Но главный сюрприз был впереди. Заглянув в проект «Аполлона», я так и ахнул. Я не поверил своим глазам. Там жирным шрифтом были напечатаны всего полторы строки, но какие!
«Большая премия» — стипендия на весь срок обучения в начальной, средней и высшей школе.
Я поднял голову. Айда молча возился с авиамоделью. Я смотрел ему прямо в затылок, но он не обернулся. «Да, оплошал ты», — подумал я. Молчание его выражало боль и муку. Замысел «Аполлона» был воистину гениален, — и правда, зачем заигрывать с детьми, если можно взывать непосредственно к родителям? «Аполлон» стрелял прямо в лоб. А мы-то, слепые идиоты, гонялись за ребячьей мечтой! «Самсон» зашатался.
— Убили! — сказал я Айда, возвращая ему бюллетень.
Он закурил сигарету, затянулся, кивнул. Я со вздохом посмотрел на темнеющие окна. Стекла дрожали от вечернего шума, доносившегося со станционной площади. Борьба будет тяжелая — это ясно. Слишком уж часто мы жульничали с премиями — они так никому и не выпадали. Покупатели больше не верят нам. И дети и родители устали от бесплодных мечтаний. Разумеется, прочитав солидное объявление «Аполлона», они скептически усмехнутся. Но все-таки, когда ребенок попросит конфетку, родители сравнят обещания трех кондитерских фирм и, подавляя вздох, пойдут в магазин «Аполлона». И если даже ребенок больше не будет, клянчить сладкое, мать все равно забежит в магазин еще разок — есть в аполлоновском проекте этакая убедительность.
Храня хмурое молчание, Айда намазал столярным клеем опознавательные знаки реактивного самолета, налепил их на крылья, разгладил морщинки на плоскостях.
— Если мне не изменяет память, президент «Аполлона» — христианин, — сказал я. — Вам не кажется, что это его идея? Говорят, он запретил своей фирме выпускать ромовые бабы и конфеты с ликером — он же противник спиртного.
Щурясь от табачного дыма, Айда досадливо отмахнулся:
— Чушь! Просто конфеты с ликером не пользуются таким спросом, как карамель. Потому их и сняли с производства. Вот и все.
Наконец-то он оторвался от своей модели и поднял голову. Он ссутулился, глаза у него были усталые. Куда подевались напористость и изворотливость, которые помогли ему выйти победителем на совещании? Он сказал срывающимся голосом:
— Видно, есть у них башковитые ребята.
Некоторое время мы молча курили. В комнате эхом отдавался шум шагов на площади. Шаги приближались, удалялись, скрещивались. Людской поток за окнами все еще не иссяк. Шуршали машины, посвистывали электрички.
— Здорово они нас обскакали, чего там, — сказал я и стряхнул пепел с сигареты. — Но разница, в сущности, невелика — все равно премия выпадет на одного из миллиона.
Айда вскинул голову. Остро глянул на меня, словно усомнившись в моей искренности.
— Ну и что?! Мы же не просветительная организация! — бросил он резко.
Поднялся, швырнул сигарету на пол, примял ее ботинком. Когда я посмотрел на него, он уже пришел в себя. Распрямилась спина, развернулись плечи.
— Это и есть конкуренция!
В нем снова кипела энергия. На губах играла уверенная улыбка, слова были холодны, как клинок.
III
Чтобы подействовать на публику, реклама должна быть «оптической сенсацией». Дело в том, что от ее кричащих красок и огромных назойливых букв люди устали, кожа у них загрубела и стала толстой, как у слона, — не пробьешь. Они больше не верят рекламе, попробуй-ка тут чего-нибудь добиться! А между тем человеческий организм очень чувствителен. При отравлении из желудка непроизвольно извергается то, чего организм не приемлет. Вот и глаз рефлекторно отвергает все неприятное. А все обычное перестает воспринимать. Нам нужно перехитрить его. Чтобы привлечь этот глаз, беспощадный и отупевший от всяческих раздражителей, необходимо нечто из ряда вон выходящее, сенсационное.
Ни одна наша придумка, — а ведь все они плод колоссальной многолетней работы, — не оказалась такой успешной, как новый плакат. Айда каждый день ездил на фабрику пластмассовых изделий и, наконец, получил самый лучший космический шлем, какой только можно изготовить. Он приказал Кёко надеть его и улыбнуться, так, чтобы видны были зубы. Харукава сделал снимок. Айда создал плакат, противоречащий всем общепринятым нормам рекламы. Во-первых, никому не известная Кёко. Во-вторых, щербатые зубы. В-третьих, мальчишескую игрушку демонстрировала девушка. А кроме всего, он использовал снимок, ничего в нем не изменив. Между прочим, Айда не поленился подготовить точно такую же фотографию, где вместо Кёко был снят известный молодой актер. Разумеется, это хранилось в тайне. Айда просто застраховался на тот случай, если Кёко провалится. Но запасной снимок нам не понадобился — плакат с Кёко мгновенно завоевал потрясающую популярность.
Люди испытывают интерес к человеческому лицу. Ведь каждое лицо по-своему действует на нас. Действует непременно, только одно — сильнее, другое — слабее.
Вот поэтому Айда и считал — надо выбрать такое лицо, чтобы его характерные особенности еще отчетливей ощущались на фотографии и их можно было усилить умелой композицией. И он был последователен в своих поисках. С той самой минуты, когда Айда увидел через стекло витрины залитую солнцем улыбающуюся Кёко, он неизменно оценивал ее в трех планах — с точки зрения возможностей объектива, композиционного мастерства Харукава и технического несовершенства печати.
— Это лицо будет жить, несмотря на самые грубые промахи типографских ретушеров, — говорил Айда. — Впрочем, если б не Харукава, ничего бы не вышло. Как бы девчонка ни походила на каппу, на одной ухмылке далеко не уедешь.
Отзывы о плакате с Кёко были самые разнообразные, но всех пленяли в ней юность, свежесть, поразительная естественность и ни с чем не сравнимое обаяние. Это полностью совпадало с тем впечатлением, которое произвела фотоподборка «О-о, юность!». Увидев щербатые зубы Кёко, люди думали вовсе не о вреде карамели. Их поражала сила жизни, игравшей в ее лице. Девчонка вышла из толпы, и этой толпе принадлежали ее улыбка, ее юность и ее бедность. Она убеждала именно своей близостью к этой толпе. И еще одно. С помощью Кёко Айда сумел убедить людей, что карамель — не просто дешевое лакомство, а нечто чудесное, совершенно необходимое им, неиссякаемый источник радости. Новизна зрительного восприятия оживляла притупившееся вкусовое ощущение. Со стен кондитерских магазинов и станций железной дороги, домов и театров на людей смотрело сияющее лицо, полное такого искреннего восторга и удивления, что все невольно начинали улыбаться.
Плакат был расклеен на улицах примерно через месяц после того, как появилась подборка «О-о, юность!». Увидев его, редакторы популярных журналов мод тотчас же вспомнили девушку, разводившую головастиков, и Айда пришлось отвечать на множество телефонных звонков. Вместе с Кёко он обошел немало редакций. По его совету она разослала свои снимки с приложением рекомендации Харукава в журналы и ателье, рекламирующие модели женского платья. Через три недели у нее уже не было необходимости служить в конторе. Журналы мод и владельцы демонстрационных залов устроили на нее форменную облаву. Кёко прекрасно усвоила то выражение лица, которое подсказали ей Айда и Харукава. Оно стало для нее чем-то вроде визитной карточки. Позы могли меняться, но радостно-удивленная улыбка оставалась неизменной. Успех ее оказался прочным и на новом поприще, а это лишний раз подтвердило, что мы не ошиблись в расчетах. Должно быть, весь секрет в том, насколько глубоко реклама проникает в подсознание покупателя. Но как это определишь? Можно лишь проанализировать реакцию отдельных людей, а потом, при помощи статистики, идти от частного к общему и считать полученные таким путем выводы достоверными.
Айда помогал Кёко, не щадя сил. Еще бы — чем она популярнее, тем больше будут засматриваться на нашу рекламу. Однако при заключении договора он поставил ей довольно жесткие условия: взял с нее слово, что она не будет служить рекламой не только для наших конкурентов, но и ни для каких других фирм. За это он компенсировал ее достаточно крупной суммой. И охотно позволил ей участвовать в показе моделей и публиковать свои снимки в журналах. Отныне лицо и голос Кёко работали на нас через любого посредника, будь то радио, телевидение или рекламные листки. Прочность ее успеха была проверена и перепроверена тысячу раз.
Кёко распрощалась со своими головастиками и поношенной клетчатой сумкой. Скинула дешевенькие брюки и стоптанные сандалеты и вдруг почувствовала неодолимую тягу к поясу-грации с косточками. Жуя резинку, она больше не вспоминала упаковочный автомат и нашу витрину. Забыла станционную площадь и бесцеремонность мужских локтей в переполненной электричке. Теперь она шествовала в лучах юпитеров под приглушенные звуки вальса; атмосфера в демонстрационном зале была насыщена тонким ароматом лиризма, из полутьмы наплывали расширенные женские зрачки, едва слышный шепот, потом раздавались аплодисменты. Кёко появлялась на помосте в полосах яркого света, она улыбалась, вдыхала горячую пыль, прохаживалась взад и вперед, создавая в зале бесчисленное множество маленьких водоворотов, кивала и снова удалялась. Ее имя было на устах у всех девушек моложе двадцати лет. Его повторяли повсюду — в конторах и магазинах, в кафетериях и дешевых столовках.
В тот вечер, когда она в первый раз выступила в качестве манекенщицы, Айда был занят, и ужинать повел ее я. За кофе Кёко разговорилась. Оказывается, ей хотелось стать джазовой певицей. Как видно, джаз был ее давнишней мечтой — она могла говорить о нем без конца. Я объяснил ей, что для этого надо бы знать английский язык. Кёко решила купить словарь. Выйдя из ресторана, мы отправились в книжный магазин. На полках было полно всевозможных словарей, начиная с карманных, которыми пользуются на экзаменах в школе, и кончая огромными оксфордскими, в роскошных кожаных переплетах с золотым тиснением. Я брал их с полок по одному, листал и объяснял Кёко особенности каждого, называя цену. Она молча смотрела на гору книг, потом подняла голову. Лицо у нее было растерянное.