–Наконец-то я слышу разумные слова! Вы сами понимаете, что у вас есть веские причины ненавидеть этого старого негодяя.
–Разумеется.
На прекрасном лице девушки появилось странное выражение. Она встала, обойдя медсестру, приблизилась к Капитану и устремила на него неожиданно суровый взгляд. Теперь эти двое были так поглощены друг другом, что Франсуазе подумалось, не забыли ли они вообще о ее присутствии.
–Да, я не могу вам простить,– сказала девушка Лонкуру,– но не того, что вы держали меня взаперти, и не того, что заставили поверить в мое уродство. Я не могу вам простить Адели.
–В чем ты можешь меня упрекать? Ты ведь даже не знала ее.
–Вы ее любили. Я не такая, как Франсуаза, преступления во имя любви внушают мне скорее восхищение. Мужчину, который любит так, что способен пойти на низость, даже уничтожить предмет своей любви, я могу понять. Мне невыносимо другое – думать, что я не была первой. Это как-то опошляет ваши злодейства: они были прекрасны, потому что исключительны, единственны в своем роде. Если я всего лишь повторение, то да, я не могу вам простить, и я ненавижу вас.
–Возможно ли, что ты ревнуешь? Такого доказательства любви я не чаял дождаться!
–Вы меня не поняли. Я ревную за нее. Если вы до того сильно ее любили, что изобрели и устроили такую страшную ловушку, то как могли потом полюбить другую? Разве вы не опорочили вашу страсть подобным продолжением?
–Я с этим не согласен. Зачем нам нужны мертвые, как не для того, чтобы сильнее любить живых? Я страдал пятнадцать лет после ее самоубийства. Потом я встретил тебя. С тех пор я говорю о ней в настоящем времени. Неужели ты не понимаешь, что ты и она – одна и та же женщина?
–Вы говорите так, потому что наши имена немного похожи. Это смешно.
–Ваши имена – не самое поразительное из ваших сходств. Я много пожил и много странствовал; яповидал столько людей и имел столько женщин, что смею считать себя знатоком и могу судить о том, что такое редкость. И мужчин и женщин природа скупее всего наделяет истинной прелестью. Я встретил лишь двух девушек, одаренных ею. Я знал и любил обеих и потому знаю, что они – единое существо.
–И все эти годы вы любили меня только за сходство с другой? Мне ненавистна эта мысль!
–Это значит, что я любил тебя еще до твоего рождения. Когда Адель умерла, тебе было три года – возраст первых воспоминаний. Мне радостно думать, что ты унаследовала ее память.
–А мне это предположение отвратительно.
–Это не предположение, это уверенность. Почему тебе так жутко гулять по острову, почему на берегу ты ощущаешь чье-то присутствие, которое называешь гнетущим? Потому что помнишь, как в этом месте ты покончила с собой двадцать лет назад!
–Замолчите, или я сойду с ума!
–Ты ошибалась, говоря, что похорошела за пять лет: это началось до твоего рождения, в тысяча восемьсот девяносто третьем году, когда я встретил Адель. Ты получила всю любовь, которую я дал твоему прошлому воплощению. И она принесла плоды в тебе, потому что ты лучше той: ты более открыта жизни. В Адели был надлом, отчаяние, вечная неудовлетворенность, но ты их не унаследовала. Потому она и покончила с собой. А в тебе слишком много жизни, чтобы убить себя.
–Вы так думаете?– рассерженно воскликнула Хэзел.
В порыве неистовой ярости она вырвала у Франсуазы пистолет и приставила дуло к своему виску.
–Хэзел!– воскликнули в один голос старик и молодая женщина.
–Если вы приблизитесь ко мне, я выстрелю!– предупредила она.
–Старый дурак!– крикнула медсестра.– Вот к чему привела ваша любовь, которую вы называете благотворной: теперь у вас на совести будут две жизни.
–Хэзел, нет, пожалуйста, любовь моя, не делай этого!
–Если я, как вы утверждаете,– реинкарнация Адели, то для меня логичнее всего поступить именно так.
–Нет, Хэзел,– взмолилась Франсуаза.– Вы на пороге новой жизни, и она столько вам сулит… Вы увидите, как упоительно быть красивой. Вы богаты и свободны, весь мир будет принадлежать вам!
–Мне плевать на это!
–Напрасно ты отказываешься от того, чего не знаешь.
–Все это меня не интересует. Я прожила здесь лучшие годы из тех, что были мне отпущены. А теперь, если я – Адель, разве я могу думать о чем-нибудь, кроме смерти?
–Думай о смерти, но не о своей, а о моей.
–Он прав!– подхватила Франсуаза.– Если кого-то здесь и надо убить, так это его. Что это вы сами вздумали стреляться?
–Я не смогу убить его,– пролепетала девушка, по-прежнему прижимая дуло пистолета к своему виску.– У меня не хватит сил.
–Дайте мне пистолет,– потребовала Франсуаза,– я сама это сделаю.
–Мадемуазель, это дело касается только нас с ней. Хэзел, я ничего не имею против самоубийства в принципе, но твоего допустить не могу. Это значило, что самоубийство Адели стало бы вдвое ужаснее, хотя у нее все же было оправдание: она отчаялась.
–Я тоже.
–У тебя нет причин отчаиваться. Сегодня твой день рождения, и ты получила в подарок красоту, богатство и свободу.
–Перестаньте, мне тошно вас слушать! Как мне забыть то, что я пережила здесь? Как я буду влачить это бремя всю оставшуюся жизнь?
–Кто говорит о бремени? Кто говорит о забвении? Я, напротив, надеюсь, что ты будешь все помнить. Ты уйдешь отсюда, но с тобой останется огромная любовь, которая принадлежит тебе навеки. Это величайшее на свете богатство.
–Эта история – тюрьма, и я всегда буду носить ее с собой. Память о вас будет меня преследовать. Чтобы я освободилась, что-то должно оборваться.
–Да, но не твоя жизнь. Нужно разорвать порочный круг. Покончив с собой, ты не уничтожишь его, а только сделаешь непреодолимым. Твоя подруга права: если тебе действительно необходимо кого-то убить, чтобы вырваться,– убей меня.
–Вы хотите, чтобы я убила вас? Вы в самом деле этого хотите?
–Я прежде всего хочу, чтобы ты не убивала себя. После смерти Адели я пятнадцать лет прожил в аду. А потом встретил тебя и решил, что спасен. Но я все равно человек конченый, понимаешь? Если и ты наложишь на себя руки по моей вине, сколько веков я буду обречен носить в себе эту кровоточащую рану? Если ты вправду испытываешь ко мне хоть малейшую нежность, не убивай себя. Убей меня, это будет наилучший выход.
В голосе старика было что-то завораживающее. Очень ласково и бережно он взял девушку за руку и повернул пистолет к своему виску. Медсестра перевела дыхание.
–Я твой, Хэзел. Если ты нажмешь на спусковой крючок, и для тебя и для меня свершится справедливость. Ты отомстишь за Адель, ты отомстишь за пять лет твоей неволи. А для меня это будет доказательством того, что ты нашла в себе силы жить и что я не погубил свою душу, дважды убив мою единственную любовь.
Наступило долгое молчание. Франсуаза зачарованно смотрела на них. Никогда еще молодая девушка не была так хороша, как в ту минуту: рука с пистолетом у виска Лонкура, в глазах хмельной кровожадный блеск. Капитана же совершенно преобразила сила безумной любви, озарившей его изрытое морщинами лицо,– и в какой-то миг зрительница поймала себя на мысли, что, наверное, все же упоительно быть любимой таким человеком.
Он выпустил запястье девушки, и теперь их соединял только пистолет. И тут старик сделал нечто удивительное: прижался к стволу губами, не взял его в рот, как жертва, облегчающая задачу палачу, а приник к стальному дулу исполненным любви поцелуем, как будто оно было губами его любимой.
–И все же лучше меня не убивать,– произнес он наконец.
–Ну вот, теперь он струсил!– возмутилась медсестра.
–Если иметь в виду мои интересы, мне было бы в тысячу раз лучше умереть. Ты уедешь, и жизни мне не будет. Однако, если вдуматься, умоляя тебя выстрелить, я веду себя как последний эгоист: мне – вечный покой, тебе – полиция. Мне бы не хотелось, чтобы ты подвергалась преследованиям.
–Мне наплевать на полицию,– проговорила девушка влюбленно.
–Ты не права. Спокойствие не имеет цены. Мне так важно знать, что ты счастлива.
–Все это вздор!– воскликнула зрительница.– Вы пощадите его, а он найдет третью жертву и будет говорить ей, что она – ваша реинкарнация.
–Если ты думаешь, что она говорит правду, убей меня.
–Я не думаю. Я думаю, что она вас не понимает.
–Я хочу прежде всего, чтобы ты освободилась от воспоминаний обо мне. Если ты убьешь меня, я никогда не уйду из твоей памяти. За мою долгую жизнь мне случалось убивать людей. Я знаю, что убийству присущи странные особенности. Лишение жизни мнемотехнично: из всех, кого я знал когда-то, лучше всего я помню именно тех, кто по тем или иным причинам принял смерть от моей руки. Ты убьешь меня, думая, что сможешь освободиться, а между тем само это деяние навеки запечатлеет меня в твоей памяти.
–Вы всегда в моей памяти. Вы и есть моя память. Мне не нужно убивать вас для этого.
–Да, но сейчас у тебя есть выбор между сказочным воспоминанием и неотвязными угрызениями совести. Первое сделает тебя навсегда сильной, второе отравит всю жизнь. Я знаю, что говорю.
–Если я не убью вас, что с вами станется?
–Об этом не беспокойся.
–А что будет со мной без вас?
–Судьба послала нам замечательную покровительницу, которую ты любишь и которая любит тебя: она будет твоей старшей сестрой, благоразумной соразмерно твоему сумасбродству, сильной соразмерно твоей слабости, мужественной и – что составляет в моих глазах главное ее достоинство – исполненной ненависти к будущим охотникам, которые на тебя найдутся.
–К прошлым тоже,– насмешливо ввернула медсестра.
–Вот видишь? Она просто чудо.
–Вы покинете Мертвый Предел?
–Нет. Здесь для меня все полно тобой. Я буду сидеть на берегу, смотреть на море и думать о тебе. И мне останется лишь переступить предел смерти.
Девушка никак не могла опустить пистолет, словно это металлическое продолжение ее руки было пуповиной, все еще связывающей ее с Капитаном.
–Что мне делать? Что мне делать?– твердила она, встряхивая своими роскошными волосами.