– Да. – Золотой кулон в виде голубя бьется о грудь при ходьбе.
– И когда тебе станет лучше, ты снова кого-нибудь встретишь. – Он прижимает меня чуть крепче. – Но у меня есть пара требований к любому твоему будущему чуваку. Гипотетически говоря, разумеется.
Я прыскаю от смеха. Затем шмыгаю носом.
– Какие требования?
Он смотрит на меня, как будто я сама должна была догадаться.
– У него сто процентов должен быть мотоцикл. Так и быть, давать ему имя не обязательно.
– Ты очень щедрый.
– Еще какой. – Орион грозит пальцем. – И он должен уметь нормально заваривать чай. Потому что теперь ты без него не сможешь жить. А еще он должен сидеть с тобой и просто смотреть на этот прекрасный мир, потому что ты слишком много работаешь.
– Договорились, – говорю я. – Что-нибудь еще?
– Еще очень много всего, Лайла.
Она должна будет делать ему сэндвичи. Я бегу по Сент-Кросс, и это не просто пробежка – на этот раз я бегу, словно лесной пожар, и надеюсь, что бег оставит меня опустошенной и очищенной, как кукурузную шелуху.
Кейт заставила меня пообещать, что я никогда не буду бегать по ночам, но у меня не было выбора. Когда Орион оставил меня у «Совы», мы были отрешенными и спокойными, решили не думать слишком много о наших отношениях и о том, что будет завтра. Мой разум сам все знает, но непланирование для меня в новинку. Непланирование – что-то новое для девушки, у которой многие годы была табличка с собственными именем, написанным нестираемыми чернилами: Лайла Рейес, главный пекарь. Новое для девушки, чья жизнь была с любовью расчерчена: кубинка Лайла, дочь, сестра и племянница, рожденная в Майами, которой суждено было добиться успеха.
Мое сердце не понимало, что Орион имел в виду под «дальше будет видно». Мне пришлось вынести это на улицы.
Мои ноги с силой бьют по асфальту. Туман окутывает меня и охлаждает жар, поднимающийся от моей кожи, когда я задаю слишком смелые вопросы.
Она должна будет печь для него. Мой разум задерживается на этом требовании. Muy importante[72]. Он любит лимон. Это не обязательно должна быть кубинская выпечка, но она должна быть достойной. Она наверняка будет добавлять слишком много сахара, эта девушка, которая завоюет сердце Ориона.
Мои мысли сменяют направление, и я тоже бегу по другому маршруту на развилке. Сколько планов я построила в последнее время, которые в итоге сорвались? Квартира со Стеф и тщательно спланированная поездка в Диснейленд на мой восемнадцатый день рождения? Бац! Будущее, которое я выковала на кухне, готовя рядом с бабушкой и наблюдая, как она седеет? Вдребезги. Дата на ее надгробии – страшный монстр.
Мы с Орионом не будем ничего планировать и вешать ярлыков. Может, тогда из этого что-нибудь выйдет.
Или получится наоборот, и через пару недель время окажется очередным страшным монстром.
Она должна будет бегать с ним. Примерно на третьей миле он, скорее всего, замедлится и определенно начнет жаловаться. Она должна будет пинать его под зад, чтобы пробежать четыре мили. И у него получится. Затем она позволит ему заварить для нее чай, эта везучая, везучая девушка.
Везучая девушка, которую я, возможно, возненавижу? Просто за то, что она есть, за то, что она здесь, когда мои цели требуют того, чтобы я была… там? Эмоции жгут горло. No puedo[73]. Сегодня мне не хватит асфальта, чтобы все обдумать, потому я решаю воспользоваться методом Ориона и ничего не планировать. Такое чувство, что я пробую новый рецепт.
Вместо этого я заставляю работать свое тело.
Уже так поздно, что деревья в тумане похожи на призраков. Я бегу в жутком ночном облаке, отчего по спине ползут мурашки. Но я в безопасности. За несколько миль я слышала только призрачное дыхание листвы, шлепанье моих кроссовок по асфальту и металлическое динь-динь-динь – собачка на замке моей куртки. Однако, когда я добегаю до следующей развилки, которая ведет либо в город, либо к автомобильному шоссе, из-за поворота доносится незнакомый звук. Ш-ш-ш, ш-ш-ш, ш-ш-ш, пс-с. Затем опять.
Я перехожу на шаг и достаю телефон, на всякий случай. Я иду вдоль кирпичной стены до угла. Свернув, я вижу силуэт человека в худи. Затем штрихи черной краски из баллончика на небольшом кирпичном участке – символ бесконечности. Я поймала их! Я поймала Рота или одного из его приятелей, пока они рисуют граффити. Орион пытался сделать это уже целую вечность.
Фигура поворачивается и издает шумный испуганный вдох.
Я отчетливо вижу лицо. Но…
– Ты?
Глава 20
Флора.
– Это ты, – без необходимости повторяю я. Несколько месяцев Флора Максвелл заставляла брата и половину городских торговцев вести бесполезное расследование. Рот, его команда и их угрозы, ну-ну. Вандал и граффити-художница, если ее можно так назвать, все это время завтракала хлопьями вместе с Орионом.
Клянусь, я слышу, как колотится ее сердце. Ее взгляд мечется то влево, то вправо, как у кролика, готовящегося удрать. Но затем она вздыхает, ее плечи опускаются, признавая поражение. Я быстрая бегунья с камерой в телефоне. Я поймала ее.
– Зачем? – спрашиваю я.
Она вздрагивает.
– Ты за мной следишь, не так ли?
– Прошу прощения?
Флора бросает баллончик и сует руки в карман худи.
– В последнее время стоит мне обернуться, как ты рядом, словно чертова тень. В клубе с Уиллом. Рядом с гостиницей.
Она правда пытается перевести стрелки?
– Не сваливай все на меня. Я задала тебе вопрос. – Подождать до завтра или притащить ее домой сейчас? – Ты наносишь ущерб городу. Реальным людям, у которых такой же бизнес, как у тебя. Орион оттирал стены, а…
– О господи, пожалуйста, не говори ему, – умоляет она и подходит ко мне. – Пожалуйста, Лайла.
Ого. Ладно. Неужели произошел сдвиг в пространственно-временном континууме? Орион все равно узнает. Я лишь вижу по-винчестерски холодный страх.
– Пожалуйста. Я больше не буду. Только не говори Ориону. – Она дрожит, ее голубые глаза широко распахнуты и в темноте похожи на волчьи. – Ты не понимаешь, каково это. У них и так столько всего. Столько проблем. – На самом деле, это у Флоры много проблем.
– Я все понимаю. Ты понятия не имеешь, через что я прошла. – Я выдыхаю, как в замедленной съемке, и указываю на темную фигуру на стене. – Можешь мне объяснить зачем?
Она пялится на землю и говорит своим шнуркам:
– Отец и брат желают мне лучшего, но они постоянно на меня наседают. Намного больше, чем в семьях моих друзей. – Она машет рукой. – Они тщательно контролируют каждый мой шаг. Из-за мамы. – Лед в моих венах трогается. – Я иногда чувствую себя ребенком. Будто на мои желания всем все равно.
– Таким образом ты решила показать, что умнее их? – Я указываю на стену. – Показать, что они не могут контролировать все?
Она пожимает плечами.
– Просто… на поезде в Лондон ты видишь все эти величественные здания. Но стоит проехать то, на котором граффити, и оно сразу бросается в глаза, верно? Ты смотришь на здание, но на самом деле видишь краску. Буквы или символы. Я нашла баллончик в кладовке чайного магазина и вспомнила, каково это… быть увиденной и понятой. – Она подходит к стене и проводит рукой по рисунку. Краска еще не высохла, на пальцах остаются черные пятна. – Не забытой.
Dios, деменция. Я вспоминаю мысль Ориона о том, что нужно спокойно принимать дары жизни и не тревожить вселенную, требуя большего. Флора, страдающая от той же боли, живет по другим правилам. Ее тревога выражается в мазках краски на стене. Она контролирует ее, меняет. Увидьте меня. Она борется с вселенной, которая отрицает ее, которая приносит такие жестокие болезни, от которых мать забывает собственную дочь. «Я все еще здесь», – говорит краска.
Но Флора все равно причиняет вред самой себе и другим. Я знаю это, потому что совершала ту же ошибку. Я понимаю, что значит лежать на траве, обезвоженной, грязной, заплаканной. Я бежала так долго и так далеко от боли, которая настигла меня.
Ох. Я смотрю на Флору и впервые понимаю, что почувствовала Пилар, увидев меня в парке. Мои внутренности скручиваются, к горлу быстро подступает тошнота. Я вижу саму себя глазами сестры. Я убежала так далеко. Насколько дальше и глубже могла я зайти, причинить себе вред, пытаясь перехитрить собственную полную потерь вселенную? У Пилар не было ответа в ту ночь, только страх. Но у нее, мами и папи была Англия, место, где я могла обрести новый смысл. Флоре тоже нужно такое место.
– Пожалуйста. Пожалуйста, не говори Ориону.
Он не тот человек, от кого я хотела бы что-то скрывать. Но я внимательно смотрю в сильное, решительное и в то же время слабое и сломленное лицо умоляющей меня девчушки. Флора. Она выбралась ночью из дома, чтобы разрисовать стены и заборы, в надежде, что ее увидят и запомнят.
Воспоминание тычет меня в бок. Лайла. Девчонка растянулась на траве в парке, в милях от дома.
Смогу ли я солгать ради нее?
Моя семья сделала нечто большее, чем просто ложь. Что-то куда более болезненное. Они посадили меня на самолет и отправили прочь от всего, что мне было дорого. Прочь от них.
Тяжело вздохнув и скрестив руки на груди, я говорю тоном, каким обычно разговаривал отец:
– Я не скажу Ориону при двух условиях.
– Да. Хорошо.
– Сейчас же пообещай, что ты перестанешь разрисовывать стены.
Она мгновенно кивает.
– Обещаю, Лайла. Этого больше не повторится.
– Хорошо. Во-вторых, три дня в неделю ты будешь помогать мне на кухне «Совы и ворона». Я начинаю в шесть утра.
Флора медленно делает шаг назад.
– Я не умею готовить или печь.
– Я тебя научу. Начнем с простого.
– Но я уже работаю в «Максвеллс» почти каждый день в обед. – У нее отвисает челюсть. – Теперь еще и по утрам? Кто встает так рано на каникулах? Это не…