И все-таки власти упорно призывали население включиться в «охоту на крыс». Через каждые три-четыре дня выходили экстренные выпуски газет. На стенах домов расклеивались плакаты, предостерегавшие от грозной опасности. Атмосфера накалялась все больше и больше. Поползли тревожные слухи, заговорили об эпидемии. Втайне Сюнскэ давно опасался этих слухов. Когда же в газетах появилось сообщение о пострадавшем домике углежога и съеденном крысами ребенке, началась настоящая паника. Над городом замаячили страшные призраки сыпняка и холеры. Понапрасну старалась пресса, понапрасну день и ночь надрывалось радио, разоблачая ложные слухи. Паника продолжалась. Чтобы хоть как-нибудь успокоить население, санитарный отдел префектуры скрепя сердце пошел на крайние меры: было отдано распоряжение опрыскать дома ДДТ и сделать всем прививки. Но это только ухудшило дело: люди решили, что если уж до такого дошло, — значит, и впрямь началась эпидемия. В амбулатории хлынули толпы народа — сюда шли с ангиной, гриппом, а то и просто с головной болью. Врачи проклинали санитарный отдел за кретинизм, а пациенты с упорством маньяков выискивали у себя различные признаки страшных болезней. Верный диагноз приводил их в полнейшее расстройство, но стоило только намекнуть, что есть подозрение на тиф или холеру, и лица их принимали умиротворенное, чуть ли не радостное выражение. Среди медиков, занимавшихся частной практикой, нашлись ловкачи, которые без зазрения совести ставили ложный диагноз — лихорадка. Народ повалил в аптеки, аспирин брали с боя. Залежавшийся товар был распродан в мгновение ока.
Зацвела вишня. Мягкий весенний ветерок плыл над разубранными садами. А по улицам расползался мертвящий ужас. В души людей заглядывали ледяные глаза средневековья. В конторах и банках, в магазинах и школах, на рынках и остановках знакомые и незнакомые недоверчиво всматривались друг в друга, будто ища тайный смысл в каждом слове случайного встречного, в каждом его взгляде. Так стихийное бедствие стало фактором психологическим, а сдвиг в психологический фактор не замедлил сказаться в политической жизни города.
Первыми подняли шум кандидаты в собрание префектуры от прогрессивных партий, незадолго до этого провалившиеся на выборах. Едва по городу поползли слухи об эпидемии, как они разом встрепенулись и ринулись в бой. Им важно было одно — лишить избирателей последних остатков душевного равновесия. Они кричали о неправильных методах руководства, о коррупции в государственном аппарате, вытаскивали на свет давно позабытые грязные делишки, громогласно возмущались новым зданием префектуры, этим образчиком оголтелого модернизма. Один из них, неизвестно откуда, пронюхал о темных махинациях, совершающихся в этом светлом, сверкающем стеклом ультрасовременном здании. Горя желанием разоблачить их, он явился к Сюнскэ домой, чтоб поподробнее разузнать, как начальство зарезало его проект. Сюнскэ очень коротко рассказал ему о проекте, объяснил связь между цветением бамбука и крысами. Тот мигом смекнул, что тут можно нажить политический капиталец, и бурно обрадовался. В тот же день, выступая на митинге, он поведал согражданам об этой истории и торжественно заключил: «Вот как была убита единственная живая совесть в городе». Сюнскэ, украдкой пробравшийся в зал, даже на стуле заерзал. А ораторы, брызгая слюной, провозглашали его неким новым пророком, совестью города, героем, которого из зависти затирают мелкие людишки.
Митинговали до одури. На перекрестках улиц, в зданиях школ. И с каждым днем обличительные речи становились все хлеще. Люди, охваченные паникой, охотно участвовали в любом сборище, какая бы партия его ни устраивала, какие бы речи там ни звучали. Поначалу ораторы ограничивались колкостями по адресу префектуры, но потом осмелели и стали требовать отставки самого губернатора. На стенах домов, на фонарных столбах, на заборах запестрели плакаты с именами новоявленных кандидатов на этот пост. Энергичные требования подкреплялись жирными восклицательными знаками. Даже ночью, когда обессиленный город засыпал, на перекрестках громко звучали юные звонкие голоса, призывавшие к революции. Вместе с крысами и холерными вибрионами эти крики вторгались в сон измученных людей.
Как-то раз, поздним вечером, когда Сюнскэ шел на радиостанцию, мимо него промчался парень на мотороллере. Он выкрикивал какие-то лозунги, его сильный молодой голос многократным эхом катился по опустевшим улицам. Этот голос преследовал Сюнскэ всю дорогу, поднялся вслед за ним по лестнице и сквозь толстые стены ворвался в тишину студии. Он мешал ему, этот голос, не давая сосредоточиться. А ведь Сюнскэ пригласили сюда, чтоб записать на пленку беседу об ужасном ущербе, причиняемом крысами.
Возмущение по адресу префектуры, бессильной справиться с бедствием, дошло до предела, и вот тут-то Сюнскэ, неожиданно для себя, вдруг вырос в собственных глазах. В этот день он вернулся из близлежащей деревни, куда отвозил крысиный яд, и потому пришел на работу позднее обычного. Как раз в это время от торговцев животными прибыла новая партия ласок, и служащие суетились вокруг машин, сгружая клетки. Тупоголовое начальство все еще возлагало большие надежды на этих резвых зверьков, и их продолжали закупать, насколько позволял бюджет. Конечно, ласка — исконный враг крыс, а от ядов нет никакого толку; крысы или совсем не притрагиваются к отравленным приманкам, или у них вырабатывается иммунитет, и тогда приходится без конца увеличивать дозу. А впрочем, много ли проку от ласок, если крысы заполонили десятки тысяч гектаров?! Сюнскэ вовсе не разделял оптимизма своего шефа. Но против начальства не пойдешь; что там ни говори, а шеф возглавляет комиссию по борьбе с крысами, хотя фактически всей работой руководит не он, а Сюнскэ. Подумать только — ведь когда-то Сюнскэ сам повел его в виварий, и вот теперь мысль об этом свирепом и ловком зверьке крепко засела в плешивой голове шефа.
…Сюнскэ рассеянно скользнул взглядом по ящикам с животными и чуть не вскрикнул от удивления. Он приказал рабочему поставить один из ящиков на пол и тут же внимательно осмотрел ласку. Так и есть! На ухе зверька было клеймо. Бросился ко второму ящику, к третьему ящику — то же самое. Помчался в отдел снабжения, схватил накладные. Они были густо испещрены подписями. Проверил даты, и все стало ясно.
Накладные были выданы, когда он ездил в командировку. Завизировал их заведующий отделом лесоводства. Подписи Сюнскэ ни на одной из них не было.
Молча вернул он все документы служащему отдела снабжения и уныло побрел к себе. Ему повезло, по дороге он столкнулся со своим шефом — тот как раз выходил из уборной. Словно бы невзначай, Сюнскэ зашагал рядом с ним. Попробовал закинуть удочку:
— Я слышал, вы были недавно в ресторане с поставщиком ласок, ну, с этим самым — «Звери Нода»?
Шеф клюнул неожиданно легко:
— Да, мы с ним обсудили кое-какие личные дела.
— Щедрый он человек, господин Нода, широкая натура. Правда, иной раз действует несколько легкомысленно…
Шеф, кажется, и не заметил, как в глаз ему вонзился крючок.
— Может быть, может быть, но, в общем, он славный.
— Не знаю, не уверен. Люди с такой широкой натурой иногда бывают опасны.
Шеф замедлил шаги, исподлобья взглянул на Сюнскэ. Ох, до чего тошнотворный от него запах! Сюнскэ быстро отвернулся и тут же нанес последний удар:
— Прошу вас впредь прекратить всякие операции с этим человеком. Иначе я буду вынужден возбудить против него судебное дело. Он занимается браконьерством: ловит выпущенных нами ласок и нам же их продает — наглость какая! Полагаю, что, когда вы беседовали с ним в ресторане, вы ведь не могли не заметить, что он за фрукт.
Шеф явно растерялся. Потом лицо его выразило недоумение. Сюнскэ усмехнулся. «Сейчас прикинется дурачком», — подумал он и поспешно добавил:
— Неудачно это вышло, что я как раз был в командировке. Вы ведь только в прошлом году пришли к нам в отдел, вот вас и провели. Я просмотрел накладные в отделе снабжения. Ласки проданы нам по цене, в три раза выше рыночной. Этот Нода — нахал известный.
Сюнскэ искоса глянул на шефа. Исход битвы решился неправдоподобно быстро. Шеф с самого начала клюнул на приманку — признал, что Нода угощал его в ресторане. Теперь уж ему не отвертеться. Этот мошенник, хорошенько нагревший руки на строительстве нового здания, признанный дока по части всяких темных дел, наконец-то попался в ловушку. И Сюнскэ почувствовал удовлетворение, будто облил бензином очередную партию крыс.
— Да, но… как ты… об этом проведал? — едва слышно выдохнул шеф, выходя из шока. Он облизывал пересохшие губы. Если нанести ему еще хоть один удар, он, чего доброго, примется мстить. И Сюнскэ стал объяснять ему вкрадчивым тоном:
— А я отдал распоряжение — перед тем как выпускать ласок, ставить каждой на ухо клеймо. Только вопрос, все ли служители вивария его выполняют. Им и так хватает хлопот. Хорошо еще, если они не подкуплены «Зверями Нода». Вы же знаете — социалисты и коммунисты подняли кампанию против губернатора, требуют его отставки. Так что сейчас нужна осторожность — можно сорваться на пустяке.
Шеф решил было обороняться, даже рот открыл, но потом покачал головой и ничего не сказал. Впрочем, он быстро оправился от испуга, и когда они входили в отдел, во рту у него, как обычно, торчала зубочистка. Немного погодя Сюнскэ принес жалобы и накладные. Шеф сделал ему знак наклониться поближе.
— На сегодняшний вечер я тебя ангажирую. Приходи в ресторан «Цутая», на Кавабата-мати. Знаешь, да? Часиков этак в шесть.
Сюнскэ одолевали сомнения — не слишком ли резко он говорил с шефом. Он уже собрался было изменить тактику, и вдруг это приглашение. Победа по всей линии! Он не сумел скрыть своей радости… Здорово! Десять баллов!
Стоя навытяжку перед шефом, Сюнскэ смотрел вниз на его плешивую голову. Тот, явно чувствуя его взгляд, сидел неподвижно и дал ему вволю налюбоваться собой. Глядя на его темя, Сюнскэ вдруг ощутил под редеющими волосами толстые своды черепа, и ему захотелось пройтись по ним пальцами. Потом он представил себе, как захрустят кости, если стукнуть тяжелым тупым предметом по розовой глянцевитой макушке. Словно чуя опасность, шеф не поднимал глаз и делал вид, будто просматривает накладные.