– Лайла, – зовет запыхавшийся голос позади скамейки.
Что ж. Я поджимаю губы, склонив голову.
Он садится рядом, но дальше, чем когда-либо.
– Я не хотела лгать тебе. Прости, – говорю я, затем отмеряю следующие слова тщательно, как ингредиенты для суфле. – Думаешь, мне хотелось хранить секрет Флоры? Думаешь, это была моя прихоть? Думаешь, мне было легко держать все это в тайне от тебя каждый раз, когда мы были рядом? – Я смотрю ему прямо в глаза.
Сердце не должно быть разорвано надвое и разбросано между морями и небесами. Разделено между людьми, которые мне дороги, и…
Орион придвигается, но всего на пару дюймов.
– Нет, я так не думаю. И ни секунды не думал. – Он трет лицо. – Но я теряю ее, Лайла. Ее почти никогда нет рядом, и она практически со мной не разговаривает. Даже не ездит навещать маму так часто, как раньше.
Потерять сестру. Потерять маму.
– Но я много думал, – добавляет он и прислоняется спиной к скамейке. – Пару дней назад, когда я был у мамы и не мог пойти с тобой на пробежку, Флора принесла домой булку свежего хлеба. Она так гордилась этим, и это многое значит. Я уже давно не видел, чтобы Флора была так горда чем-либо.
– Я знаю, как сильно ты ее любишь. Как ты тянешься к ней, хочешь, чтобы вы оставались близки. И она начинает открываться. С ней весело. Нам здорово вместе даже рано утром.
– Знаю. И это тоже многое для меня значит. – Тяжелый вздох. – Поэтому я выполню твою просьбу. Теперь мы оба будем хранить ее секрет.
Я облегченно выдыхаю.
– Я не пытаюсь ее воспитывать. Я просто хотела, чтобы рядом с ней был человек, которому она сможет довериться. Такой же, какой есть у меня.
– Довериться. – Он прижимает кулак ко рту, тяжело вздыхает и кивает. – И все же я наговорил тебе ужасных вещей. Я всегда стараюсь трезво и правильно смотреть на жизнь. Но это не означает, что я всегда говорю правильные вещи.
Я протягиваю руку. Он крепко сжимает ее.
– Иначе ты был бы одержимым чаем, фанатеющим от истории киборгом на слишком шумном мотоцикле. А это больше похоже на персонажа из комиксов, чем на живого человека. Ты же знаешь, что можешь быть со мной самим собой.
– Я не хочу причинять тебе боль.
– Да, но ты это сделаешь, – говорю я. – А я причиню боль тебе. Но так случается между… друзьями, и это делает тебя человеком. Время лечит любую боль. – Я думаю о Стефани, о том, какую боль мы причинили друг другу. Наше будущее еще неясно, оно далеко не такое постоянное и теплое, как солнце на моих открытых плечах.
Я придвигаюсь ближе.
– Но еще люди могут причинять друг другу более опасную боль. От такой нужно держаться подальше.
– Вот почему ты убежала от меня. Там, в саду.
– Мне нужно было разобраться в своих мыслях и не выпустить на тебя гнев Рейес.
Он вскидывает бровь и указывает большим пальцем в сторону.
– То есть это еще был не гнев?
– Смешно, что ты подумал, будто это был мой гнев.
Он нервно смеется, но становится серьезным, когда встречается со мной взглядом.
– А сейчас что ты чувствуешь? Хоть одна частичка тебя сможет принять мои извинения?
Я киваю.
– Принимаю их вся целиком.
Он улыбается и берет мою вторую руку.
– Хочешь вернуться в «Сову»? Или позволишь отвести тебя в «Ле Кордон Блю»? Показать тебе район?
– Идем.
Но вместо того чтобы встать, он кладет голову мне на плечо.
– Я не причиню тебе опасную боль, Лайла. – Скоро мы пойдем дальше, но не сейчас. Прямо сейчас он теплый, как свитер, и верный, как звезды. И у него множество других опасных качеств, которые мне известны.
Глава 28
Флора остается, когда я предлагаю сварить café con leche и выпить его с pastelitos с гуавой, которые мы приготовили. Она садится на стул и нарезает на толстые куски хлеб, который мы тоже вместе испекли, наблюдая, как я разливаю кубинский кофе в пузатые кружки с вспененным молоком.
– Значит, это будет что-то вроде латте?
– Почти. – Я внимательно смотрю на нее. Флора хорошо сегодня поработала, сделала свои первые pastelitos. И теперь у нее есть шанс попробовать их. Но, замешивая тесто, начиняя и заворачивая их, она была тихой. Большинство девчонок замечают это в других девчонках. Я заметила, но промолчала.
Вместо этого я взяла две кружки, сахар и тарелку pastelitos, что мы отложили для ее семьи. Я разглядываю выпечку – идеального золотистого цвета и слоеная, с достаточным количеством начинки, проглядывающей с боков и центрального разреза. Я мысленно снова в субботнем Лондоне, любуюсь классическим зданием цвета слоновой кости и кирпича, зажатым в ряду смежных домов. «Ле Кордон Блю».
Школа была закрыта, но принадлежащее ей кафе в дворике сбоку ломилось от посетителей. Мы изучали фотографии студентов в их белых с вышитыми эмблемами формах поверх свободных серых штанов. Затем сели под синим зонтиком и без зазрения совести попробовали четыре десерта и выпечку. Такие легкие и воздушные, с резными фигурками из изысканного шоколада пирожные с кремом и фруктами.
– Почему именно эта школа? – спросил меня Орион за миниатюрным лимонным тартом, украшенным крошечными облачками из поджаренного безе.
– Мне особо нечего изучать в кубинской кухне. Но еще столько всего – столько разных техник, которых я не знаю. Как придавать форму сахару и шоколаду и бесчисленное количество других трюков. – Я указываю вилкой на трехслойное пирожное, которое мы делили. Как шеф смог выложить крем так тонко? – Я не знаю, как делать такую выпечку. Это произведение искусства. Кроме того, философия бабушки относительно сладости значительно отличалась от того, во что верит большинство кубинцев, а именно: «добавь еще сахара в сахар».
Орион рассмеялся и прикончил лимонный тарт.
– К тому времени, как открыла «Ла Палому», она уже попробовала несколько французских десертов и заметила, что они скорее насыщенные, чем сладкие.
Орион игриво толкает меня в бок.
– Так бы я и описал твою выпечку, это точно.
– Именно. Дома я не видела причин учиться новому. Но когда оказалась здесь и выбралась из своего уголка в Майами, все изменилось. Это напомнило мне, что мир куда больше, чем мой район, и мои умения тоже должны быть куда больше.
– Как то, что ты делаешь в гостинице? Смешиваешь разные техники?
– Да, только лучше. Например, брать изысканные французские десерты, но добавлять к ним кубинский оттенок. Или английский. Конечно, я всегда буду готовить по своим старым рецептам. Но клиентам нравятся эклектичные сочетания и интересная еда. Для этого мне нужна твоя помощь. Да, в Америке тоже есть школы, но не того калибра, что «Ле Кордон Блю». Лондон – ближайший из городов, где у меня…
Он провел пальцем по моему запястью.
– Где у тебя есть близкие люди.
Я кивнула.
– Школа в часе от «Совы», но дома, те, кто работает в Форт-Лодердейл, тратят на дорогу столько же, и им приходится ехать в более стрессовых условиях. Я могла бы расслабиться в поезде. Почитать, попереписываться или позвонить семье.
Позвонить своей семье? Звонить им, пока они в Майами и ведут мой бизнес без меня? И снова тут нет выбора, от которого всем было бы хорошо. Настанет время, и мне придется решать, кому будет причинена боль. И в обоих случаях я буду одной из пострадавших.
– Мне никогда не говорили оставаться на месте или оставаться в Майами, но это традиция моей семьи. Большинство кузенов и кузин живут с родителями, пока не женятся или не выйдут замуж. Некоторым из них под тридцать.
– Так, значит, это идет вразрез со всеми негласными правилами? Сбежать, и не просто от семьи, а в другую страну. Другую культуру.
– Другую жизнь.
Я оставляю тот субботний день в часе езды на поезде отсюда и возвращаюсь к действительности. Флора держит pastelito в одной руке и намазанный маслом кусок pan Cubano – в другой. Я салютую ей своей чашкой.
– Будь осторожна, девочка, ты превращаешься в кубинку.
Она смеется, но смех выходит слабым; она сверлит взглядом деревянную поверхность стола.
Я макаю хлеб в кофе с молоком.
– Что-то случилось?
– Нет.
– Ясно. – Я разламываю свой pastelito и бросаю короткий взгляд на последний противень, подрумянивающийся в духовке. На пальцах остается масло, а крошки липнут к губам, пока я ем.
Гордон влетает с улицы, волосы взъерошены ветром, на плече болтается рюкзак.
– Ри сказал, ты прячешь остатки ванильного пудинга в холодильнике.
Я фыркаю.
– Предатель. Ладно, угощайся.
Я не понимаю, почему Гордон так долго и шумно достает порцию пудинга, наливает стакан воды, берет ложку и что-то там еще. Он возится в кладовке, затем в выдвижном ящике и снова открывает холодильник.
– Не обращайте на меня внимания.
Мы и не обращаем. Начинка из гуавы слишком вкусная. Кофе еще лучше.
– Что ж, – говорит Флора, когда он исчезает за дверью, – могу я задать тебе странный вопрос?
– Кроме работы в необычное время, странные вопросы – моя специализация.
Она делает вдох, выдох, затем говорит:
– Нормально ли, когда парень, с которым ты общаешься и которого знаешь… Я хочу спросить, странно ли, что он часто спрашивает тебя о твоей подруге? Прям очень часто?
А, sí[92].
– Это не просто странно. Дома мы называем такое тревожным звоночком.
– Здесь тоже есть такое выражение.
Я смотрю ей в глаза.
– Думаю, ты знаешь ответ.
После следующего укуса на ее подбородке остается масло. Она вытирает его.
– В общем, дело в Уилле. Боюсь, он использовал меня, чтобы подобраться к Джулс. Может, чтобы влиться в нашу компанию ради Рота. Но не ради меня.
Пятнадцатилетняя я понимает ее. Я заглядываю в собственное сердце, вижу собственную правду.
– Любой, кому повезло с тобой гулять, должен сходить по тебе с ума. Знаешь, быть более внимательным. – Я делаю глоток кофе и откусываю больше, чем просто слоеную булочку. – Как, например, Гордон.