Это был кабинет. Однажды кто-то просто встал и вышел из него и никогда больше не возвращался туда, где работал много лет. Просторная квадратная комната без окон оказалась очень хорошо освещена. Длинный ряд ламп заливал светом самые важные точки. Один край комнаты занимала лаборатория: грязные, покрытые исцарапанным ламинатом столы и бесконечные полки заметок в кожаных тетрадях или папках с кольцами. Большая металлическая раковина и щетка выглядели очень странно на стене, выложенной костями. В горшке до сих пор лежали брусочки мела для диаграмм, а консервированная кровь во фляжках совсем не потускнела. На одном столе громоздились пухлые стопки бумаги, изрисованной графиками и моделями. На одной виднелся грубый набросок знакомой химеры: многорукой, с толстыми ребрами и крепким черепом. Лежали тут драгоценные инструменты. Лежали эпоксидные лопаточки, оплавившиеся в ходе каких-то экспериментов. На одной стене виднелась увеличенная картина – то ли литография, то ли полимерная фотография, – изображавшая группу людей, собравшихся вокруг стола. Лица их кто-то изрисовал толстым черным маркером.
Харроу уже вплыла в лабораторию не дыша. Гидеон подумала, что дышать ей все-таки стоит, а то упадет на пол. Комната делилась на три основные части: лаборатория, а за ней большой отсек, откуда убрали всю мебель, чтобы освободить каменный пол. У стены стояла стойка для оружия, в которой еще торчали две рапиры, сверкающие, будто их отполировали всего час назад. Тренировочная площадка. Стену подпирало жутковатое собрание металлических хреновин. Гидеон далеко не сразу поняла, что смотрит на нечто по-настоящему древнее. Это был карабин со свободным затвором. Раньше она такие только на картинках видела.
Третья часть комнаты представляла собой приподнятую платформу, на которую вела полированная деревянная лестница. Дерево здесь не разрушилось, в отличие от всего дома Ханаанского. Должно быть, темная запертая комната каким-то образом сохранила его. Или здесь по-другому шло время. Когда включился свет, волоски на шее у Гидеон встали дыбом, и они не опускались, как будто ее вторжение могло заставить время мгновенно взять свое. Она обнаружила, что залезла по лестнице и смотрит на такое банальное и домашнее зрелище: книжный шкаф, низкий стол, пухлое кресло и две кровати. На столе остались давно брошенный чайник и две чашки. Кровати стояли совсем близко друг к другу: лежа на одной, можно было протянуть руку и тронуть лежащего на другой, если руки у тебя длинные. Разделяла кровати только тумбочка. Почти как спальня Харроу с гротескной колыбелью, приткнувшейся у огромной кровати под балдахином. Двое людей здесь оказались бы так близко, что один проснулся бы от храпа другого. На тумбочке тоже стояла лампа и лежал какой-то мусор, который уже никто никогда не уберет. Очень старые часы. Пустой стакан. Тоненький серебряный браслет без застежки. В грязном мелком стакане лежала какая-то серая дрянь вроде пепла. Возможно, это были кремированные останки. Когда Гидеон их коснулась, в пальцы въелся сильный запах.
Постели были застелены, подушки, лежавшие на резных деревянных кроватях, взбиты. Кто-то оставил под одной из них пару невероятно ветхих тапочек. Рядом валялся смятый кусок бумаги, который Гидеон и подобрала.
Харроу торжествующе завопила. Гидеон отвернулась от кроватей, сунула листок в карман и двинулась наверх, посмотреть, что там нашла некромантка. Она стояла у стола, глядя на две огромные каменные скрижали, приплавившиеся друг к другу. Камень пронизывали бледно-зеленые волокна, слабо светившиеся от прикосновения Харроу. Буквы были мелкие, корявые, а схемы совершенно непонятные. Харроу уже вытаскивала свой дневник.
– Это теорема из зала испытания, – крикнула она, – полная методология переброски… использования живой души. Весь эксперимент целиком!
– Это такая интересная некромантская штука?
– Именно. Интересная некромантская штука. Надо ее скопировать, потому что поднять камень я не могу. Тот, кто это сделал, был гением.
Гидеон предоставила Харроу камням и открыла верхний ящик тумбочки. Там до отвращения обыденно расположились три карандаша, кости пальца, грубый точильный камень – кости и камень только укрепили ее подозрения в отношении обитателей комнаты – и старая потертая печать. Гидеон взглянула на печать: на ней красовалась красно-белая эмблема Второго дома.
Она осторожно села на одну из кроватей, и пружинный матрас под ней заскрипел. Вытащив из кармана смятый листок, она принялась его разворачивать. Это оказался обрывок записки, когда-то давно разорванной на части. Ей достался только один уголок.
– Я готова, – сказала Харроу снизу, – скажи мне что-нибудь.
Гидеон сунула листок обратно в карман и быстро заглянула в остальные ящики. Одинокий носок. Скальпель. Кусок клеенки. Жестяная банка – пустая, но слабо пахнущая мятой. Такое можно найти в любой прикроватной тумбочке. Хотя не совсем в любой. В тумбочке, принадлежавшей определенным людям.
Она спустилась по лестнице и подняла черные очки на лоб.
– Тут жили рыцарь и некромант.
– Я пришла к тому же мнению, – согласилась Харроу, перебирая бумаги. Поднесла одну из схем к камню, сравнивая.
– Вот. Подойди и посмотри.
Почерк у Харроу был не сильно лучше, чем каракули на камне. В самом конце длинного списка дико скучных заметок красовалась отдельная строчка:
В надежде на понимание новых ликторов. Слава и любовь первому Владыке мертвых.
– Насколько я себе представляю подсказки, это она и есть, – заметила некромантка.
– Да. К тому же там наверху стоят две кровати и валяется куча мечей, – согласилась Гидеон. – Они жили друг у друга на голове. Изучали странные теоремы ликторов. В одном ящике валяется очень старый знак Второго дома.
Обе какое-то время побродили ко комнате. Харроу перелистывала журналы и щурилась, глядя на страницы. Гидеон взяла какую-то книгу и уставилась на выцветшую надпись на форзаце, оставленную вечность назад и застывшую во времени:
Одна плоть, один конец
Г и П
Они копались в следах жизни двух незнакомцев. Из какой-то банки Гидеон выудила две древние зубные щетки, электронные, с вращающейся головкой и кнопкой пуска.
– Они не просто старые. Они охренеть какие старые.
– Да, – согласилась Харроу. – Секстус мог бы сказать, сколько им лет, но я не хочу его спрашивать. Эту комнату каким-то образом законсервировали. Она не умерла своей смертью. Может быть, мы первые, кто вошел в нее после ухода ее обитателей.
Если подумать, это была не спальня. Скорее просто место переночевать, пока занят чем-то другим. Лаборатория занимала больше места, чем жилое пространство.
Гидеон уставилась на фотолитографию, опершись локтями о столешницу. Она изучала лишенные голов тела, втиснутые в кресла. Радуга гербов и ряс, руки в низком разрешении на коленях в низком разрешении. Руки без лиц выглядели торжественно и тревожно.
– Я знаю только, – вдруг сказала Харроу, – что они создали теорему и провели эксперимент там, внизу. Хотела бы я знать больше. Очень хотела. Но никак. Я собираюсь изучить это заклинание, выучить его и оказаться чуть ближе к знанию. Нельзя, чтобы с нами стало то же, что с Пент и Куинном.
Неожиданно это очень сильно ранило Гидеон.
– Он правда умер, – вслух сказала она.
– Да. И я бы сильнее расстроилась, если бы внезапно что-то изменилось. Он чужой, Нав. Почему тебя это трогает?
– Он был ко мне добр, – вдруг ответила она. Она очень устала. Она попыталась растянуться, наклонилась, касаясь пальцев ног, чтобы кровь хлынула в голову. – Да, он был чужой. Он не должен был со мной возиться, искать на меня время или запоминать мое имя, но все это делал. Ты ведешь себя куда более отстраненно, чем Магнус Куинн, а тебя я всю жизнь знаю. И вообще, не хочу об этом говорить.
Гидеон вдруг увидела руку Харроу, выглядевшую очень голой без перчатки и заляпанную чернилами по кончики пальцев. Харроу потянула ее за плечо, и Гидеон пришлось развернуться. Некромантка разглядывала ее со странной злобой. Уголки губ нерешительно опущены вниз, лоб собран складками, будто она собирается сморщить все лицо. С бровей до сих пор спадали крошки засохшей крови.
– Я не собираюсь больше, – медленно проговорила она, – быть тебе чужой.
– Ух ты, – сказала Гидеон, и внезапный холодный пот пополз по шее. – Ты однажды велела мне закопаться в ледяную могилу. Прекрати, а, это становится странным.
– Смерть Куинна доказала, что это не игра, – Харроу облизнула пересохшие губы. – Испытания призваны отделить зерна от плевел, и они по-настоящему опасны. Мы все сыновья и дочери Девятого дома, Нав.
– Я ничей не сын и не дочь, – твердо ответила Гидеон, чувствуя прилив паники.
– Мне нужно, чтобы ты мне доверяла.
– Мне нужно, чтобы тебе можно было доверять.
В густых сумерках она как будто увидела, как затянутая в черное девушка бьется с какой-то сеткой, накрывшей их обеих, сеткой, обвисшей, как сломанная нога, много раз порванной, жуткой, неуклюжей. Гидеон поняла, что это за путы: веревка, привязывающая ее к Харроу и к дверям Девятого дома. Они в панике смотрели друг на друга.
– Как я могу заслужить твое доверие? – наконец сказала Харроу.
– Разреши нам обеим проспать восемь чертовых часов и больше об этом не заговаривай, – ответила Гидеон, и некромантка на мгновение расслабилась. Глаза у нее были такие беспросветно черные, что не видно было зрачка. Рот сжался в неуверенную тонкую ниточку. Гидеон вспомнила, как, когда Харроу было девять лет, она вошла в самый неудачный момент. Она помнила, как опустились уголки рта девятилетней Харроу. Когда она не натягивала постную церковную маску Преподобной дочери, лицо ее делалось довольно интересным: жалобным, отчаянным и очень молодым. Она не так уж сильно отличалась от Жанмари.
– Восемь с половиной, – решила Харроу. – Начнем с самого утра.
– Договорились.
– Договорились.
Несколько часов спустя Гидеон заворочалась в постели, поняв вдруг, что Харроу вовсе не обещала больше такого не говорить. Слишком много такой дряни, и они того и гляди друзьями станут.