И все-таки беспокоиться есть о чем. Мы работаем в здании, выстроенном по последнему слову архитектуры. Стены здесь выкрашены в такой цвет, который, по мнению психологов, максимально повышает производительность труда. На фабриках — сплошная автоматизация. В обеденный перерыв там звучит вальс: как известно, это снижает нервное напряжение. Словом, весь антураж — сверхсовременный, а беспокоит нас каждый день завтрашняя погода. Для «Самсона» сводка метеостанции — лакмусовая бумажка. Если в воскресный день по всей стране идет дождь, тонны карамели остаются лежать на складах. Ведь матери победнее раскошеливаются только в воскресенье. Стало быть, кое в чем разъездные агенты правы. И хоть они утешают стариканов, те скрепя сердце вынуждены признать, что сбыт действительно сокращается.
Но дело не только в дожде. Карамель вообще продается плохо, и разъездным агентам приходится выискивать все новые и новые объяснения этого непостижимого факта. Если нет дождя, то бастуют служащие государственных железных дорог. Если нет забастовки, неожиданно тонет прогулочный пароход. А в те месяцы, когда поезда идут нормально и суда не тонут, случаются тайфуны или пожары. Стоит только поискать, и тотчас обнаружишь что-нибудь такое, что в нашей тесной островной стране мешает людям есть карамель. Когда же все мыслимые бедствия исчерпаны, выдвигается какое-нибудь новое, весьма оригинальное объяснение: скажем, год выдался слишком урожайным, фруктов — тьма-тьмущая, так на черта деревенским ребятам карамельки?! Ну, а если уж сослаться и вовсе не на что, агенты твердят: мелкие торговцы возмущены тем, что мы продаем им товары по ценам прейскуранта и заставляем их погашать векселя в сорокадневный срок — они усматривают в этом гнет крупного капитала. Все это, в общем-то, близко к истине. И тем не менее ни одно из таких объяснений нельзя считать исчерпывающим.
В отделе производства, где продукцию оценивают с точки зрения вкусовых норм, сокращение сбыта объясняют совсем по-другому. Там стариканам усердно втолковывают, что времена изменились. В годы правления императора Тайсё[6] карамель была экзотическим продуктом. Японцы, еще не успевшие вкусить европейской цивилизации, очень охотно раскупали эту смесь сливочного масла, молока, патоки и эссенций. Кроме того, зазывы реклам: «Вкусно, питательно, здорово» — производили сильное впечатление на простодушных островитян, знакомых только с отечественными сладостями. Оригинальная мысль — подкреплять рекламу кондитерских изделий доводами диететики — принадлежит фирме «Аполлон». Видя ее успех, другие фирмы тоже присвоили себе символические названия — «Самсон», «Геркулес». В те времена бедняги-японцы были ущемлены своим слабым сложением и поэтому во всякой еде прежде всего искали питательность. Так начался карамельный бум, за ним еще один бум и еще. Все три фирмы упивались огромным успехом своей сладкой продукции, хотя им и приходилось делить между собой сравнительно узкий рынок.
Потребность в сластях, привитая широкой публике предприимчивыми гигантами, все росла и росла, так сказать, облекалась в плоть. За карамелью последовали шоколад и печенье, раковые шейки и монпансье. Вот как случилось, что утеха европейских средних слоев под гром оваций получила права гражданства во владениях соевой пасты и соленой редьки. Но вскоре эта экзотика сделалась будничной и привычной. Вот тут-то и зародилась опасность. Ничего не поделаешь: вкусы широкой публики меняются — медленно, но верно. Правда, потом была долгая война, а после долгой войны — еще один бум, но все-таки вкусы менялись, и мы не поспевали за этими переменами. В то время люди бросались на карамель, чтобы потешить истосковавшуюся по сладкому утробу или погрузиться в сентиментальные воспоминания о мирном времени. Но вот жизнь вошла в обычную колею, и карамель потеряла для них свою притягательную силу. Наша продукция больше не привлекала покупателей — она приелась. Именно в это время кривая на графике, достигнув наивысшей точки, остановилась, а потом стала медленно ползти вниз.
Но в людях живет примитивный и наводящий на грустные мысли инстинкт подражания. Благодаря ему нам удалось на какое-то время снова добиться успеха: мы выпустили жевательную резинку, — точно такую, какую жевали победители. Однако прибыль была слишком ничтожна. Срочно требовались новые идеи и новые раздражители.
Лаборатории устремились на поиски новых вкусовых веществ и создали несколько опытных образцов новой продукции. Некоторые из них поступили в продажу, — например, «деревенские» конфеты, жевательная резинка с пепсином, улучшающая пищеварение, ароматические подушечки для укрепления десен и двухслойные солено-сладкие конфеты. Словом, все фирмы с помощью самых разнообразных средств усердно атаковали вкусовые ощущения покупателей, но ни одно из этих новшеств не имело широкого успеха. И стариканы тяжко вздыхали среди леса бутылок со специями и эссенциями.
Во время войны все три фирмы выпускали галеты, пакеты НЗ и высококалорийные продукты для армии и беженцев. В конце войны фабрики «Самсона», «Аполлона» и «Геркулеса» были разрушены, дела их пришли в упадок, но это только ускорило переход на массовое производство. Были построены новые фабрики с новеньким оборудованием. Завертелись автоматические смесители, забурлили котлы, задышали жаром огромные печи. Автоматы стали выбрасывать шестьсот пятьдесят карамелей в минуту, тонну печенья в час, шесть тонн монпансье в сутки. Этот поток закружил нас и помчал неизвестно куда. Бум кончился, но мы не сумели остановиться. Поток несся все дальше, хотя признаки спада уже появились.
Отдел сбыта охватила нервная тряска, отдел производства задыхался от страшного напряжения, отдел рекламы бился в истерике. Мы очутились у запертой двери, ключ от которой был потерян. Наша фирма стала устраивать распродажи карамели, заманивая покупателя премиями. Последние годы кондитерские магазины привлекали детвору не запахом сластей, а духовым ружьем, восьмимиллиметровым кинопроектором, фотокамерой. Или велосипедом. Тропическими рыбками. Замшевым костюмом. Набором для игры в бейсбол. Так гиганты превратились в мелочных торговцев.
Нельзя сказать, чтобы все эти ухищрения были совсем уж бесплодными. От иных был кое-какой прок, от иных — никакого. После каждого нового капиталовложения кривая на графике выделывала замысловатые фигуры. Разъездные агенты то ликовали, то злились и ныли. Случалось, «Самсон» вырывался вперед и оставлял своих конкурентов далеко позади. Но, что там ни говори, распродажи могут повысить спрос лишь на короткое время. Ведь это своего рода наркотик. Как только перестает действовать один раздражитель, нужно вводить другой, еще более сильный. И гиганты боролись не на жизнь, а на смерть, вкладывая в коробки с карамелью все больше и больше билетиков на премию. Сколько было затрачено денег и сил! Сколько подножек подставлено противникам! А сколько радужных снов и мечтаний развеялось в прах! После каждого такого сражения миллионам детишек, деревенских и городских, оставалось сосать собственный палец — премия им не досталась, все надежды обмануты. А из тихих, уютных кабинетов членов правления вновь и вновь доносилась команда: «Продавать, продавать как можно больше!»
Нет, это была уже не реклама, это была какая-то свистопляска, стоившая чудовищных денег.
А между тем не мешало бы нам призадуматься над собственным поведением. Как тут не вспомнить одну аллегорию. У обочины автострады в штате Теннесси стояли во время войны три огромных щита. На первом из них два осла, связанные одной веревкой, рвутся к стогу сена, но приблизиться к нему не могут, так как тянут в разные стороны. На втором — ослы обнаруживают, что им выгоднее соединить усилия, и движутся рядышком, — вот они уже у самого сена. На третьем щите ослы, разделавшись с первым стогом, в полном согласии принимаются за второй.
И все. Никаких пояснений, никаких призывов. Однако смысл этих трех рисунков был ясен каждому — они пропагандировали необходимость совместных усилий во время войны. Сартр — не специалист по рекламе, но, взглянув на эти рисунки, сразу же уловил суть. Вот что он сказал — и был совершенно прав:
— Любой человек, увидевший эти щиты, должен сделать выводы сам. Когда до него доходит смысл рисунков, ему кажется, что именно он открыл эту истину, и вот он уже наполовину убежден.
У американцев гениальная способность улавливать психологию масс. Они считают, что реклама должна воздействовать прежде всего на подсознание. Конечно, в периоды подъема и мы позволяли себе придерживаться такой тактики. Айда наказывал своим художникам и текстовикам рекламировать только приятный вкус карамели. Обращаясь к покупателю, он не настаивал, не просил, не подзадоривал. Он рекламировал не продукцию, а ощущение. Ведь покупатель испытывает глубокое недоверие к рекламе. Он терпеть не может, чтобы его подхлестывали. Поэтому после войны, когда люди еще блуждали среди развалин, мы всячески расписывали утехи, которые несет им наша карамель. Придя в кондитерский магазин, каждая мать наслаждалась тем, что выбирала покупку сама, на свой вкус. И если при этом в сумеречных глубинах ее подсознания проступал контур «Самсона», а не «Аполлона» и не «Геркулеса» — цель наша была достигнута. Так считали мы все, во главе с Айда. Именно в ту пору художники «Самсона» создали свои лучшие плакаты. Нашим стариканам оставалось только поглядывать на кривую — прекрасную, длинную траекторию полета мяча для гольфа; других забот у них не было.
Однако такое благодушие годится лишь для хороших времен — хороших с точки зрения нашей фирмы. Стоило появиться первым признакам спада, и мы тут же скатились до уровня мелких провокаторов. Мутная, топкая, как болото, конкуренция засасывала нас все глубже, особенно во время распродаж; они совершенно обессиливали нас, вызывали вредное возбуждение у детей, а против этого энергично протестовали ассоциации родителей и учителей и всякие женские организации. И вот в конце прошлого года представители «Аполлона», «Самсона» и «Геркулеса» устроили совещание и порешили впредь воздерживаться от распродаж. Но не прошло и месяца, как поползли тревожные слухи, и джентльменское соглашение было