.
Я совсем не потею, как если бы ехала на велосипеде по Западному Дейду. Я начинаю запоминать улочки Винчестера. Теперь могу уезжать из «Совы», кататься по разным маршрутам, разглядывая кирпичные дома, цветочные арки, памятники, и не переживать, что могу заблудиться.
Я паркую велосипед на свободное место напротив магазина Максвеллов. В руках два пакета с мясом, отборными солеными огурцами и желтой горчицей. Пока жду зеленого света, кто-то стучит по окошку позади меня. Я поворачиваюсь и вижу Джулс за столиком фреш-бара.
Звяканье колокольчика приветствует меня в крошечном заведении, где пахнет свежескошенной травой и апельсинами. Я сажусь на свободный стул и ставлю пакеты с продуктами.
– Вот так встреча!
– Как раз вовремя, – радостно говорит Джулс. На ней повседневная одежда – мраморно-серый свитшот и джинсы-бойфренды; волосы собраны в пучок на макушке. – Карли из моей группы только что ушла. Мы готовились к экзамену, и у меня мозги совсем зажарились. Посидишь со мной, пока мама не приедет?
Я улыбаюсь; мне нравится ее стиль. Ее уверенность.
– Хочешь что-нибудь заказать? – спрашивает она. – Нет ничего более бодрящего, чем сок из ростков пшеницы.
Я верю ей, но качаю головой.
– В следующий раз. Все это зеленое добро может восстать против жиров и углеводов, которые я ела ранее.
– Тоже верно, – соглашается Джулс, прежде чем начать рассказывать мне про свои предстоящие летние выступления. Я делюсь впечатлениями о своей работе в гостинице и немного рассказываю о Флориде. Вскоре темп и громкость нашего разговора разрастаются, как воздушный шар. Мы узнаем, что обе неисправимые привереды в еде. И что ее родители зависимы от британских мыльных опер так же, как мами от своих telenovelas. Мне даже не приходится объяснять, как они могут наполнять наши дома, даже когда телевизор выключен. Она меня понимает, и не только в этом.
Джулс также понимает, каково это – иметь заботливую старшую сестру (ее учится в университете в Шотландии). И все о грусти и тоске, которая остается, когда мы теряем близких. Ее любимый дядя умер в прошлом году от рака. Он всегда ее поддерживал, наставлял в музыке и был первым, кому она рассказала о том, что ей нравятся не только мальчики, но и девочки. Именно дядя Альберт подтолкнул и вдохновил ее на написание первой песни.
Как знакомый припев, ее откровение все еще не укладывается в моей голове, когда у меня звякает телефон. Прочитав сообщение от мами, я поднимаю глаза, и Джулс спрашивает:
– Новости из дома?
Раньше я бы просто отмахнулась. Но за двадцать минут я узнала, что Джулс не только классная девчонка с превосходным талантом. Вдобавок к схожим взглядам на еду и привычку есть сначала десерт мы, похоже, понимаем друг друга. Вряд ли она прожила шестнадцать лет и ни разу, как сказал бы Орион, не была в ссоре с подругой. Поэтому я решаю рассказать ей о моей подруге и новостях от мами.
– Стефани… не думала, что она там задержится, – добавляю я после короткой паузы.
– В Африке? – спрашивает Джулс, придвигаясь ближе.
– Ага. Это одна из причин, по которой я не хотела уезжать из Майами. Думала, через пару недель она появится на моем крыльце и поймет, что все наши планы были не просто глупыми мечтами. Думала, она решит, что Африка не для нее. Я имею в виду, что Стеф, которую я знала, внимательно относится к еде и не может прожить двух дней без фена.
Джулс морщит нос и медленно поднимает руку.
– Возможно, я знаю кое-кого похожего на нее.
Смех, как доза самой жизни, – лучше, чем сок из ростков пшеницы.
– Важнее всего то, – продолжаю я, – что у нас в Майами был план. Я не хотела, чтобы он изменился. Прежде чем приехать сюда, я бегала и ходила по нашим магазинам, сидела на том же участке Саут-Бич, куда мы обычно приходили вместе.
– Будто это каким-то образом может ее вернуть?
– Мысли о нас, университетской программе медсестер, нашей дружбе с раннего детства должны были ее вернуть. Но она не приедет домой в ближайшее время. Хотя я пыталась. Я оставалась в Майами ради нас обеих.
– Понимаю. – Джулс наклоняется ко мне, словно собираясь рассказать какой-то секрет. – Ты знаешь, почему она вот так уехала?
Этот вопрос преследовал меня повсюду, даже на другом континенте.
– Я была слишком расстроена, чтобы дождаться настоящего ответа. А сама не могу придумать ничего вразумительного. – Я провожу пальцем по шероховатой поверхности деревянного стола, выкрашенного в цвет пляжного песка. – Полагаю, люди не всегда такие, какими кажутся. Стеф причинила мне боль. Но я знаю, что это не только ее вина. И меня бесило то, как мы расстались.
– Ага. Разбитыми, как ты тогда сказала, – задумчиво говорит Джулс. Она выглядит такой же сосредоточенной, как в тот момент, когда писала песню. – Суть в том, что, когда что-то склеиваешь, оно уже не будет таким, как раньше. Что если она захочет все исправить, но это будет означать, что как прежде уже не будет? Ты согласишься?
Последние несколько месяцев показали, что я не очень хорошо справляюсь с «не как прежде». Все же я отвечаю:
– Надеюсь. Но даже не представляю, как это будет выглядеть. Я знаю только, как выглядела наша старая дружба.
– Что ж, сначала подруга должна с тобой связаться, и, судя по всему, она это скоро сделает. И ее мама сказала твоей, что она счастлива. – Джулс хмурится. – А ты за нее счастлива?
– Всегда. Несмотря ни на что, – тихо отвечаю я.
Джулс тепло улыбается.
– Тогда, похоже, у вас двоих все будет хорошо.
Она машет через окно черному «БМВ», подъехавшему к тротуару.
– Это за мной, – говорит она и собирает вещи. – Слушай, ты же знаешь, как мы здесь живем. Маленький город, все друг друга знают. Я понимаю, что с некоторыми буду дружить всегда. – Ее голубые глаза встречаются с моими – задумчивые, но энергичные, прямо как ее музыка. – Но есть другие, с кем я теперь практически не вижусь, и я понимаю, что это нормально. – Она грустно улыбается. – Иногда я пишу о них песни. Так я храню память о них. К тому же всегда есть место для новых друзей.
Мое сердце увеличивается в размерах, словно проверяя, сколько свободного места осталось за ребрами. Орион сказал почти то же самое. Задумавшись о нем, я не замечаю, как Джулс встала и направилась к двери.
– Эй, Джулс… спасибо.
– Ага, – с улыбкой говорит она, пропуская людей, входящих в кафе. – Увидимся, Лайла!
Через пару мгновений я пересекаю улицу и иду в «Максвеллс». После разговора с Джулс на душе стало намного легче. Орион стоит за стойкой и помогает старику в дождевике (хотя на улице солнечная погода), перед ним выстроились ряды чайных пакетиков из фольги. Занятой Орион приветствует меня бровями.
Я изучаю ту часть магазина, которую упустила в прошлый раз. На встроенных полках выставлены изысканный фарфоровый сервиз и маленькие азиатские заварники: одни из черного металла, другие – желтовато-коричневого цвета. На отдельном столике лежат книги о приготовлении чая, а также стопки льняных полотенец и чайные принадлежности.
Я оборачиваюсь на тяжелый вздох Ориона. Кроме клетчатой рубашки темно-синего цвета, у него беспомощное выражение лица: клиент оказался излишне любопытным или придирчивым. Разумеется, я решаю подлить масла в огонь. Кубинцы могут быть наглыми, как и некоторые британцы.
За спиной ничего не подозревающего мужчины я беру запакованный кусок свинины и делаю вид, что это мой давний возлюбленный. Я притворяюсь, что шепчу ему милые глупости, и хлопаю длинными ресницами, мечтательно глядя ему в «глаза». Уголки губ Ориона дергаются, но он все с таким же невозмутимым видом берет следующую жестянку – на этот раз «Эрл Грей». О, он хорош, но я лучше.
Я кружусь и плавно двигаюсь в молчаливом танце, словно я Клара, а кусок свинины – мой рождественский Щелкунчик. Я побеждаю: шея моей жертвы покрывается красными пятнами, и ему приходится скрывать свой смех за явно фальшивым приступом кашля. Когда клиент наконец заканчивает и идет на кассу, Орион использует эту возможность, чтобы бросить на меня предупреждающий взгляд, метающий игрушечные кинжалы.
– Опасный ты человек, Лайла Рейес, – говорит он, присоединившись ко мне за дегустаторским столиком.
Я сажусь и задираю рукав полосатого свитера Пилар.
– Должно быть, моя наклейка с предупреждением стерлась.
– Ха, черт возьми, ха. – Он стискивает зубы, словно пытается сохранить серьезное выражение лица. У него это не получается. – Вряд ли ты заслуживаешь чашку чая после всех тех кривляний, но я неудачник и ничего не могу с собой поделать. К тому же нам нужно найти твой любимый сорт.
Я заинтригованно наблюдаю, как он берет жестянку с чаем и проделывает те же действия, что и в прошлый раз. Через несколько минут он разливает чай. Этим он наполняет чашки белого и темно-бордового цвета.
– Что это?
– «Ассам», – отвечает он. – Односортовый черный чай, произрастающий в Индии. Попробуй.
Я делаю глоток и говорю:
– Насыщенный и… хмельной. Это самое подходящее слово.
– Точно. Он крепкий, и поэтому его смешивают с «Ирландским завтраком». Это два самых крепких сорта. – Он пододвигает ко мне молоко. Я щедро подливаю его в чашку.