– Вам меня не сбить. «Все идут ко дну» – шесть. «Смерть и ни слова больше» – семь.
– Хотите карамельку?
– Нет. «Покер, женщина и другие» – восемь. «Поруганная честь между мировыми войнами» – девять.
– Хотите стаканчик «Александра»?
– Замолчите. «Молитва со взломом» – десять.
– Блюдете фигуру, да? Я так и знал. Вам не кажется, что вы и без того тощая?
– «Сауна и другие радости плоти» – одиннадцать.
– Я ожидал подобного ответа.
– «Проза эпиляции» – двенадцать.
– Надо же, с ума сойти, вы перечисляете точно в том же порядке, что и в первый раз.
– Вот видите, у вас прекрасная память. «Приказать недолго жить» – тринадцать.
– Не надо преувеличивать. Но почему в таком порядке, а не в хронологическом?
– Вы даже в хронологическом порядке помните? «Гадкие люди» – четырнадцать. «Безболезненная асфиксия» – пятнадцать.
– Сделайте милость, прекратите.
– При одном условии: скажите сами недостающее название. С такой отличной памятью вы не могли его забыть.
– И все-таки забыл. У склероза свои причуды.
– «Интимный беспорядок» – шестнадцать.
– Долго это будет продолжаться?
– Сколько потребуется, чтобы освежить вашу память.
– Мою? Я не ослышался, вы сказали «мою» память?
– Именно так.
– Как прикажете это понимать – вы сами помните этот злополучный роман?
– Как я могла его забыть?
– Но почему же вы не скажете название сами?
– Хочу услышать его от вас.
– Повторяю вам: я не помню.
– Я вам не верю. Вы могли забыть все остальные, но этот – нет.
– И чем он так замечателен?
– Вы это знаете не хуже меня.
– Нет. Я гений, не знающий себе цены.
– Не смешите меня.
– Послушайте, будь этот роман и вправду знаменит, я бы о нем слышал. Однако что-то никто его не упоминал. Когда заходит речь о моем творчестве, всегда приводят одни и те же четыре названия.
– Вы сами прекрасно знаете, что это ничего не значит.
– А, понятно. Мадемуазель – снобка. Так и вижу вас в гостиной: «Ах-ах, вы читали Пруста? Нет, что вы, „В поисках…“, это пошло. Я имею в виду его статью, напечатанную в „Фигаро“ в тысяча девятьсот четвертом году…»
– Ладно, допустим, я снобка. Недостающее название, прошу вас.
– Зря просите.
– Вы подтверждаете мои предположения.
– Ваши предположения? Скажите на милость!
– Раз вы не хотите мне помочь, придется начать сначала – я не помню, на чем остановилась.
– Зачем вы долдоните этот перечень, если прекрасно знаете недостающее название?
– Увы, боюсь, я опять его забыла. «Апология диспепсии» – это раз.
– Еще одно слово, и я вас задушу, не смотрите, что я немощный старик.
– Задушите? Выбор глагола, мне кажется, говорит сам за себя.
– А вы бы предпочли, чтобы я вас пристукнул?
– На этот раз, дорогой господин Тах, вам не удастся уклониться от темы. Поговорим об удушении.
– Что, я написал книгу с таким названием?
– Не совсем.
– Послушайте, вы становитесь невыносимой с вашими загадками. Скажите мне название – и покончим с этим.
– А мне не к спеху. Давно я так не веселилась.
– Не могу сказать того же о себе.
– Тем приятнее. Но не будем отвлекаться. Поговорим об удушении, дорогой господин Тах.
– Мне нечего сказать на эту тему.
– Вот как? Почему же вы грозили этим мне?
– Мало ли что у меня вырвалось в сердцах, с тем же успехом я мог бы сказать, например: «Идите в баню!»
– Да. И тем не менее, будто бы случайно, вы пригрозили задушить меня. Странно.
– Куда вы клоните? Уж нет ли у вас пунктика насчет оговорок по Фрейду? Этого только не хватало!
– Я никогда не верила в оговорки по Фрейду. Но теперь начинаю верить.
– Я никогда не верил в действенность пытки словом. Но теперь начинаю верить.
– Вы мне льстите. Но давайте начистоту. Мне спешить некуда, и пока вы не извлечете из памяти недостающее название, пока не расскажете все об удушении, я вас в покое не оставлю.
– Как вам не стыдно преследовать бедного старика, немощного, больного и неподъемного?
– Я не знаю, что такое стыд.
– Вот как, ваши учителя забыли вдолбить вам и эту добродетель?
– Господин Тах, вы ведь тоже не знаете, что такое стыд.
– Естественно. Мне стыдиться нечего.
– Не вы ли говорили, что ваши книги пагубны?
– Вот именно: мне было бы стыдно, не сумей я напакостить человечеству.
– В данном случае все человечество меня не интересует.
– Вы правы, человечество вообще неинтересно.
– Интересны отдельные личности, не так ли?
– Только их очень мало.
– Вы знали какую-нибудь личность? Расскажите.
– Ну, хотите, расскажу о Селине?
– Нет, только не о Селине.
– Как? Он недостаточно для мадемуазель интересен?
– Расскажите мне о личности, которую вы знали во плоти, с которой жили бок о бок, общались и все такое.
– О медсестре?
– Нет, не о медсестре. Ну полно, вы же знаете, к чему я веду. Вы прекрасно это знаете.
– Понятия не имею, мадемуазель зануда.
– Сейчас я расскажу вам одну историю, которая, быть может, пробудит воспоминания в вашем склеротическом мозгу.
– Ладно. Коль скоро мне некоторое время, слава богу, не придется говорить, надеюсь, вы разрешите мне пожевать карамельки? Вы так меня замучили, что мне это просто необходимо.
– Извольте, разрешаю.
Писатель сунул в рот большую квадратную конфету.
– Моя история начинается с одного удивительного открытия. Журналисты, как известно, не обременены излишней щепетильностью. Так вот, я покопалась в вашем прошлом, не спросив на это вашего разрешения, – потому что вы бы мне его не дали. Я вижу, как вы улыбаетесь, и могу прочесть ваши мысли: вы думаете, что нигде не могли оставить следов, что вы – последний отпрыск вашей семьи, родных у вас не осталось, а друзей нет и не было, – в общем, ничего о вашем прошлом я узнать не могла. Ошибаетесь, дражайший господин Тах. Всегда надо остерегаться незримых свидетелей. Надо остерегаться мест, где вы когда-то жили, – они о многом могут рассказать. Вижу, вы опять смеетесь. Да, замок, где прошло ваше детство, сгорел шестьдесят пять лет назад. Весьма загадочный, кстати, пожар, его причина так и не была установлена.
– Как вы узнали про замок? – спросил толстяк приглушенным, вязким от конфеты голосом.
– Запросто. Подняла архивы, для нас, журналистов, это не проблема. Видите ли, господин Тах, я ведь не дожидалась десятого января. Вы меня интересуете уже не первый год.
– Да вы на ходу подметки рвете! Верно, подумали: «Старикашка долго не протянет, надо быть во всеоружии, когда он даст дуба», так, что ли?
– Перестаньте разговаривать с конфетой во рту, противно. Итак, я продолжаю. Искала я наобум, поэтому поиски были долгими, но не трудными. Мне удалось отыскать следы последних известных Тахов: в 1909 году зарегистрирована смерть Казимира Таха и его жены Селестины Тах, утонувших во время прилива на острове Сен-Мишель, куда молодые супруги приехали отдыхать. Они были женаты два года и имели годовалого ребенка – догадайтесь, о ком идет речь. Далее, отец и мать Казимира Таха не пережили трагической гибели единственного сына. Остался только один Тах – маленький Претекстат. Выяснить, что с вами сталось, было непросто. Мне пришла в голову блестящая мысль отыскать девичью фамилию вашей матери, и я узнала, что, в отличие от вашего отца, который не мог похвастать знатным происхождением, Селестина была урожденной маркизой де Планез де Сен-Сюльпис – это ветвь древнего рода, ныне угасшая, не путать с графами и графинями де Планез, которые…
– Вы намерены познакомить меня с историей семьи, не имеющей ко мне отношения?
– Вы правы, я отвлеклась. Вернемся к славному роду Планез де Сен-Сюльпис, убойно древнему и знатному, хоть и сильно поредевшему к началу двадцатого века. Узнав о гибели дочери, маркиз и маркиза решили воспитать осиротевшего внука – вот таким образом в годовалом возрасте вы были водворены в замок Сен-Сюльпис. Там вас нежили и холили дед с бабкой, кормилица, а также дядя и тетя, Сиприен и Козима де Планез, брат и невестка вашей покойной матери.
– Все эти генеалогические подробности интересны до потери пульса.
– Не правда ли? Дальше еще интереснее.
– Как? Это не все?
– Конечно, нет. Вам нет еще двух лет, а я собираюсь проследить вашу жизнь до восемнадцати.
– О боже!
– Рассказали бы все сами, и вам не пришлось бы выслушивать меня.
– А если я не хочу об этом говорить?
– Значит, вам есть что скрывать.
– Не обязательно.
– Этот вопрос поднимать еще рано. Пока вы – ребенок, любимец и баловень всей семьи, невзирая на мезальянс вашей покойной матери. Я видела эскизы сгоревшего замка – какая красота! У вас было сказочное детство!
– Ваша газетенка называется, часом, не «Прелестные картинки»?
– Вам было два года, когда ваши дядя и тетя произвели на свет свое единственное дитя – девочку, Леопольдину де Планез де Сен-Сюльпис.
– Завидки берут от такого имени, а? Кому-кому, а вам такого не носить.
– Да уж, зато я жива.
– Толку-то, тоже мне жизнь!
– Мне продолжать или вы сами расскажете? Ваша память, похоже, восстанавливается.
– Продолжайте, прошу вас, мне безумно интересно.
– Тем лучше, потому что до конца еще далеко. Для вас это было большое событие, ибо единственное, чего вам до тех пор не хватало, – это общества ровесников. Вам не довелось узнать, как уныла жизнь детей, не имеющих ни братьев, ни сестер, ни друзей; в школу вы, конечно, не ходили, стало быть, не могли подружиться с одноклассниками, но у вас появилось кое-что получше: подружка, прелестная маленькая кузина. Вы стали неразлучны. Желаете, чтобы я уточнила, откуда почерпнуты эти подробности?
– Из вашей фантазии, я полагаю.
– Отчасти. Но фантазии необходима пища, господин Тах, а эту пищу дали мне вы.
– Прекратите то и дело отвлекаться и рассказывайте о моем детстве, я сейчас разрыдаюсь.