Я заново знакомлюсь с домом. Sí, в кухне капает кран, если не затянуть его достаточно сильно. Пол скрипит в этом месте, а стены пропахли чесноком и луком. И моя комната – чемоданы переворошены и разобраны лишь наполовину – хранит только шум принимаемого Пилар душа и тиканье старых бабушкиных часов. Но даже мои покрасневшие от смены часовых поясов глаза замечают посылку на незаправленной кровати. На желтом стикере написано:
Прости, забыла, что моя сестра уже дома.
Это пришло вчера в ЛП. Хорошо спала?
«DHL экспресс»? От обратного адреса у меня по рукам бегут мурашки. Я осторожно отрываю скотч, открываю коробку, вынимаю оберточную бумагу. Я беспомощно всхлипываю, подняв самый мягкий, самый серый, самый английский, самый шерстяной, самый орионовский кардиган на свете. Я прижимаю его к себе, вдыхаю аромат дома в Винчестере и мыла. Вдыхаю воспоминания о поцелуях и брусчатке, мотоциклах и музыке. Я вытаскиваю белую квадратную записку:
Давно надо было тебе его отдать.
С любовью, Орион
Очень сложно печатать сообщение трясущимися руками.
Я: Получила посылку, и я не могу ее принять.
Орион: Еще как можешь.
Я: Но твоя бабушка…
Орион: Свяжет мне другой. Этот теперь твой.
Я: Он мне так нравится. Огромное спасибо.
Орион: Одевайся теплее, скоро поговорим.
Я: Спокойной ночи, Англия.
Орион: Доброе утро, Майами.
Я накидываю серый шерстяной свитер крупной вязки поверх своей майки. В этом городе слишком жарко, слишком жарко для английских свитеров. Но он согреет дрожащее от холода сердце.
– Мне немного страшно давать тебе пробовать, – говорит Анджелина, протягивая мне свое pastelito de guayaba.
Я кусаю слоеное, липкое лакомство. Да, вкуснотища. Я широко улыбаюсь.
– Анджелина.
– Честно? – Она кладет бумажную салфетку передо мной на стол.
– Оно идеально. – Я расположилась за одним из двухместных столиков в «Ла Паломе». Точнее, мне пришлось сесть и изучить все детали «Фэмили Стайл», окончательно утвердить наш выбор меню и приветствовать всех посетителей, которые неделями спрашивали обо мне. – Это качественная выпечка, и я знаю, что ты готовила ее все лето. Спасибо.
Она улыбается и поправляет бандану на темных волосах, прежде чем вернуться на кухню.
Мне сегодня не позволили работать, только поглазеть и погреться в объятиях и приветствиях. Через три дня мы закроемся, чтобы подготовиться к съемкам. Стены торгового зала выкрасят в теплый цвет слоновой кости, который мы выбрали с Пилар. Полы и поверхности отдраят и отполируют.
Вместо этого папи сажает меня на трон у входа, словно я потерянная блудная дочь пекарни. Меня откармливают cafeсitos[98] и сладкой выпечкой с кухни. Моя семья хочет как лучше, но разве они не понимают, что мне нужно печь? Необходимо перепачкать руки в муке, чтобы снова обрести себя в этом месте.
Вместо этого я встаю, чтобы посмотреть, что приготовили пекари, кружась вокруг выставочных стеллажей, заваленных хлебами и кубинскими булочками. Стеклянные витрины ломятся от выпечки, миниатюрных десертов и пряных крокетов. Сладких, теплых и манящих.
Я останавливаюсь у стены, где уже четыре года висит в рамке статья из «Майами Геральд». На большой фотографии в разделе «Стиль жизни» мы с Пилар улыбаемся над противнем с различными pasteles[99]. В заголовке написано гордыми печатными буквами: «ПОДРОСТКИ ИЗ ЗАПАДНОГО МАЙАМИ СПАСАЮТ БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ВЕЧЕР КОНГРЕССМЕНА МИЛЛАНА».
Кажется, только вчера тот репортер, что писал о благотворительном мероприятии Милланов, сидел здесь и брал интервью у нас с Пилар. «Ла Палома» значительно выросла благодаря моему решению не отменять заказ. Работать всю ночь и руководить кухней вместе с сестрой в тринадцать лет. Столько изменилось благодаря одной газетной статье. Теперь нас покажут по телевизору, и я даже представить не могу, что снова произойдет с этим местом.
Но эта девочка в рамке на стене, чья черно-белая фотография напечатана в газете, не сидит просто так и не страдает. В моей голове столько мыслей, балансирующих между вчера и завтра.
Баста. Хватить сидеть и думать, достаточно с меня торгового зала.
Вся кухня в масле, дрожжах и сахаре. Я стою на своем привычном месте и понимаю, что на утренней смене слишком много пекарей. Сегодня я им не нужна.
Марта взбивает манговый мусс насыщенного цвета. Она дает мне ложку на пробу.
– Qué rico[100]! – говорю я ей.
Она разливает начинку по отдельным формочкам.
– Так, для шоу ты приготовишь tres leches[101] или флан?
– Оба, если хватит времени.
Я иду дальше, заглядываю в духовые шкафы, в кладовую. Наконец я оказываюсь в кабинете папи и резко замираю на пороге.
– Что происходит?
Моя семья сидит на тесном диванчике, трио любимых. Папи с усталыми от работы глазами и темными волосами, присыпанными солью седины, и мами, все еще в рабочем фартуке. Пилар посередине, соединяя их вместе, как клей.
Мами отрывает взгляд от ноутбука.
– Почему ты нам ничего не сказала, Лилита?
– О чем? – Мой мозг прокручивает все последние события. Я сажусь в папино рабочее кресло.
У них отвисают челюсти, пальцы Пилар двигаются в бесконечных комбинациях.
– Каталина прислала фотографии, которые она сделала на твоем дне рождения. Выпускной, что они для тебя устроили, – говорит мами. – Qué linda[102].
– Это точно. – Те фотографии есть и в моих входящих. У меня не было сил открыть файл. Пока не было. Цветы Ориона засыхают на моем туалетном столике.
– Мы ждали, что ты расскажешь, – говорит Пилар. – Вчера после самолета – ничего, но ты так устала. – Она машет рукой. – И сегодня за завтраком ты молчала.
Мои ладони потеют, сердце бешено колотится в груди, и дело не в двух cafecitos.
Папи разворачивает ко мне ноутбук, листает. Кейт фотографировала вечеринку, но запечатлела мою правду. На фотографиях я танцую с Орионом, его глаза закрыты, губы касаются моего лба. Моя голова умиротворенно покоится на лацкане его пиджака. Затем я прижимаюсь к нему, пока Джулс поет мою песню, и дюжина других фотографий меня и моих новых друзей.
У меня нет слов. С меня сняли не только мой фартук сегодня, я полностью голая и открытая. Я скрещиваю руки на груди, чтобы не дать предательским эмоциям затопить место, которое мы вместе построили. Я начинаю всхлипывать, но я скрываю это за волноотбойной стеной, вцепившись в отцовское кресло.
– Мы знаем о «Ле Кордон Блю», – говорит папи. – Каталина нам многое рассказала. О твоих планах и о том, как ты повлияла на Винчестер. Как ты полюбила этот город и смогла принести туда нашу еду. Но ты не сказала ничего.
Сказать? Позволить мыслям обрести форму слов, разорвать маленький квадратный офис ровно посередине?
Пилар наклоняется вперед.
– Не делай как раньше. Не держи все в себе.
В стене появляется трещина.
– Да, хорошо. Ладно. – Я встаю, волна накрывает меня. – Это правда. Англия, школа, Орион – все это правда. Но Майами – мой дом, и все здесь – мой дом. Мое будущее. Как я могу просто… уйти? Просто забыть обо всем, чего мы достигли, обо всем, ради чего мы работали?
– Лайла, ответь на простой вопрос, – говорит папи. – Твоя сестра рассказала нам о твоем Орионе. Этот мальчик тоже тебя любит?
Я закрываю глаза, пока в голове мелькают кадры. Орион Максвелл никогда не говорил этих слов, однако он кричал их мне миллионом других способов, миллионы раз.
– Да.
Мами берет Пилар под руку. Они прижимаются друг к другу, они борятся с эмоциями, пока счастливые улыбки не побеждают.
– Bueno[103]. Мы посмотрели их кондитерские курсы. Они великолепны. Ты хочешь пойти в эту школу?
– Обучение очень дорогое. А еще билеты на поезд. И я не смогу много работать по студенческой визе.
– Тебе хватит бабушкиного наследства.
Как я могу даже думать об этом? Использовать деньги, которые abuela заработала в «Ла Паломе», на будущее, отличное от того, к которому она меня готовила?
– Я хочу сделать правильный выбор. Лучший выбор для нашей семьи. Для нашего бизнеса и для всех.
– Как насчет лучшего выбора для тебя? – спрашивает папи.
Для меня. Мое наследие. Мое сердце. Мое будущее.
Но острая правда режет, как нож tío[104] – стебли кукурузы. Я поворачиваюсь к матери.
– Ты отправила меня в Англию не для того, чтобы я выбрала ее вместо свой семьи, Майами и «Ла Паломы». – Этого бы не стала делать девушка, чья лучшая подруга уехала в другую страну. – Если бы ты знала, ты не посадила бы меня на тот самолет. Но ты сделала это и только посмотри теперь, что получилось!
Мами встает и тянется ко мне, ее руки переплетаются с моими, а глаза как наконечники стрел.
– Твое сердце нашло в Англии покой, облегчение и что-то новое, ради чего хочется улыбаться?
– Sí, мами, – шепчу я. – Очень, очень многое.
Теперь она плачет. Крупная слезинка скатывается по ее щеке, от нее пахнет жимолостью.
– Именно за этим мы тебя туда и отправили.
Набив желудок свининой и кубинскими закусками вдобавок к многочисленным поцелуям дальних родственников, танцам и играм в домино, я сижу на своей кровати. Передо мной много решений, тянущих меня в разные стороны. Я вожу пальцем по небольшому рисунку цветными карандашами – изображению «Совы и ворона», которое Гордон подарил мне на день рождения.