–Хорошо.
И молодая женщина убрала медицинские инструменты в саквояж. Когда она направилась к двери, девушка спросила умоляющим голосом:
–Но вы ведь еще придете, правда?
–Завтра,– улыбнулась медсестра.
Она спустилась по лестнице, в ужасе от того, что́ ей пришлось наговорить.
Внизу отворилась дверь курительной.
–Мадемуазель, зайдите, пожалуйста, на минутку,– попросил Капитан.
Франсуаза зашла. Сердце ее бешено колотилось.
Старик выглядел взволнованным.
–Я хотел поблагодарить вас,– сказал он.
–Я всего лишь делаю свою работу.
–Я имею в виду не вашу профессиональную компетенцию. Я нахожу, что вы очень умны.
–А-а-а.
–Вам доступны такие вещи, которые, как правило, не доступны молодым женщинам.
–Не понимаю, о чем вы говорите.
–Прекрасно понимаете. Вы разобрались в том, что здесь происходит, и проявили изрядную проницательность. Вам ясно главное: я люблю Хэзел. В моей любви к ней вы можете не сомневаться. «Люби и делай что хочешь»,– учит Блаженный Августин.
–Месье, это не мое дело.
–Знаю. И все же я говорю вам это, потому что глубоко уважаю вас.
–Спасибо.
–Нет, это я должен вас благодарить. Вы замечательный человек. И вдобавок вы красавица. Вы, как богиня Афина, соединяете в себе красоту и мудрость.
Медсестра опустила глаза, словно смутившись, попрощалась и поспешно ушла. За дверью морской воздух окутал ее, повеяв свободой, и она наконец вздохнула с облегчением.
«Я узнала то, что хотела»,– сказала она себе.
Купив кое-что в аптеке, Франсуаза зашла в кафе. Вообще-то, это было не в ее привычках.
–Кальвадос, пожалуйста.
«С каких пор женщины пьют такое?» – удивился про себя хозяин кафе.
Моряки тоже с удивлением посматривали на красивую женщину отнюдь не легкомысленного вида, которая, казалось, была погружена в размышления о чем-то чрезвычайно важном.
«Теперь, когда я знаю наверняка, надо стать вдвое бдительней. Мне повезло, что он не обратил внимания, когда я солгала насчет клизм. Похоже, что он может слушать наши разговоры прямо из курительной, которая, наверное, соединяется слуховой трубой с комнатой Хэзел. Бедняжка, представляю, в каком она сейчас состоянии! Как же дать ей понять, что я – ее союзница? После всего, что я ей наговорила, будет ли она доверять мне? Я бы написала ей записку, но это невозможно: ищейки Капитана не позволят пронести ни клочка бумаги». Несколько дней назад Франсуаза заметила, как один из обыскивавших ее людей внимательно читал инструкцию по применению на коробочке с лекарством из ее сумки. На вопрос, что он рассчитывает найти, бдительный страж ответил: «А может, вы составили зашифрованное послание, подчеркивая определенные буквы». Ей ничего подобного и в голову не приходило. «Разве я сумею перехитрить этих церберов? Я могла бы взять с собой чистую бумагу и написать Хэзел в ее присутствии, но тогда она станет задавать вопросы, которые будут услышаны: „Что вы делаете, Франсуаза? Что это вы пишете? Зачем прижимаете палец к губам?“ Нелегко же мне придется с этой простушкой! Нет, будем следовать моему плану. Если бы только на это не требовалось так много времени!»
Она встала, подошла к стойке бара и спросила хозяина:
–Чем занимался Капитан до того, как поселился на Мертвом Пределе?
–А почему вы им интересуетесь?
–Я сейчас его лечу. Начальная стадия плеврита.
–Он, должно быть, немолод. В последний раз я видел его лет двадцать назад, и уже тогда он выглядел стариком.
–Море быстро старит.
–В его случае, думаю, не одно только море.
–Что вы о нем знаете?
–Совсем немного. Знаю, что зовут его Омер Лонкур,– согласитесь, с таким именем ему было на роду написано стать моряком [11]. Жизнь он прожил, насколько я слышал, бурную, был контрабандистом в Китайском море. И здорово на этом разбогател. Тридцать лет назад он ушел на покой.
–Почему так рано?
–Никто не знает. Но вроде бы он влюбился.
–В кого же?
–В какую-то женщину. Он привез ее на своем корабле. Никто ее никогда не видел. Лонкур купил остров и поселил там свою любовницу.
–Это было тридцать лет назад, вы уверены?
–Абсолютно.
–Как же получилось, что вы никогда не видели эту женщину?
–Она не покидала Мертвый Предел.
–Откуда же вам тогда известно о ее существовании?
–От Жаклин, кухарки Лонкура. Она иногда говорила о какой-то барышне.
–Она ее видела?
–Не знаю. Люди Капитана не болтливы,– похоже, им приказано держать язык за зубами. Та барышня умерла двадцать лет назад.
–От чего?
–Бросилась в море и утонула.
–Как?!
–Да, странная история. Много дней спустя ее выбросило на берег в Нё. Тело раздулось от воды, прямо как хлебный мякиш. Поди пойми, красивая она была или нет. После вскрытия и следствия полиция установила, что это самоубийство.
–Почему же она покончила с собой?
–Кто ее знает.
«Уж я-то узнаю, дайте только срок»,– подумала медсестра, расплатилась и вышла.
В больнице она поговорила с самой старшей из своих коллег, лет пятидесяти. Выведать у нее удалось немного.
–Нет, не знаю я ту женщину. Уже не помню.
–А как звали утопленницу?
–Откуда же нам было знать?
–Может быть, Капитан говорил.
–Может, и говорил.
–Ну что у вас за память! Неужели не было ни одной детали, которая бы запомнилась?
–На ней была очень красивая ночная сорочка, белая.
«Вкусы Капитана не меняются»,– подумала Франсуаза и пошла в больничный архив. Но и там она не нашла ответа: в 1903 году в больнице Нё умерли десятки женщин, поскольку это был самый обычный год.
«Как бы то ни было, Лонкур мог назвать любое вымышленное имя, раз настоящее знал только он один»,– решила Франсуаза.
И еще подумала о том, что ту женщину где-то должны были похоронить.
Улыбка Хэзел казалась вымученной.
–Я много думала о нашем вчерашнем разговоре.
–Угу,– равнодушно отозвалась медсестра.
–Я понимаю, что вы были правы. И все-таки никак не могу с вами согласиться.
–Это не страшно.
–Вот и я так думаю: мы ведь не обязаны во всем соглашаться с друзьями, правда?
–Конечно.
–Дружба вообще странная штука: друга любят не за его тело и не за его мысли. Откуда же тогда возникает это непонятное чувство?
–Вы правы, это любопытно.
–Может быть, между некоторыми людьми существует какая-то таинственная связь. Наши имена, например. Ведь ваша фамилия Шавень, правда?
–Да.
–Почти «шатень», и вы шатенка, волосы у вас каштановые. А меня зовут Хэзел, это значит «орешник», и у меня волосы орехового цвета. Каштан, орех – мы с вами из одного семейства.
–Как странно – имя, означающее орешник.
–Другое название орешника – лещина. А вы знаете, что с помощью веток лещины искали родники? Это дерево будто бы вздрагивало, почувствовав силу и чистоту готовой забить из недр воды. Ореховые прутики когда-то считались волшебными.
–Так вы волшебница!
–Хотела бы ею быть. Но у меня нет волшебной силы.
«Какое заблуждение»,– подумала медсестра.
–А каштан,– продолжала Хэзел,– не обладает способностью указывать воду, зато это дерево исключительно прочное, крепкое, несгибаемое. Как вы, Франсуаза.
–Не знаю, стоит ли придавать такое значение именам. Нам ведь их дали наобум.
–А я думаю, что в имени заложена судьба. Вот у Шекспира Джульетта говорит, что ее Ромео, зовись он иначе, был бы так же прекрасен. Но сама она служит доказательством обратного – она, чье чудесное имя стало мифом. Если бы Джульетту звали… ну, не знаю…
–Джозианой?
–Да, если бы ее звали Джозианой, ничего бы не вышло!
Обе рассмеялись.
–Сегодня хорошая погода,– сказала медсестра, массируя Хэзел.– Мы могли бы выйти и прогуляться по острову.
Девушка побледнела:
–У меня нет сил.
–Вам полезно проветриться, не все же сидеть в четырех стенах.
–Я не люблю выходить из дому.
–Жаль. А мне так хотелось погулять по берегу моря.
–Идите одна.
–Без вас неинтересно.
–Нет, и не просите.
«Вот дурочка!– негодовала Франсуаза.– Вне этих стен мы могли бы, по крайней мере, поговорить свободно».
–Я вас не понимаю. На острове никого нет. Если мы выйдем, вас никто не увидит. Бояться нечего.
–Не в этом дело. Однажды я вышла прогуляться. Я была одна, но все время чувствовала чье-то присутствие. Оно преследовало меня. Это было так страшно.
–У вас слишком богатое воображение. Я каждый день хожу пешком от пристани до дома и ни разу не встречала призраков.
–Это не призрак. Это чье-то присутствие. Гнетущее присутствие. Больше я ничего не могу вам сказать.
У медсестры вертелся на языке вопрос, слышала ли девушка о прежней любовнице Лонкура. Она задала его окольным путем:
–Мне очень нравятся ваши белые ночные сорочки.
–Мне тоже. Это Капитан мне их подарил.
–Они великолепны. Какое качество! Я никогда не видела таких в продаже.
–Это потому, что они старинные. Капитан сказал, что они достались ему от матери.
«Она ничего не знает»,– заключила медсестра.
–Грустно иметь такие красивые сорочки, когда ты сама безобразна. Их следовало бы носить той, чье лицо – само совершенство.
–Только не начинайте опять жаловаться, Хэзел!
–Мне хочется подарить вам одну. Вам так пойдет!
–Я ее не приму. Нельзя передаривать подарки.
–Ну, тогда разрешите мне хотя бы сказать вам: вы красивая. Очень красивая. Доставьте мне удовольствие: пользуйтесь своей красотой и радуйтесь ей. Это великий дар.
Перед тем как направиться к пристани, Франсуаза прошлась по берегу. Ей хватило двадцати минут, чтобы обойти остров.
Медсестра была не из тех, кто верит в потустороннее. Она знала, что двадцать лет назад здесь утонул человек, и ей не пришлось искать иррациональных объяснений гнетущему чувству, которое навевали эти места.
Вопреки своим ожиданиям никакой могилы она не обнаружила. «И в самом деле, глупо искать ее здесь! Лонкур не стал бы так рисковать. Если бы ставили надгробие везде, где кто-то покончил с собой, и земля и море превратились бы в сплошные кладбища».