Борьба шла и в области сбыта — ожесточенная, беспощадная… Товар поступает от поставщика к оптовикам, от оптовиков — к мелким торговцам. Стало быть, поставщикам надо держать в руках оптовиков, а оптовикам — мелких торговцев. Для мелких торговцев была введена та же премиальная система, что и для детей. «Самсон» и «Геркулес», стараясь обскакать друг друга, выплачивали им во время распродажи процентные надбавки от прибыли и шли на всевозможные уступки. К каждым десяти коробкам с карамелью прилагался специальный талончик. Он давал магазину право на получение определенной суммы и, кроме того, на участие в лотерее с выигрышами от тысячи до ста тысяч иен. Разъездные агенты не знали покоя ни днем, ни ночью, они мыкались по городу, слезно упрашивали клиентов, всучали им товар. Дошло до того, что всех оптовиков и мелких торговцев, участвовавших в распродаже, пригласили на горячие источники. «Самсон» ринулся на Хоккайдо, а «Геркулес» безумствовал в Атами. Лилось вино, плясали женщины.
Но ничего не помогало — в первых числах августа поползли тревожные слухи. Началось банкротство мелких и средних фирм. Им не под силу было выплачивать торговцам премиальные, увеличивать их долю прибыли, приглашать оптовиков на курорты. А товар одинаковый: что у крупных фирм, что у мелких — та же самая карамель. Оптовики, ссылаясь на затоваривание, не брали у них ничего. Те, загнанные в тупик, готовы были отдать товар себе в убыток, мечтая сбыть за наличные хоть один ящик карамели. Как обычно в периоды летнего застоя, с наличными было туго. И фирмы помельче, только-только успев раскрыть рот, чтобы набрать побольше воздуха, быстро шли ко дну. Едва одна из них снизила цену на карамель, слух об этом распространился с быстротой молнии, и оптовики растоптали их все до одной. Катастрофическое падение цен, словно степной пожар, охватило всю страну, за ним последовала полоса банкротств. Просматривая газеты, мы встречали в разделе «Самоубийства» имена владельцев небольших кондитерских фабрик. Это была очередная трагедия, разыгравшаяся на нашем узком островном рынке. Вот к чему привела игра в позиционную войну на замкнутом полигоне. Космический скафандр сдавил этим несчастным горло, карманная обезьянка вонзила острые зубы прямо им в сонную артерию.
Разъездные агенты больше не ликовали. Правда, оптовиков еще приглашали на курорты, обещая им всякие экзотические развлечения, но в общем это уже походило на сумасшедший танец кошки, ненароком угодившей на раскаленную плиту. Вино казалось горьким, разгул не давал радости. Стенные шкафы магазинов ломились от банок, коробок, пакетов. Оптовые склады были завалены доверху. Стали падать цены и на продукцию крупных фирм. Кое-где мелкие лавочники, страстно жаждавшие наличных, начали продавать карамель «Самсона» и «Геркулеса» за полцены да еще что-нибудь давали в придачу. Мало того. Они вскрыли ящики с карамелью, мертвым грузом лежавшие на складах, повытаскивали из коробок все премиальные билетики и бросили их все разом в качестве приманки несовершеннолетним покупателям. Это было как снежный обвал. Агенты «Самсона» и «Геркулеса» кинулись в магазины, они молили и угрожали, но торговцы отмалчивались, а не то разражались руганью; их воспаленные глаза метали молнии. Самое страшное было то, что на все эти ухищрения их толкали даже не жажда прибыли и не надежда покрыть убытки, — им надо было хоть как-то заработать себе на жизнь.
Крупным фирмам пришлось прибегнуть к хирургическому вмешательству — ведь если оставить гнойник, он разрастется и погубит весь организм. Пожалуй, это был единственный случай, когда «Самсон» и «Геркулес» действовали сообща. Их представители пригласили оптовиков и владельцев крупных магазинов в зал большого отеля и заявили им, что все деловые операции с торговцами, сбивающими цены, будут прекращены. А чтобы ублажить клиентов, продлили им срок уплаты по векселям до восьмидесяти дней вместо прежних сорока. Кроме того, они предложили временную ссуду тем магизинам, дела которых пришли в полный упадок.
За официальной частью последовал обед. Зал наполнился ароматом изысканных блюд. Вскоре зеркала и бокалы помутнели от дыхания множества людей. В воздухе шелестел тревожный шепоток. И лишь по временам нарочито громко смеялись разъездные агенты.
Рекламы все так же весело зазывали публику. А сообщения из многочисленных филиалов фирмы с каждым днем становились все тревожнее. Сравнивая данные отдела производства и отдела сбыта, Айда уже не пытался скрыть своей глубочайшей подавленности. Круги у него под глазами стали еще темнее, на щеки легли тени. Он бесцельно слонялся по отделу, его серебряные, некогда тщательно подстриженные волосы отросли и уныло свисали на лоб. Айда безжалостно обламывал крылья реактивным самолетам. Он молчал, но всем было ясно — старик делает неимоверные усилия, чтобы не поддаться отчаянию. И все-таки он до конца боролся за жалкую иллюзию. Захлебывался ядом цифр и все же боролся. Каждый день он бегал на выставку, суетился, давал какие-то пустяковые указания. Он не замечал ничего — ни палящего августовского солнца, ни пыли, ни плавящегося асфальта — и с прежним усердием взращивал иллюзию на знойных, залитых злым светом улицах. А я без конца совершенствовал детали этой иллюзии. Мыкался по редакциям, торчал на радио и телевидении, обивал пороги писателей и физиков.
Но вот, в один прекрасный день «Самсон» получил удар в самое сердце. «Мурата сётэн» выдала нам векселя, а банк отказался принять их к учету. Эта фирма со дня своего основания была в тесной дружбе с «Самсоном». Всякий раз, как мы попадали в трудное положение, «Мурата сётэн» протягивала нам руку помощи. Она всегда была нам верным союзником, в ее руках сосредоточен почти весь наш сбыт. Наше сотрудничество — взаимное предоставление капитала, обмен служащими — снискало добрую славу в деловом мире.
Слухи о том, что у «Мурата сётэн» застой в делах, носились уже давно, но мы к ним привыкли и не придавали им особого значения. И когда «Мурата сётэн» объявила, что задолженность ее достигла двухсот миллионов иен и что ею выдано на двадцать миллионов иен неучитываемых векселей, по всему высоченному зданию «Самсона», сверху донизу, пробежала судорога. Весть немедленно просочилась на лестницы, хлынула в окна, в двери, в замочные скважины и затопила все комнаты. Люди съеживались, словно им нанесли удар в солнечное сплетение. Собирались группками, перешептывались. Говорили, что «Мурата сётэн» лопнула, необдуманно вложив деньги в производство консервов и соков, а затоваривание нашей карамелью тут ни при чем. Эта, в общем-то очень правдоподобная, версия вышла из кабинета одного из членов правления и через некоторое время уже гуляла по всем этажам. Но теперь служащие сомневались решительно во всем. Пошептавшись и испытав какое-то горькое удовлетворение от того, что предчувствия их оправдались, они вновь возвращались к своим столам, таща на себе тяжкое бремя молчания.
В этот день мы с Айда ходили в детский театр «Геркулеса» и вернулись в отдел поздно вечером. У входа нам повстречался разъездной агент, и от него мы узнали эту историю во всех подробностях. Айда сейчас же прошел в кабинет одного из членов правления. Там горел яркий свет, за дверью сердито и громко спорили. Я дожидался Айда у нас в отделе. Вернулся он быстро. Устало плюхнулся на вертящийся стул и принялся рассказывать: решено установить непосредственный контакт со всеми оптовиками, которых обслуживала «Мурата сётэн». Задолженность этой фирмы «Самсон» берет на себя. Один из наших членов правления откомандирован в «Мурата сётэн» для контроля над всеми операциями.
— Из-за чего же, в конце концов, это случилось? Из-за консервов или из-за карамели? — спросил я.
Айда сделал вид, что не расслышал моего вопроса, и стал наводить порядок у себя на столе. Он брал бумаги одну за другой, скручивал их, комкал и рвал. Дышал он неровно, его тощие плечи вздрагивали. Потом вдруг глянул в окно, распрямился, глаза его сердито блеснули. Бросив надорванную бумагу, он встал со стула, высунулся в окно, посмотрел на ночное небо.
— Безобразие! Огни не горят!
Я подошел к окну. Над крышей плавал надувной резиновый космонавт — наша ночная реклама. Он колыхался в темном небе, словно огромная медуза. Айда резко повернулся и обычной торопливой походкой пошел к столу с телефоном, бормоча на ходу нужный номер. Я глядел ему в спину: вид довольно жалкий — один-одинешенек на поле боя.
Через несколько дней Айда позвонил Кёко. Она приехала на редакционной машине журнала мод. Под мышкой у нее торчали ноты. В последнее время я был занят по горло и давненько ее не видел. Теперь она появлялась у нас всего два раза в неделю — в те дни, когда выступала по телевидению в коммерческом обозрении «Самсона». Пока готовился наш плакат, мы ее много раз фотографировали для журнальных реклам и записывали ее голос для наших радиопередач, так что теперь она была относительно свободна. Айда сам позаботился об этом. Ему не хотелось ее связывать — пускай завоевывает себе популярность, это нам на руку. Соблюдая наш уговор, она отказывала другим фирмам, предлагавшим ей сниматься для их реклам, зато быстро выдвинулась как манекенщица. Ее имя можно было встретить в любом объявлении о демонстрации моделей женского платья. Журналы мод, различные еженедельники и иллюстрированные журналы щедро предоставляли свои страницы и обложки для ее простодушной улыбки. Щербатые зубы Кёко по-прежнему вызывали всеобщий восторг. Считалось, что она — молодой талант, что у нее редкостные внешние данные. Некоторые из модельеров так и говорили: «На двадцать миллионов попадается только одно такое лицо!..»
Свидание, как обычно, состоялось в нашем кафетерии, на первом этаже. За два-три месяца Кёко совершенно изменилась. От прежнего осталась только привычка вставлять между щербатыми зубами соломинку, когда она потягивала фруктовый сок. В остальном Кёко было не узнать — свежий маникюр, подведенные глаза, тонкий, матово поблескивающий слой какого-то косметического крема, скрадывающего пушок на щеках. От девчонки, которая, ошалев от радости, захотела лепешку под соевым соусом, не осталось и следа. Плечи ее пополнели, в движениях появилась своеобразная грация, но кожа огрубела и потемнела от жаркого света юпитеров.