— Брат Жиам! — крикнул аббат.
Брат Жиам предался своему привычному занятию — раскладыванию денег. Он опять пытался утаить несколько купюр, и опять был уличён аббатом. Это превращалось в некую традицию. Но аббат не знал, что брат Жиам умудрился засунуть ещё одну купюру за пояс.
— Три тысячи двести франков, — подвёл итог брат Жиам, слегка покраснев.
— Что же, размеры вашего уважения позволяют отнестись к вам так же, — удовлетворённо произнёс аббат. — Идите, вам покажут ваши кельи.
Вскоре Сомов и Филатов устроились в достаточно комфортабельной двухместной келье, стены которой были завешаны портретами Святых Кеплера, Ньютона и Птолемея.
— Ну, теперь надо молиться, чтобы враг не додумался, будто мы набрались наглости прятаться в его логове, — сказал Филатов негромко, перед этим проверив комнату на наличие прослушивающих устройств и скрытых окошек. — А мне кажется, что они не додумаются.
— Хочется надеяться, — госпитальер со стоном повалился на кровать и начал тереть свои страшно болевшие ноги. Он ненавидел ходить пешком. Он ненавидел опасность. Он ненавидел стрельбу. Ему больше всего хотелось, чтобы его все оставили в покое.
— Это только начало, — успокоил его Филатов. — Самое тяжёлое впереди.
Сомов скорчил страшную физиономию и застонал.
На махолёте они преодолели почти пятьсот километров и вышли к намеченной разведчиком точке. Потом был ещё бросок в полсотни километров. Потом им повезло. Филатов уложил госпитальера на дорогу, перед тем измазав его красными помидорами. Вскоре около него тормознула машина с двумя особами священного сана. Разведчику оставалось только подняться из укрытия, подойти к водителю и пассажиру на пару слов. Вытянув из двоих членов секты Метафизики все необходимые сведения, он закатал им лошадиную дозу «амнезина», обеспечив им счастливое существование в беззаботном и светлом мире детских грёз минимум недели на три. А потом они явились в монастырь Механики — он и являлся целью.
Пока всё удавалось. Похоже, фотороботы преступников здесь были ещё не в моде. Да и Филатов постарался над изменением внешности — своей и госпитальера. Он был мастер изменения личины. Но обычно для этого всегда были под рукой подручные средства. Сейчас не было ничего, кроме ножниц и примитивной парфюмерии. Но результат был достигнут — узнать их было не так просто. Это был своего рода шедевр, большего не добился бы ни один пластохудожник.
— Ну что ты завалился на кровать? Пошли, прогуляемся перед сном, — заявил Филатов.
— Ты… — Сомов задохнулся от ярости. — Ты смеёшься? Я еле доволок ноги.
— Или я тебе сейчас заставлю прыгать на месте.
— Ясно, — Сомов нехотя поднялся.
— Первое правило — знать всё о месте, где ты находишься. Может быть, нам придётся срочно уходить отсюда. И что тогда?
— Ты прав, — кивнул госпитальер.
Они вышли в коридор. Там чадили факелы, но их было недостаточно, чтобы полностью развеять тьму.
Московитяне спустились по винтовой лестнице в тихий монастырский дворик. Филатов толкнул дверь, ступил на улицу. Следом за ним вышел госпитальер и застыл как вкопанный.
— Что это?! — сдавленно выдавил он, не веря своим глазам.
Они впервые увидели небо Гаскони, не закрытое облаками. Тёплые южные ветра сегодня разогнали облачность, от неё остались лишь жалкие клочки. И ночной небосклон, наконец, предстал взору московитян. Предстал во всей красе.
Чёрное бездонное небо. На нём не было звёзд. Вместо звёзд расходились тонкие разноцветные полоски. Тысячи полосок. Они почти не давали света. Они расчертили чёрное небо в призрачную мерцающую сетку.
— Но это невозможно! — воскликнул Сомов.
— Придётся поверить своим глазам, — скривился разведчик.
— Чёрт побери, куда нас занесло?
— Возможно, в саму Преисподнюю.
— Если не ещё дальше…
Часть четвёртаяКОРОЛЕВСКИЕ ВРАТА
— Ох — прошептал Делюк, потирая со стоном живот и грудь.
Начальник жандармского участка никогда так плохо себя не чувствовал. Болел живот, по которому пришёлся удар ствола автомата. И было страшно, когда он представлял, что скажет Гражданин комиссар в ответ на телетайпограмму о том, что еретики, которых так блестяще задержали, натянули всем нос и исчезли в неизвестном направлении.
Лечился Делюк одним из немногих известных ему способов — он приканчивал уже вторую бутылку и на этом останавливаться не собирался.
Из состояния оцепенения его вывел рокот винтокрыла. Подскочив к окошку, Делюк пьяно заорал:
— Тревога! В ружьё! Враг над нами!
Он схватил слегка заржавевший автомат — единственный в этом участке. Двое жандармов повыскакивали и потянулись к оружию.
— На этот раз они не уйдут! — заорал начальник жандармского участка. — Мы встретим их достойно. Если надо — умрём!
Подчинённые не разделяли его энтузиазма и прикидывали, как бы сдаться побыстрее, если из двух винтокрылов, снижающихся на городскую площадь, опять посыплются летним градом десантники.
Через три минуты дверь участка с треском распахнулась, и на пороге возникли двое в длинных сутанах.
— Убери автомат, идиот! — прошипел один из них Делюку, демонстрируя четырехствольный гранатомёт, который мог в три секунды разнести весь участок на клочки. — Святая инквизиция!
— А откуда я знаю, святая вы или не святая? — Делюк покачнулся, не опуская автомата.
— На! — пришедший продемонстрировал бляху с изображением гильотины.
— А откуда я знаю, знак это или не знак?! — держался Делюк.
Вслед за первыми двумя зашёл невысокий человек, который, презрительно поджав губы, осмотрел участок и кивнул двоим жандармам:
— Уймите этого дурака!
Жандарм Ледье шагнул к начальнику, настойчиво опустил ствол его автомата.
— Это действительно инквизиция, — успокоительно произнёс он.
— А! — всё ещё подозрительно заозирался начальник. — Инквизиция! Слава Природе и Неуничтожимой материи!
— Что тут произошло? — инквизитор-аналитик брезгливо кивнул на стул, один из помощников пододвинул его, и Блишон устроился в центре комнаты.
— Их освободили. Кто-то. Еретики! — затараторил Ледье.
— Мы ничего не могли сделать!
— Что-то не вижу следов боя. Вы воюете только с инквизицией? Вы, может, еретики? — насмешливо осведомился Блишон, глаза которого метали молнии. — А эта пьяная скотина всегда в таком состоянии или надрался в нашу честь?
— У него горе. За всю его службу отсюда не сбежал ни один заключённый, — сочувственно произнёс Ледье.
Выслушав сбивчивый отчёт, инквизитор-аналитик покачал головой:
— Если бы вы знали, что натворили, упустив их.
— Ядовитое учение не найдёт много сторонников, — с энтузиазмом воскликнул Ледье.
— Учение? — приподнял бровь инквизитор-аналитик. — Что ты мелешь, дурак?
Он подумал, как будет выглядеть его отчёт Святому Материалисту. И со вздохом душевной боли подумал о том, что эти двое были почти в его руках. И ушли. Но кто освободил их — вот вопрос. Из отчёта полицейских так ничего и не было понятно, но Блишон хоть убедился, что ему не врут. Действительно, были винтокрылы, были загадочные налётчики. Всё было. Оно и неудивительно, если вспомнить те крохи информации, которые Святой Материалист соизволил кинуть ему, и которые перевернули в его глазах все взгляды на Гасконь, на силы, действующие в ней, на весь мир. Блишон давно подозревал, что жизнь на планете вовсе не такая размеренная и определённая, как кажется. Но что здесь скрывается такое?
Тут снаружи послышался шум.
— К вам просится Гражданин, — произнёс боец из специального отряда инквизиции, заходя в комнату.
— Ну, что ещё? — недовольно воскликнул инквизитор-аналитик.
В комнату, кланяясь, вошёл папаша Крюшо.
— Что тебе надо? — осведомился Блишон, подозрительно глядя на суетные хитрые глазки посетителя, на его суетливые манеры.
— Я папаша Крюшо. Я хороший Гражданин. Все поручатся, кроме молочницы, которая сама первая мошенница.
— Короче!
— Насчёт награды. Обещано. Мы взяли еретика. Я и пятеро моих племянников. Мы же ни виноваты, что жандармы не уберегли их. Работа выполнена. Заплатить бы.
— Похоже, это тихая обитель круглых дураков. А знаешь, папаша Крюшо, какое лучшее лекарство от глупости?
— Какое, Гражданин Инквизитор?
— Гильотина! — заорал, поднявшись со стула Блишон, и ошпарил визитёра яростным взором, как кипятком. Лицо его налилось краской бешенства.
— Да я, собственно, и не за этим. Зачем мне награда, — папаша Крюшо попятился. Он подумал, что лучше бы ему сейчас оказаться подальше отсюда. И ещё понял ясно и чётко, что денег не получит, но сейчас это удручало его меньше всего.
— Что есть Бог? — с высокого алтаря вопрошал своих братьев аббат монастыря Механики Преподобный Роже.
— Бог есть знание, — в такт отвечали послушники.
— Что ещё есть Бог?
— Бог есть понимание и наука.
— Что есть ещё Бог?
— Больше Бога нет!
Аббат удовлетворённо кивнул и принялся за чтение молитв. Начал он с основной — «Посвящение МЕХАНИКЕ», потом пошли «Псалом интегралу» преподобного Вентрикулюса. «Песнь бесконечной материи». Затем Преподобный Роже восславил условный рефлекс и теорию Павлова, несколько раз повторил каждую из двадцати Святых Формул, являющихся основой Механизма Вселенной. Потом воздал должное Святым, Великим Гражданам. Пожелал долгих лет Совету Справедливых, твёрдости — Святой Инквизиции, острого ножа — гильотине.
Длилось это достаточно долго. У Сомова разболелась голова. Филатов с его безграничными способностями входить в тот режим, который необходим в данной ситуации, просто перешёл на автомат — говорил вместе со всеми хором, кричал «аллилуйя», падал на колени и бил поклоны, но его сознание в этом не участвовало. Мысли были заняты совершенно другим.
Наконец заутреня завершилась. Сразу становилось понятно — служба в монастыре Ордена Механики проводится не для проформы, а исключительно из высокого духовного долга.