– Во-олки – мои слу-уги! – капризничал лесовик. – Они бу-удут сыты!
– Пощади, хозяин леса! Сжалься над бедными крестьянами! Где корова?
– У Лягушачьей за-аводи, – сменил лесовик гнев на милость, – в овра-аге...
– Постой, – воспрянул духом Крулат, – ты так растолкуй, чтоб я нашел! Там этих оврагов... – И шагнул к лесовику, забыв, что сжимает в руках топор.
– Не п-подходи! – взвизгнул лесовик, перестав выпевать слова. – Уб-берите д-дурня д-деревенского! Б-брось топор, гад!
Крулат растерянно остановился. И тут из-за спин мужиков вырвался возмущенный вопль вдовушки Жайты:
– Ой, да чтоб тебя Многоликая... Лю-юди-и-и! Держите ворюгу! Это ж он! Который ночевал! Который сапоги!.. Так же заикался!..
На мгновение все замерли, а затем лесовик шарахнулся назад, сливаясь с вечерней чернотой. Сообразительный Крулат, вскинув топор, помчался следом:
– Стой, собачий потрох! Шкуру спущу! Где моя корова?!
– Ведунью держите! – еще громче заголосила его супруга. И вовремя заголосила: старуха бочком двигалась к реке. Видимо, решила, что дальше разберутся без нее.
Два мужика бросились на ведунью. Лихая бабка уклонилась от удара одного противника, пнула в пах другого, вырвала у согнувшегося от боли мужика цеп и, как заправский вояка, отбила дубину его односельчанина.
И тут рябая Зурби показала, за что ее ценит муж. В тот миг, когда старуха ударила цепом по дубине, Зурби храбро нырнула под цеп, сдернула с пояса мошенницы кошелек и отступила за спины мужчин, не получив ни ссадины.
А на опушке шла потасовка. Шустрый «лесовик» удрал, зато под деревьями, которые только что загадочно кланялись, обнаружился коренастый крепкий тип, который начал раздавать зуботычины крестьянам, пробиваясь к лесу.
Потревоженные птицы снимались с гнезд, спугнутые разноголосицей.
– А сапоги-то!.. Мужнины!.. Люди добрые, хватайте этого, который с сапогами!
– Эй, Крулат, в кустах еще один сидит!
– Лови и его! Всех лови, потом разберемся!
– Мать твою через колено и дышлом на бороне!..
– Ведунью не упускай, мужики! Держи гадюку!
– Смылась ведунья, хватай кого можешь!
– А-а, зараза, ты кусаться?!
– За ногу его! За ногу!.. Да не за мою, дурни еловые!..
– Ушел, медведище. Ну, кулак у него... Эй, сосед, а ты кого поймал?
– Да держу одного поганца... Сразу пришибем или как?
– Слышь, Крулат, а он какой-то не тот...
– Тот, не тот – вяжи его, соседи! Хоть одного, да словили! Жайта, глянь, не он у тебя ночевал?.. Ну, что ревешь, дура-баба? Другой, так все одно – из ихней шайки. А ну, тащим к Лягушачьей заводи! Не покажет, где моя Рыжуха спрятана, – там его и утоплю, греха не побоюсь!
А высоко над гамом и сумятицей, на толстой сосновой ветке сидел, прижавшись к стволу, маленький лесовичок. Настоящий. Серо-зеленый, неразличимый в шапке хвои. С испугом и недоумением глядел он вниз и вздыхал: до чего же шумна, непостижима и опасна человечья стая!
Под утро крестьяне вернулись в деревню, ведя за рога Рыжуху. Пленник, долговязый тощий прохвост с соломенного цвета волосами, без писка согласился показать, где спрятана корова, под градом тычков и пинков проводил своих пленителей к заветному оврагу, а затем в темноте сбежал. Его исчезновение никого не огорчило: мужики торжествовали победу, наперебой галдя и вовсю преувеличивая свои заслуги в разгроме шайки. Крулат гордо обнимал за плечи жену: рябая не рябая, а кошелек отстояла!
А сбежавший бродяга чащей вернулся к реке, спустился ниже по течению, перешел вброд протоку и очутился на островке, поросшем ивняком.
– Ты, что ль, Недомерок? – окликнули его из зарослей.
– Ну, я, – мрачно отозвался долговязый Недомерок, раздвигая перед собой ветви и бредя на голос. Ему хотелось сказать еще очень и очень многое, но выбитый зуб и расквашенная нижняя губа умерили его красноречие.
На полянке Недомерок обрел троих приятелей, не менее потрепанных, чем он сам. Плюхнувшись наземь, обвел их неодобрительным взором.
Атаман – крепкий, плечистый тип по прозвищу Шершень – лежал на животе, подперев подбородок руками, и угрюмо глядел перед собой. (Не очень внушительная поза, но откроем секрет: тяжелый башмак одного из мужиков на несколько дней отбил у Шершня охоту сесть.) Атаман вспоминал былые деньки, когда шайка ловила по дорогам одиноких путников и продавала за море или в рудники. В этом деле был у шайки высокородный покровитель, за спиной которого компания Шершня жила и не тужила. Но года три назад гнев короля Тореола обрушился на знатного покровителя – и враз оборвались связи с рудничным начальством и с торговцами, тайно вывозившими рабов за границу. Шайке пришлось проявить изрядную прыть, чтобы не оказаться на одной цепи со своими жертвами.
Смазливый светлобородый парень сидел рядом, раскинув ноги в сапогах, тех самых, «мужниных». Морщась, прикладывал к синяку на лбу горсть мокрой листвы – заботливо относился к своей внешности. (Кстати, в шайке его называли Красавчиком, тем самым признавая его единственное достоинство.)
Поодаль на коряге сидела старуха, набросив на голову капюшон плаща. Поза была столь выразительна и трагична, что, окажись на острове художник, немедленно принялся бы за картину под названием «Добродетель, оплакивающая порочность нашего грешного мира». На самом деле бабка (ее так, бабкой, и величали) оплакивала утраченный кошелек, с которым успела свыкнуться, сжиться и сродниться.
Недомерок хотел попрекнуть старуху пропажей денег, но воздержался: свирепостью бабка уступала только атаману, а парню на сегодня хватало и одного выбитого зуба. Он решил сорвать злость на том, кто послабее.
– Ты, лесовик необструганный, вся задница в ветках! – процедил он, кривясь от боли. – Чего не сказал, что тебя в округе каждая потаскуха знает?
– Кто ж ду-умал, что она в лес попре-ется! – капризно пропел в ответ Красавчик, привычно скрывая заикание.
– И что мы с тобой связались, мечта ты бабья! – вышел из задумчивости атаман. – Все дело провалил!
– Как молоко лака-али, так хоро-ош был! – возмутился парень.
Бабка отвлеклась от скорбных мыслей и хмыкнула:
– Вдовушка уверяет, что до утра беседовала с тобой о покойном муже!
Этим она задела Красавчика за больное, он даже перестал выпевать слова:
– П-правда! Т-так и б-было! Д-думаете, легко уб-блажать бабу, если она при этом п-про мужа-п-покойника говорит... как он эт-то самое дело д-делал!
– Ишь ты! – посочувствовал атаман и оглянулся на бабку. – А ты, старая холера, чего за кошельком не усмотрела? Еще, говоришь, рысьи шкуры тебе давали – что не взяла?
– А ты пробовал удирать с двумя шкурами под мышкой? – огрызнулась бабка. – Мне одна своя дороже двух рысьих!
– А что за дурь несла на опушке? Ну, про глубины чащи вековой?
– Не дурь, а монолог из пьесы «Кружево судьбы». Приписывается королеве Саймирине. Хорошо, Красавчик вовремя выперся, не опоздал, а то там дальше про свидания на опушке и поцелуи под сенью ветвей.
– Королева, да? То-то лес у нее непостижимый да неуловимый. Видно, что высокородная дамочка писала, а не зверолов или лесоруб.
– И не разбойник! – поддакнула старуха.
Недомерок раздраженно заерзал. Он ненавидел отвлеченные разглагольствования и презирал начитанных людей (сам не знал ни буквы и гордился этим), поэтому рискнул встрять в диалог ценителей литературы со своим излюбленным высказыванием:
– Шибко грамотные все стали...
Ни старуха, ни атаман не обратили внимания на его реплику.
– Когда я была актрисой аршмирского театра... – начала бабка, но ее перебил протестующий вопль из трех глоток. Слушать воспоминания о юности, прошедшей на сцене, не хотелось никому.
– Если выбираться из здешних краев, – вернулся атаман к насущным проблемам, – это только берегом Тагизарны.
– Топаем на постоялый двор Кринаша? – уточнила бабка.
– Кринаш уважает мо-онету, – напомнил Красавчик.
– Придумаем что-нибудь, – вздохнула бабка. – В тех краях лучше ночевать под крышей. Помните, там Рябой и Патлатый сгинули?
– Сами в Бездну запросились, пни еловые, – сплюнул Недомерок. – Приспичило на развалинах Кровавой крепости сокровища искать!
– На развалинах? – Атаман повернулся на бок. – Сокровища?
– Ну да, – фыркнула бабка. – Думали, Восемь Магов для них богатства стерегут!
Парни захохотали, даже Недомерок, у которого из губы опять пошла кровь.
Не смеялся только Шершень.
– На развалинах? – повторил он тем же тоном. – Сокровища?
Разбойники оборвали смех, тревожно переглянулись. Каждый почувствовал, что на него надвигается Судьба – как тележное колесо на улитку, неосторожно выползшую на дорогу.
Хранитель Найлигрима проснулся рано и некоторое время лежал, разглядывая темные потолочные балки и припоминая вчерашний вечер. Жены не было рядом. Ушла спать к себе. Обиделась, что муж уезжает один. Уж как Ралидж объяснял, что близнят нельзя оставить без родительского глаза!.. Надо помириться до отъезда, не оставлять дом с тяжелым сердцем.
А после ссоры с супругой пришлось выслушать очередную перебранку дарнигара с шайвигаром. Они вечно ссорятся, но о чем вчера-то?.. Пра-авильно! Шайвигар требовал, чтобы Правая Рука выделил три-четыре десятка солдат для заготовки дров. А дарнигар отвечал, что наемников и так слишком часто занимают на хозяйственных работах, у них не остается ни времени, ни сил на тренировки на плацу. В крепости полтораста рабов, неужели Левая Рука не может правильно распорядиться этими бездельниками и дармоедами?
Солдат Хранитель велел дать. Ничего с ними не случится, помашут топорами! Харнат Дубовый Корень буркнул что-то неодобрительное в рыжую бороду, но возражать не посмел. А толстячок Аджунес удалился победителем.
Ссорятся, а жизнь в крепости ладно идет! Хорошо иметь помощников, на которых всегда можно спихнуть работу и удрать!
Сокол поймал себя на том, что заботы о любимой крепости потеряли важность, отошли вдаль. Душой он был в пути. Засиделся на месте, засиделся!