А потом он вошёл в контакт с больным. Почувствовался запах озона. Неожиданно госпитальер стал ясно различать ауру курсанта.
Дело не в том, что госпитальер стал видеть ауру — он видел её и без помощи «раковины». Но сейчас энергетическая оболочка была перед ним чётче, чем физическое тело. И кроме того, Сомов ясно видел, что кокон разделяется на несколько пластов. Последнее тело представляло из себя микроскопическую точку. Если долго смотреть на неё, то она била по глазам, вызывала резь. Возможно, это была квинтэссенция духа. А может быть, очередное тело, но более глубоко Сомов просто не мог проникнуть взглядом.
Все эти тела находились в болезненном диссонансе. Тепло «раковины» становилось мягче и приятнее. И вдруг Сомов понял, что способен влиять на эти тела. И он начал строить из них матрёшку. Получалось это с трудом. Дисбаланс был очень силён. И силы, вызвавшие его, были огромны и коварны.
Сколько времени боролся Сомов — он не знал. Но начало что-то получаться. Тела приходили в какое-то соответствие друг с другом. Но госпитальер понимал, что не удержит их долго. Возможности «раковины» безграничны. Но ограничены возможности человека, вошедшего с ней в контакт. Может позже, когда он проникнет глубже в болезнь, проникнется её духом, он сможет вылечить этих людей, так нуждавшихся в помощи. Но сегодня он был не способен на это. Сегодня он мог только немного выдернуть сознание курсанта Военно-Космической академии Серебрякова на поверхность нашего мира.
Неожиданно курсант открыл глаза. В них была боль. И госпитальер понял, что почти достиг цели.
— Как тебя зовут? — спросил Сомов.
— Я не знаю.
— Павел…
— Павел Серебряков, — жестяным голосом произнёс пациент. — Я — курсант Военно-Космической академии Павел Серебряков. Я — Павел Серебряков…
— Вы больны.
— Я, курсант Павел Серебряков, болен.
— Когда это началось?
— Я курсант Павел Серебряков.
— Когда мир сломался, Павел?
В глазах больного появилось понимание.
— Класс спецтренажоров. Я там был один. Там всё началось.
— Что началось?
— Там было очень плохо.
— Что там произошло?
— Я пришёл туда раньше других… Я сидел на стуле и смотрел информпакет по навигации. И тут… Он замолчал.
— Ну же!
— Тут пришёл он.
— Кто?
— Гость.
— Какой он был?
— Обыкновенный… Я, курсант Серебряков…
— Какой он был?!
— Не помню. Он сказал: «Ваш мир перешёл «черту» Он на гране глобальной катастрофы. Спасутся избранные».
— Что? Так и сказал?
— Да.
— «В мире много зла. Мир погряз во зле. Зло — материальная сила. Зло взорвёт ваш мир».
— Так и сказал? Кто он?
— Вестник. Я — избранный. Я — спасусь. Я должен отдать долг.
— Какой долг?
— Я, курсант Серебряков…
Госпитальер понял, что теряет контакт с «раковиной». В глазах померкло. Он начал заваливаться набок, падая с кресла.
Филатов кинулся к нему и поддержал его.
— Я в порядке, — кивнул Сомов, отводя руку друга. — Уходим.
Арена представляла собой стеклянный круг метров семидесяти диаметром, над которым в семи метрах завис, удерживаемый едва различимыми витыми колоннами, такой же круг, утыканный, как ёж иголками, тонкими антеннами сенсорнаведения.
Арене было далеко до Большой Арены Нью-Тауна — гигантского суперсовременного сооружения, оснащённого самой совершенной аппаратурой для массовых сенсоригрищ и объёмных садомахов — та могла вместить до миллиона человек, психокинетический напор, когда она заполнялась хотя бы на треть, был такой силы, что прокатывался по Нью-Тауну, и даже на окраинах всю ночь не могли прийти в себя собаки, мяукали коты и утром головная боль мучила людей, не додумавшихся включить на ночь электромагнитную защиту.
Малый Мадрид — город в пяти тысячах миль от Нью-Тауна — заслужил славу обители умеренных, а то и патриархальных нравов. Поэтому сенсоригрища на местной Арене были вполне пристойными. До композиций новой звезды сезона Стала Людолюба здесь было далеко.
К часу ночи сюда стали стекаться люди. Сотни людей. До начала сенсоригрища оставалось полчаса, и агрессивные плоскуны, шокирующие голонудисты, взведённые «отпадники» — искатели сенсорудовольствий, неразборчивые во вкусах волновые наркоманы и просто пристойные граждане толкались в ожидании сеанса.
Всё было как всегда. У кого-то ещё до начала представления начался припадок наркоголодания, и дежурящий врач в сопровождении киберпаука-медика начал колдовать над несчастным, угощая того небольшой дозой электромагнитного нарковоздействия.
Здесь была своя тусовка. Многие люди знали друг друга. Сновали торговцы запрещёнными тяжёлыми нейросенсориками. Витал запах эротических духов-возбудителей и нового модного одеколона, пахнущего отвратной гнилью. Кого-то ткнули виброножом, и доктору опять нашлась работа, через три минуты появился глайдер с реанимационным контейнером, а полицейский-робот начал журить скованного в наручники плоскуна, не обращая внимания на сыпящиеся удары железных прутьев и виброножей, которыми награждали его товарищи задержанного.
Наконец робот выписал правонарушителю штраф, и отъехал на бронегусеницах в сторону.
Так что всё было относительно тихо, пристойно и не предвещало неприятностей.
И вот действо началось.
Джек Поганец — гастролирующий представитель умеренного направления кретинрока — воспарил на гравиплатформе над Ареной. Он был коротко стрижен, похож на банковского служащего, одет в тёмный смокинг и бабочку.
Вспыхнул и начал переливаться свет — он вспучивался ядерными грибами, плёл лазерные кружева. Он бил по глазам и по нервам. Потом на уши надавил неслышимый инфразвук, вызвав укол пьянящего ужаса.
Начали появляться и рушиться беспорядочные абстрактные СТ-проекции. И это в полном молчании.
— Ура, слизни! — прокатился голос Джека Поганца.
— Слизни, слизни! — завизжала толпа.
Джек сделал движение, и из его рукавов посыпались звёзды. Они касались лиц людей, полыхая жаром, но не причиняя вреда. По Арене поползла жуткая вонь.
— Грязные, вонючие, мерзкие, пахучие. Кто? — взвизгнул Джек.
— Мы! — заревела толпа.
— Слизни!
Голос его становился громче. Он рокотал весенним громом, и спасения от него не было. Но никто и не искал спасения. Всем хотелось большего. Все знали, что это только начало.
Иголки генератора сенсорнаведения начали подрагивать и покрылись зелёными и синими молниями.
— Блюй на смокинг ближнего! — заорал Джек.
— Слизни! Да! — взревела толпа.
И каждый в ней ощутил, что волна приятной боли обрушивается на него, что он перестаёт быть собой, а становится частью в унисон ревущей толпы.
— Испражняйся! — орал Джек.
— Слизни! — вторила толпа.
— Сношайся! — визжал Джек.
— Слизни! — вторила толпа.
— Вонючки, пахучки! — бил себя кулаками по телу Джек.
— Мы-ы-ы! — радостно выла толпа.
Усики генератора накалялись всё больше. Всё дальше в людях отходило осознание собственного эго. Радостная разрушительная волна несла людей вперёд. Там, где в нарастающей вони, в океане отвратного вкуса, появившегося во рту, в лёгкой боли маячил чёрным и желанным провалом ОН! МАЯЧИЛ КАЙФ!
— Ползучие, гнойные! — взвизгнул Джек.
— Мы!
— Поганые и беспокойные!
— Слизни!
Гравиплатформа кружила всё быстрее. На ней катался и корчился, бился в припадке Джек. И волны его чувств, напор его отвращения, злости и агрессии считывались аппаратурой и передавались через усилители на всю беснующуюся, ревущую толпу…
Гравиплатформа заложила новый вираж. Толпа бесновалась синхронно. И никто не обращал внимания на одного человека, выпавшего из неё. Он стоял, уставившись вдаль, и не обращал ни на что ровным счётом никакого внимания.
Он вздрогнул. Его лицо изменилось, по нему прошла судорога. И вдруг летящая над ним Гравиплатформа накренилась. Дёрнулась. И начала медленно заваливаться на бок. Она приподнялась на метр и рухнула, впилилась в пол. Чудом придавило лишь двух человек. Джек упал на пол и, не в силах вернуться в действительность, продолжал кататься по полу, что-то повизгивая.
А тем временем усики сенсоргенератора наверху начали корёжиться. Они изгибались неведомой силой.
А человек стоял в центре начавшей бурлить толпы и глядел перед собой.
Толпа забурлила. Люди давили друг друга, пытались выбраться, но удавалось это не всем. Но народу было не так много, чтобы в давке кого-то задавили насмерть. Роботы-полицейские пытались не допустить членовредительств. Кто-то стонал. Кто-то плакал. Кто-то упал на колени и бил кулаками землю. Обломанный Кайф — это отвратно. Это унизительно. Это страшно.
Через пять минут над опустевшей Ареной завис полицейский глайдер, и на землю спрыгнули двое патрульных в защиткомбинезонах, с опущенными шлемами. Они не знали, с чем столкнулись. Администратор Арены объяснил им в двух словах всё. Тут же ушёл кодированный импульс в штаб-квартиру ФБР — он означал, что объявился «фокусник».
Полицейские стояли в стороне от незнакомца и старались не приближаться, вместе с тем они готовы были во что бы то ни стало не дать ему скрыться.
Впрочем, этот человек, лет тридцати пяти на вид, и не пытался бежать. Он походил на обычного служащего. В нём не было ничего особенного. И вместе с тем в нём была угроза. И угроза нешуточная. Невероятная. О ней напоминала искорёженная Арена.
Через три минуты приземлился ещё один глайдер. Оттуда вышли трое — двое мужчин и женщина. Они были одеты в чёрную одежду, и лица у них были скучающими.
Поджав губы, старший, протянув идентификационную карточку спецагента, спросил сержанта:
— Вот этот?
— Так точно, сэр! — сержант под пристальным взором непроизвольно вытянулся в струнку.
Второй полицейский прошёлся распознавателем по карточке агента, и вскоре пришло подтверждение из центра — такая зарегистрирована, агент именно тот, за кого себя выдаёт, без дураков.