где именно начинается «внутри», – когда градиент от вакуума до вырожденного газа размазан на три миллиона километров. В зависимости от определения, может оказаться, что мы уже там, внутри этой чертовой штуки.
Хаким поворачивается ко мне, пока Шимп опускает нас по направлению к шторму:
— Может стоит их разбудить.
— Кого?
— Санди. Ишмаэля. Всех их.
— Ты знаешь сколько тысяч их спит там, внизу?
Я знаю. Хаким может попытаться угадать, но я, предатель, знаю с точностью до человека, даже не проверяя.
Хотя для них это и не повод дружески похлопать меня по плечу.
— Зачем? — спрашиваю я.
Он пожимает плечами:
— Это всё только теория. Никакой уверенности у нас нет. И ты это знаешь. Завтра мы все можем быть мертвы.
— И ты хочешь их всех оживить, чтобы они могли увидеть, как умрут?
— Чтобы они могли… я не знаю. Написать поэму. Изваять скульптуру. Черт, кто-то из них, возможно, даже захочет примириться с тобой, прежде, чем всё закончится.
— Хорошо, допустим мы их разбудим, а на следующий день не умрем. Ты только что предложил перегрузить нашу систему жизнеобеспечения на три порядка выше расчетной мощности.
Он закатывает глаза:
— Ну тогда мы просто уложим всех назад. Подскочит CO2 – ну и что? Ничего такого, с чем лес не справился бы за пару-тройку столетий.
Дрожь в его голосе почти незаметна.
Он напуган. Так вот оно что. Он напуган и не хочет умирать один. А я не в счёт.
Ладно. Хоть что-то.
— Да ладно тебе. По крайней мере, это будет отличная вечеринка в честь солнцестояния.
— Спроси Шимпа, — говорю я.
Лицо Хакима застывает. Я же сохраняю на своем нейтральное выражение.
Я практически уверен, что он всё равно предлагал это не всерьез.
Глубины тропосферы. Самое сердце шторма. Утесы из аммиака и воды вздымаются на нашем пути. Атмосферные океаны, расколотые на мельчайшие капли, на кристаллы. Они врезаются в наш астероид на скорости звука и либо мгновенно замерзают, либо каскадами отражаются в пространство, в зависимости от настроения. Молнии сверкают повсюду, выжигая у меня в сознании мимолетные остаточные образы демонических лиц и огромных когтистых рук со слишком большим количеством пальцев.
Каким-то образом палуба у меня под ногами остается неподвижной, даже под действием судорог умирающего мира. Я же не могу до конца подавить свое недоверие: несмотря на тяжесть двух миллионов тонн базальта и черной дыры в придачу, кажется бесконечно странным, что нас не швыряет вокруг, как пылинку в аэродинамической трубе.
Я отключаю видеопоток, и весь этот хаос исчезает, сменяясь видом автоматов, переборок и жил прозрачного кварца над инженерной палубой. Я провожу немного времени, наблюдая за запуском автоматических конвейеров, за тем, как в вакууме, за обзорным периметром, заканчивается сборка обслуживающих дронов. Даже в самом лучшем случае у нас будут повреждения. Камеры, ослепленные сверхзвуковыми иглами льда или волнами кипящей кислоты Туле. Усы антенн дальнего наблюдения, оплавленные жаром Суртра. В зависимости от того, что именно сломается, может потребоваться целая армия, чтобы устранить повреждения, после того, как мы завершим наш маневр. Вид строящихся солдатиков Шимпа придает мне немного уверенности.
На какое-то мгновение мне кажется, что я слышу слабый скрежет где-то в отдаленном коридоре. Пробой? Разгерметизация? Но сигналов тревоги нет. Возможно просто один из жуков-мобилей пробуксовывает на повороте в поисках станции зарядки.
А вот сигнал у меня в голове мне уже не мерещится: вызов с мостика, от Хакима.
— Ты нужен здесь, — говорит он, как только я открываю канал связи.
— Я на другой стороне от…
— Пожалуйста, — говорит он и сбрасывает мне видеопоток с одного из носовых кластеров наблюдения, направленных прямо в небо.
Какая-то деталь рельефа возникает из монотонности сплошной облачности: яркая выпуклость на темном небосводе, как будто кто-то давит пальцем на крышу мира. Невидимая в видимом спектре, скрытая потоками аммиака и ураганами углеводородов, в инфракрасном диапазоне она светится, как тлеющий уголек.
Понятия не имею, что это такое.
Я провожу воображаемую линию через оба конца червоточины:
— Оно точно на нашем векторе смещения.
— Ясен хрен, что оно точно на векторе. Мне кажется, червоточина его каким-то образом… провоцирует.
И оно излучает на уровне двух тысяч Кельвинов.
— Зато мы уже внутри звезды, — говорю я, надеясь, что Хаким воспримет это как хорошую новость.
По крайней мере, всё идет по расписанию.
У нас совсем нет информации. Мы не знаем, как далеко мы от верхней границы: она продолжает удаляться высоко над нами. Мы не знаем, насколько мы близко к ядру: оно продолжает распухать, освобождаясь от веса срываемой атмосферы. Всё, что мы знаем, это то, что, когда температура над нами начинает подниматься, – мы снижаемся. Давление поднимается под нами – мы поднимаемся. Мы как крупинки в чреве рыбы посреди пустого океана: концепции «поверхности» и «дна» для нас одинаково гипотетичны. Ни один из наших ориентиров не статичнее нас самих. Шимп показывает приблизительные вычисления, основываясь на силе притяжения и инерции, но даже это скорее догадки, учитывая искажения локального пространства-времени, вызванные нашей червоточиной. Мы растянуты вдоль вероятностной функции и ждем, пока коробка откроется, чтобы Вселенная могла посмотреть, живы мы или уже мертвы.
Хаким смотрит на меня сквозь объем монитора, и его лицо мерцает светом сотен видеопотоков обзорных камер.
— Что-то не так. Мы должны были уже пройти.
Он повторяет это весь последний час.
— Вариативные отклонения неизбежны, — напоминаю я ему. — Модель…
— Модель, — он выдавливает короткий горький смешок, — которая основывается на всех этих зеттабайтах данных, что мы собрали во все те другие разы, что мы ловили попутку, чтобы пролететь через красный гигант. Модель ни черта не стоит. Одна-единственная вариация магнитного поля – и мы уже летим вниз вместо того, чтобы лететь наружу.
— Мы всё ещё здесь.
— В этом-то и проблема.
— Снаружи все еще темно, – говорю я, имея в виду, что атмосфера всё еще достаточно плотная, чтобы не пропускать ослепляюще яркий свет внутренностей Суртра.
— Темнее всего – перед рассветом, — говорит Хаким мрачно, показывая на то самое светлое пятно в инфракрасном обзоре верхней полусферы.
Шимп все еще не может объяснить, что это такое, несмотря на то, что запихивает в свои уравнения все доступные потоки данных в реальном времени. Все, что мы про это знаем – оно стоит точно на нашем векторе смещения и становится всё горячее. Или ближе. Сложно сказать – сенсоры не дают точных данных на этой дистанции, а высунуть голову из облаков, чтобы посмотреть получше, мы не можем.
Чтобы это ни было, Шимп не считает, что нам стоит об этом беспокоиться. Он говорит, что мы почти прошли.
Шторм уже не замерзает, сталкиваясь с нами. Он шипит и плюется, мгновенно превращаясь в пар. Непрекращающийся стробоскоп молний подсвечивает небо, и возвышающиеся монстры из метана и ацетилена движутся набором стоп-кадров.
Так мог бы выглядеть разум Бога. Если бы Он был эпилептиком.
Иногда мы оказываемся на пути божественного синапса прямо во время разряда: миллион вольт ударяет нам в корпус, и очередной кусок базальта осыпается окалиной. Или «Эри» слепнет на еще один глаз. Я уже потерял счёт выжженным камерам, антеннам и тарелкам радаров. Я просто мысленно добавляю их к списку потерь, наблюдая, как еще одно окно вспыхивает и гаснет на мозаике экрана.
Хаким так не делает:
— Проиграй еще раз, — говорит он Шимпу, — вот тот видеопоток. Прямо перед тем, как он выгорел.
Последние моменты жизни последней жертвы: покрытая кратерами поверхность «Эри», вкрапления каких-то полузахороненных механизмов. Молния вспыхивает в левой части экрана и бьет в ребро радиатора охлаждения на полпути к горизонту. Вспышка. Банальная и уже до боли знакомая фраза:
Сигнал потерян— Еще раз, — говорит Хаким, — проиграй момент разряда на средней дистанции. Приблизь и останови.
Три молнии, пойманные на месте преступления – теперь и я вижу то, что заметил Хаким. С ними что-то не так. Они менее… случайные, чем фрактальная структура обычных молний. Цвет тоже отличается: смещен в синеву. И еще они меньше. Молнии вдали массивны. А здесь дуги изгибающихся вдоль поверхности разрядов не намного толще моей руки.
И они сходятся к какому-то более яркому объекту практически вне поля зрения камеры.
— Какой-то статический разряд? — предполагаю я.
— Да? И где ты видел такой статический разряд?
Я не вижу ничего подобного в текущей мозаике экранов, но мониторы мостика показывают ограниченное число окон, а у нас всё еще есть тысячи наблюдательных камер на поверхности. Даже мой линк не способен выдержать такого количества потоков одновременно:
— Шимп, есть ли еще подобные явления на поверхности.
— Да, — отвечает Шимп, подсвечивая один из дисплеев.
Яркие сети роятся над камнем и сталью. Целые батальоны шаровых молний идут на ломаных ходулях электрических разрядов. Нечто, похожее на плоскую мерцающую плазму, скользит вдоль поверхности «Эри» подобно морскому скату.
— Чееерт, — шипит Хаким, — а это-то здесь откуда?
Наш фасетчатый глаз теряет еще одну ячейку.
— Они намеренно выбивают нам сенсоры, — лицо Хакима становится пепельно-серым.
— «Они?» Может быть это всё-таки просто разряды, проходящие через структуру металла?
— Они ослепляют нас. Господи же ты сраный, вот не могли мы просто застрять внутри звезды? Нам обязательно нужно было добавить немного враждебных пришельцев для полноты картины.
Я бросаю взгляд на потолочную камеру: