– и ни одна не избегнет этой участи.
–Что же это за глагол?
–Что-то вроде «плодиться» в самом гадком смысле этого слова – или «овулировать», если угодно. Это ни жизнь, ни смерть, ни даже промежуточное состояние. Это именуется «уделом женщины», и никак иначе,– видно, человек, с присущим ему криводушием, предпочел не включать в свой словарь подобную мерзость.
–Почему вы беретесь утверждать, будто знаете, что такое жизнь женщины?
–Не-жизнь женщины.
–Жизнь или не-жизнь, вы ничего не можете о ней знать.
–Да будет вам известно, мадемуазель, что великим писателям непостижимым образом открыт доступ в чужую жизнь. Им не нужно ни воспарять над землей, ни рыться в архивах, чтобы проникнуть во внутренний мир людей. Им достаточно взять лист бумаги и перо, чтобы прочесть и записать чьи угодно мысли.
–Скажите на милость! Думается мне, почтеннейший господин Тах, что эта система никуда не годится, если судить по несостоятельности ваших выводов.
–Идиотка. В чем вы хотите меня убедить? Вернее, в чем вы хотите убедить себя? Что вы счастливы? Всякому самовнушению есть предел. Очнитесь! Вы не счастливы, вы не живете.
–Вам-то откуда это знать?
–Переадресуйте этот вопрос себе. Откуда вам знать, живы вы или нет, счастливы или нет? Вы даже не знаете, что это такое – счастье. Если бы вы провели детство в земном раю, как я и Леопольдина…
–Бросьте, не воображайте себя исключением из правила. Все дети счастливы.
–Я в этом сомневаюсь. И уж наверняка никто из детей никогда не был так счастлив, как маленькая Леопольдина и маленький Претекстат.
Голова журналистки запрокинулась, и она снова закатилась неудержимым смехом.
–Ну вот, опять ваша матка взбесилась. Что я такого сказал смешного?
–Извините, пожалуйста, но эти имена… особенно ваше!
–В чем дело? Вы что-то имеете против моего имени?
–Да нет, ничего. Но зваться Претекстатом! Я бы точно подумала, что это розыгрыш. Интересно, какая блажь нашла на ваших родителей, когда они решили назвать вас так?
–Я запрещаю вам судить моих родителей. И, честное слово, не понимаю, чем вас так насмешил Претекстат. Это христианское имя.
–В самом деле? Тогда еще смешнее.
–Не смейте глумиться над верой, богохульница. Я родился двадцать четвертого февраля, в День святого Претекстата; отцу и матери не хватило фантазии, и они решили положиться на календарь.
–Боже! А если бы вы родились на Масленицу, как бы они вас назвали? Масленым?
–Прекратите кощунствовать, срамница! Да будет вам известно, невежда, что святой Претекстат был архиепископом Руанским в шестом веке и большим другом Григория Турского, замечательного человека, о котором вы, разумеется, слыхом не слыхали. Претекстату были обязаны своим существованием Меровинги, потому что именно он поженил Меровея и Брунгильду – с риском для собственной жизни, между прочим. Убедитесь сами, что нет повода смеяться над столь славным именем.
–От этих исторических подробностей оно не становится менее смешным. Да и у вашей кузины имя под стать.
–Что? Вы смеете зубоскалить над именем моей кузины? Я вам запрещаю! Вы – чудовище пошлости и дурновкусия! Леопольдина – самое прекрасное, самое благородное, самое изысканное, самое душераздирающее имя, каким когда-либо нарекали человеческое существо.
–А-а-а.
–Именно так! Я знаю лишь одно имя, мало-мальски сравнимое с Леопольдиной: Адель [9].
–Ну-ну.
–Да! Старик Гюго был далек от совершенства, но одного у него не отнимешь – безупречного вкуса. Даже когда его творения грешат криводушием, они величественны и прекрасны. И дочерям своим он дал два чудеснейших в мире имени. В сравнении с Аделью и Леопольдиной все женские имена жалки.
–Дело вкуса.
–Да нет же, тупица! Кому интересны вкусы людей вроде вас, массы, быдла, сброда, простых смертных? Значение имеют только вкусы гениев, таких как мы с Виктором Гюго. И потом, Адель и Леопольдина – христианские имена.
–Ну и что?
–Понятно, мадемуазель из продвинутых, нынче ведь предпочитают имена языческие. С вас бы сталось назвать ваших детей Кришной, Элохимом, Абдаллахом, Чангом, Эмпедоклом, Сидящим Быком и Эхнатоном, да? Умора. Нет, я люблю христианские имена. А вас, кстати, как зовут?
–Нина.
–Бедная вы моя.
–Почему это бедная?
–Потому что не Адель и не Леопольдина. Нет в этом мире справедливости, правда?
–Может, хватит нести чушь?
–Чушь? Вы это называете чушью? Не быть Аделью или Леопольдиной – да это же коренная несправедливость, глубочайшая трагедия, особенно для вас, бедняжки, которую наградили языческим именем.
–Я перебью вас: Нина – имя христианское. День святой Нины приходится на четырнадцатое января – это дата вашего первого интервью.
–Интересно, что вы хотите доказать этим пустяковым совпадением?
–Не такое уж оно пустяковое. Четырнадцатого января я вернулась из отпуска и в этот самый день узнала о вашей скорой кончине.
–И что же? Вы вообразили, что это нас с вами как-то связывает?
–Я ничего не вообразила, но не вы ли всего несколько минут назад говорили мне в высшей степени странные вещи?
–Да, я вас переоценил. Вы меня сильно разочаровали. А ваше имя просто убило. Теперь я вижу, какое вы ничтожество.
–Я счастлива: моей жизни больше ничего не угрожает.
–Вашей не-жизни ничего не угрожает. Зачем только она вам?
–Мало ли зачем – например, чтобы довести до конца интервью.
–Блестящая перспектива. А я-то по доброте душевной мог обеспечить вам несравненный апофеоз!
–Кстати, каким образом вы собирались это сделать? Лишить жизни влюбленную девочку – для тренированного семнадцатилетнего юноши пара пустяков. Но немощному старику убить здоровую, молодую, враждебно настроенную женщину – задача не из легких.
–Я по наивности думал, что вы настроены отнюдь не враждебно. Пусть я стар, толст и немощен – мне бы это не помешало, если бы вы любили меня, как любила Леопольдина, были бы на все согласны, как она…
–Господин Тах, скажите мне, я хочу знать правду: Леопольдина в самом деле была на все согласна? Сознательно и добровольно?
–Если бы вы видели, как покорно она приняла свою участь, вы бы об этом не спрашивали.
–Знать бы еще, почему она была покорна? Вы могли опоить ее, одурманить, добиться своего криком, побоями…
–Нет, нет, нет и нет. Я любил ее – я и сейчас ее люблю. Этого было более чем достаточно. Такая любовь ни вам, никому на свете даже не снилась. Если бы вы знали, что это такое, не задавали бы дурацких вопросов.
–Господин Тах, неужели вы не способны представить себе другую версию этой истории? Вы любили друг друга, верю. Но это не значит, что Леопольдина непременно хотела расстаться с жизнью. Что, если она покорно приняла свою участь единственно из любви к вам, а вовсе не из желания умереть?
–Это одно и то же.
–Совсем не одно и то же. Может быть, она любила вас так сильно, что просто не хотела вам перечить.
–Перечить! Потрясающе: вы употребляете лексикон семейной сцены для такого метафизического момента.
–Метафизического для вас, быть может, но не для нее. Что, если вы один испытали тогда экстаз, а она всего лишь смирилась?
–Послушайте, мне, наверно, лучше знать, а?
–Теперь моя очередь ответить вам, что это очень спорный вопрос.
–Черт возьми! Кто из нас писатель, вы или я?
–Вы – именно поэтому мне особенно трудно вам поверить.
–А если я расскажу вам, как все было,– поверите?
–Не знаю. Попытайтесь.
–Увы, это не так-то легко. Я и написал об этом, потому что сказать не мог. За перо берутся, когда нет слов, это величайшая тайна – переход от несказанного к высказанному. Слово устное и слово письменное – это паралллельные, которые не пересекаются.
–Очень интересная лекция, господин Тах, но я должна вам напомнить, что речь идет об убийстве, а не о литературе.
–Есть разница?
–Я думаю, та же, что между судом присяжных и Французской академией.
–Между судом присяжных и Французской академией нет никакой разницы.
–Очень любопытно, но вы отвлеклись.
–Вы правы. Но как рассказать? Вы хоть понимаете, что я не говорил об этом никогда в жизни?
–Когда-то надо начать.
–Это было тринадцатого августа двадцать пятого года.
–Ну вот, отличное начало.
–Это был день рождения Леопольдины.
–Какое занятное совпадение!
–Замолчите вы когда-нибудь? Вы что, не видите, что я мучаюсь и не могу найти слов?
–Вижу, и мне это нравится. Я рада, что шестьдесят шесть лет спустя вы наконец-то мучаетесь, вспоминая свое преступление.
–Вы мелочно мстительны, как все бабы. А ведь вы были правы, когда сказали, что в «Гигиене убийцы» только два женских образа: бабушка и тетя. Леопольдина – не женщина, она была – и навсегда останется – ребенком, сказочным созданием, не имевшим пола.
–Но жившим половой жизнью, насколько я поняла из вашей книги.
–Только мы одни знали, что не обязательно быть взрослым, чтобы заниматься любовью, наоборот – половая зрелость все портит. Притупляется чувственность, слабеет способность к восторгу, к растворению друг в друге. Искусству любви следовало бы учиться у детей.
–Значит, вы лгали, когда говорили, что вы девственник?
–Нет. Потерять невинность в традиционном понимании мужчина может только после наступления половой зрелости. А я с тех пор ни разу не занимался любовью.
–Все ясно, вы опять играете словами.
–И не думаю, просто вы ничего в этом не понимаете. И прекратите наконец то и дело меня прерывать.
–Вы прервали человеческую жизнь, а прервать ваш словесный понос – не преступление.
–Бросьте, мой словесный понос вас устраивает как нельзя лучше. Он изрядно упрощает вам работу.
–В чем-то вы правы. Валяйте, облегчайтесь дальше: что там с тринадцатым августа двадцать пятого года?
–Тринадцатое августа двадцать пятого года было самым прекрасным днем на свете. Я смею надеяться, что у каждого человека было в жизни свое тринадцатое августа, ибо это больше чем памятная дата,