— Да, твой шеф тогда готов был тебя в порошок Стереть. А у меня было тяжело на душе — втравил тебя в эту историю, а расплачиваться пришлось тебе.
— Ну ничего. Ведь крысы и в самом деле расплодились. Пусть мы тогда потеряли на этой истории два очка, зато сейчас — четыре очка в нашу пользу, а то и все шесть. Так что вы из-за меня не расстраивайтесь. Ведь, в конечном счете, я выиграл. А представьте себе, что получилось бы, вздумай я тогда протестовать, настаивать? Каково пришлось бы теперь начальству, завалившему мой проект? Положение было бы просто отчаянное. Меня бы люто возненавидели. Да я бы и сам влепил себе единицу за такое идиотство.
— Значит, поэтому ты и молчал?
— Да. Я решил: при минимальной затрате сил добьюсь максимального эффекта. Иными словами, применю тактику «минимакс».
— «Минимакс»?! Ты сам придумал это слово?
Собеседник отвлекся от темы. Видно, в нем проснулся ученый. Сюнскэ поспешно предпринял обходный маневр — не признаваться же, что термин этот он позаимствовал из вычислительной техники. Остановив проходившего мимо официанта, он потребовал заменить хайболл: тот, что им подали, — жидкий и пресный, как спитой чай. Маневр удался. Ученый оставил свои этимологические изыскания. Но теперь Сюнскэ пришлось еще хуже. Ученый был под хмельком и коснулся его больного места:
— Да! Удачное это словечко — «минимакс». Максимальный эффект при минимальной затрате энергии. Иными словами, молчание — золото. Так ведь?
Он сделал короткую передышку и снова принялся за Сюнскэ.
— Нет, послушай. А все-таки ты взял неверную линию. Раз уж ты выбрал тактику «минимакс», значит, должен был до конца оставаться сторонним наблюдателем. Даже когда разразился скандал. Ведь как ты теперь ни старайся, каждому ясно — справиться с бедствием невозможно. Стало быть, это как раз обратный случай — при максимальной затрате энергии коэффициент полезного действия равен нулю. Глупей не придумаешь. А скажи, ты учел, что начальство, основательно погорев на этом деле, постарается всю ответственность переложить на тебя?
— Я все учел. Но надо же как-то убить время. А то — скучища.
— Что?!
Ученого словно громом поразило. Он глядел на Сюнскэ сквозь очки расширенными глазами. Глядел пристально и пытливо. Сюнскэ сразу же пожалел о своих словах. Ведь человек этот явно к нему расположен. А к тому же очень умен и проницателен. Эх, не надо было так резко! И Сюнскэ поспешно добавил:
— Ну да, скука смертная. Что говорить, я службист и при случае вовсе не прочь обскакать других. Потому-то и выбрал тактику «минимакс». А в историю с крысами я ввязался, чтоб побороть свою лень. Едва ли это был голос совести. Ну, а в случае провала мне лично ничто не грозит. Вы же сами сказали — каждому ясно, что справиться с бедствием все равно невозможно.
Заведующий научным отделом слушал Сюнскэ внимательно, — видно было, что он обдумывает каждое его слово. После истории с проектом Сюнскэ долгое время считал его типичным ученым, человеком не от мира сего и сейчас слегка устыдился опрометчивости своих суждений. Да, такого туманными словесами не убедишь. Что бы ему сказать, если он станет и дальше расспрашивать? Ведь стихийное бедствие — не случайность. Сто двадцать лет оно назревало неотвратимо, и в конце концов темная подспудная сила должна была вырваться наружу, как и всякое проявление жизни. Когда Сюнскэ впервые узнал от ученого, что цветение бамбука приведет к нашествию крыс, он был потрясен точностью этого прогноза. Огромное нервное возбуждение охватило его… Осенью, бродя по лесам, он испытывал странное наслаждение при виде того, как неизвестные члены уравнения облекаются в плоть. Бороться с полчищами крыс! Без сна и отдыха, пока не свалишься от усталости, — вот это да! А интересно, успокоится этот человек, если признаться ему, что его, Сюнскэ, толкал на борьбу просто азарт — совсем как мальчишку, играющего в войну, или же шахматиста, разыгрывающего сложную партию. А может, приличней сказать по-другому — надоела, мол, канцелярская рутина, захотелось по-настоящему испытать свои силы в схватке с многоголовым чудовищем…
— Одного не пойму, — отчего ты не хочешь быть со мной откровенным? — проговорил наконец ученый и задумчиво улыбнулся, словно бы примирившись с тем, что ему так и не узнать правды. — Что ж, я допускаю, что тобою руководила не только любовь к человечеству. Должно быть, и скука сыграла в этом какую-то роль… Есть тут и элемент карьеризма, но все-таки…
Он помолчал, удрученно вздохнул и докончил:
— Странный ты человек. Непротивленцем тебя не назовешь. Подвижником — тоже… Ты ведь все рассчитал, все взвесил. Не пойму я тебя. Какой-то ты скользкий. А вместе с тем — удивительно чистый. Вот и попробуй тебя раскусить!
Ученый замолчал — решил, наверно, что им так ни до чего и не договориться. Горько усмехнувшись, он потянулся с бокалом к Сюнскэ. Они чокнулись. Потягивая холодное виски, Сюнскэ думал: а ведь, пожалуй, я смог бы его полюбить… Хорошо бы поговорить с ним по душам. Только когда-нибудь, потом, в спокойной обстановке. После того, как кончится эта баталия с крысами…
IV
Как-то вечером, возвращаясь с работы, Сюнскэ шел по мосту через реку, разделявшую город на две части. Случайно глянул вниз — и остановился как вкопанный. Топкие берега кишмя кишели крысами. Сюда выбрасывали объедки из соседних кафе и ресторанов, груды мусора почернели и шевелились — казалось, что смотришь на муравейник. Расталкивая друг друга, в отбросах рылись крысы — огромные и совсем крошечные, тощие и раскормленные, как здоровенные кошки. Жирные — это, должно быть, крысиная знать, постоянные обитатели ресторанных задворков, а худосочные — пришлые, те, что проникли в город по сточным трубам, прибежали с полей и из лесов, гонимые голодом. Крыс была несметная сила. Эти твари вели себя, как расшалившиеся школьники на переменке, — толкались, шмыгали взад и вперед, попискивали и жрали, жрали без устали. На мосту собралась толпа любопытных, но крыс не смущало присутствие людей. Когда Сюнскэ перешел мост и зашагал по тротуару, ему показалось — под асфальтом дышит, сопит и чавкает многомиллионная армия темного царства.
Неделю тому назад за поимку каждой крысы была объявлена премия в десять иен. Началось развернутое наступление — приказ был передан по радио, о нем кричали газеты, во всех городах и деревнях трех префектур были расклеены плакаты и воззвания. В пострадавших районах мобилизовали всех школьников. Снарядившись ведрами с отравленными лепешками, дети развернутым строем шагали по дорогам, пересекали поля, прочесывали рощи, взбирались на пригорки. Грузовики подбрасывали все новые и новые подкрепления. Приманку раскладывали перед крысиными норами. Препарат «1080» действовал безотказно: к утру повсюду валялись серые трупики. Ничтожное количество этого сильнейшего яда мгновенно парализует нервную систему крыс. Не успев спрятаться, они околевали на месте.
Соблазненные премией, в атаку на крыс включились и горожане. Люди устраивали драки из-за капканов-«тысячеловок». Их ставили у всех щелей и дыр, у выходов сточных канав, в амбарах. Пойманных крыс сносили в полицейские участки и в сельские управы. По нескольку раз в день префектура посылала за пленницами грузовики, и их доставляли в отдел Сюнскэ, где они на короткий срок вновь обретали кажущуюся свободу. Отсюда ящики с крысами рассылались в университеты, больницы, научные институты, на эпидемиологические станции. Вредители становились подопытным материалом для изучения законов наследственности, причин нарушения ориентации, различных реакций крови.
Однако это благополучие длилось всего четыре дня. Лаборатории, еще недавно слезно молившие прислать им побольше крыс, теперь взвыли — все виварии были забиты до отказа. Когда их сотрудникам предлагали по телефону новую партию, они только орали в ответ или просто швыряли трубку. Сюнскэ пришлось решать эту проблему самому. На заднем дворе управления он обнаружил огромный бетонный чан для мусора. В этот-то чан и стали сбрасывать крыс; их заливали бензином и поджигали. Даже издали был виден высокий столб пламени. Дикий, душераздирающий визг проникал во все уголки здания. Иногда какая-нибудь крыса в отчаянном предсмертном порыве выскакивала из чана и мчалась через двор, охваченная огнем, но, не пробежав и нескольких метров, падала мертвая. Если ветер дул в сторону дома, во все комнаты проникал мерзкий удушливый смрад. Из открытых окон на Сюнскэ изливались потоки брани, а он, как ни в чем не бывало, стоял у бетонного чана, скрестив руки на груди, и бесстрастно следил за ходом массовой казни. Сперва сослуживцы ему помогали, — из чистого любопытства, — но крысам не видно было конца, и всем надоело возиться с этой пакостью, так что Сюнскэ пришлось в одиночку убирать огромные кучи обуглившихся крысиных трупов. Иногда появлялся заведующий научно-исследовательским отделом, подходил к чану. Видя, что Сюнскэ как зачарованный глядит на бушующее пламя, он говорил:
— Малый Освенцим…
— Н-да… Хоть это и крысы, но уж очень их много. Невольно чувствуешь себя убийцей, — отвечал Сюнскэ и зажимал нос, не в силах вынести омерзительной вони.
Однако на самом деле он испытывал в глубине души какое-то странное удовлетворение. Должно быть, от сознания власти над жизнью и смертью этой огромной серой армии. Впрочем, есть вещи, о которых не принято говорить вслух. Если их втиснуть в точные рамки слов, они производят по меньшей мере нелепое впечатление. И Сюнскэ молчал…
Каждый день люди, ласки, кошки и ястребы устремлялись в атаку, но нигде — ни в деревне, ни в городе — крысиная сила не убывала. Обглоданные деревья, облысевшие поля, изгрызенные стены амбаров… В поисках пищи крысы все больше и больше наглели. В управлении целый день надрывались телефоны. Каждый звонок приносил какую-нибудь ужасную весть: за одну ночь крысы сожрали соломенную крышу на домике углежога, они насмерть загрызли ребенка, заснувшего на гумне, — когда за ним пришли, из его разодранного горла один за другим выскочили три окровавленных серых убийцы. Сюнскэ понимал, что началась борьба не на жизнь, а на смерть. В городе крысы заняли все ходы канализационной сети. От капканов и яда прок был только в первые дни. Крыс выручило тончайшее обоняние — они научились распознавать опасность. Потери серой армии всё сокращались. Число погибших и взятых в плен стремительно падало. И каждый вечер с глинистых берегов реки доносился истошный визг, похожий на смех сумасшедшего. Заслышав его, люди немели от ужаса.