— Я тебе покажу дрессировку! — крикнул Первый и, толкнув Второго на землю, отпрыгнул в сторону. Одновременно он выхватил лазерный лучемёт. Молния ударила по бамперу чёрного лимузина, брызнули осколки фар, закапал расплавленный металл. Затем лазер ударил по броневикам, срезая стволы пулемётов, оплавляя колёса. Потом Первый нажал на кнопку антигравитационного пояса и свечой взмыл вверх. Второй устремился следом.
Внизу, вращаясь на колёсах и разбрызгивая вокруг смертоносный свинец, кружились обезумевшие броневики.
Космонавты опустились у гравилета, и он через секунду устремился в безоблачное небо, — Я же предупреждал, что ничего хорошего тут нет, — дрожащим голосом произнёс Второй.
— До чего же всё здесь убого и примитивно. Они даже не сумели достигнуть звёзд! — Первый откинулся в противоперегрузочном кресле. — Ужасно… Ладно, надо поднажать. Шеф ждёт нас с информацией. К тому же наступило время чистки его вакуумных батарей. Он это любит, как ты массаж.
— Да, надо спешить. А то достанется нам на орехи от нашего уважаемого Звездолёта…
Закрыть дверь
Человек сидел перед камином. Огонь, потрескивая, плясал на поленьях. Человек любил огонь. Он видел его скрытый смысл. Он знал, какая разрушительная мистическая мощь таится в нём.
Он слышал зов. Он знал, что придёт час и очищающее адское пламя обрушится на людей. И ничего нет прекраснее этого мгновения! Человек ненавидел сопливые рассуждения о добре и милосердии. Он признавал только СИЛУ. Он посвятил себя служению ТЬМЕ и предавался ему всей своей тёмной душой.
— Час мщения! — проскрипел он и плеснул в огонь из бокала.
Огонь взметнулся вверх, и казалось, камин больше не удержит его. Тонкая суть огня выплеснулась наружу и объяла трепещущую душу человека…
Он молчал. Из него нельзя было выдавить ничего. Наши слова и увещевания отскакивали от него, как комки жёваной бумаги от слоновьей шкуры. Мы были не в силах пробить броню отчуждения.
Тусклая лампочка в комнате для допросов изолятора временного содержания слабо светила на него, а он, будто спасаясь от луча прожектора, болезненно щурил глаза с подрагивающими, в красных прожилках веками. Казалось, на его плечи давит неимоверная тяжесть, которая сомнёт-таки его, как сминает атмосферный столб выброшенную на берег глубоководную рыбу. Он как будто вёл неимоверно тяжёлую борьбу с земным притяжением.
— Как тебя зовут?.. За что ты убил человека?.. Как тебя зовут?.. — вновь и вновь долдонил Володька Савельев, старший следователь городской прокуратуры, поглаживая холёными пальцами белоснежный манжет своей рубашки.
Сколько я его знал, даже в самые неподходящие моменты он появлялся в тёмных отутюженных костюмах и белых рубашках. На его худом, красивом лице, как всегда, трудно было что-то прочесть, но я видел, что он постепенно теряет терпение.
А убийца молчал…
Два часа назад, в ноль тридцать, дежурный по городу получил сигнал от работяг, выезжавших ночью на ремонт линии газопровода, что со стороны «бульника» слышны крики. Машина АП-7 прибыла на место через восемь минут. Патрульные немного покрутились на «УАЗике», ничего подозрительного не увидели, а когда собирались возвращаться, свет фар упал на сам «бульник» — так горожане прозвали большой древний валун с выбитыми на нём доисторическими символами.
Убийца в синей робе лежал, уткнувшись лицом в траву. Одна его рука обломанными ногтями скребла землю, в другой был зажат нож с острым длинным лезвием. На самом «бульнике» распластался истерзанный труп. Ярость, с которой его кромсали, не укладывалась в голове. На убитом была монашеская ряса, точнее, то, что от неё осталось — изрезанные, залитые кровью лоскуты.
— Будешь ты говорить или нет?! — взорвался-таки Володька, хлопнув ладонью по столу.
— По-моему, у него крыша поехала, — предположил я.
— Наверное… Жёлтый дом по нему горькими слезами плачет. Такое сотворить…
Неожиданно, нечеловеческим усилием преодолевая огромное сопротивление, убийца разогнулся и уставился на меня. Этот человек, по виду типичный бродяга с явно нарушенной психикой, имени которого мы не знали, смотрел на меня совершенно ясным, пронзительным взором. В глазах его не было и тени безумия, а были глубина, проницательность, да ещё что-то такое, чему и названия нет. Сдавленно, едва шевеля губами, он произнёс:
— Я узнал тебя, воин… Торопись, у тебя мало времени-Уже снята вторая печать… Через три дня ты умрёшь… Возьми меч… В моём жилище… Иначе умрёшь, С… Сергей.
Он поднял руку, то ли пытаясь указать на что-то, то ли желая вцепиться в меня скрюченными пальцами, но силы оставили его, и он сполз на пол. Не упал, а именно сполз, будто из него выдернули скелет, и он теперь растекался бесформенной массой по полу. Тьфу, ну и ассоциации…
— Отрубился, мать его! — Володька вскочил, нагнулся над убийцей, провёл рукой над ртом, пощупал пульс на шее. — Живёхонек… Во артист!
— Артист, — кивнул я.
Что-то в словах бродяги было такое, что продирало холодным ветром. Отчего верилось в их правдивость. Откуда он узнал моё имя? При нём никто меня по имени не называл. Вот чертовщина какая! Звучит это достаточно дико, но я поверил его словам. Поверил не умом, но сердцем…
— Не знаю, что и сказать, — пожал плечами врач, когда бродягу на носилках заталкивали в «скорую», приткнувшуюся во дворе УВД. — На припадок, каталепсию, реактивное состояние не похоже. Пульс, мышечные реакции в норме. Но мозг не работает. Будто от сети отключили… Кто он хоть?
— Не знаю, — пожал плечами Володька. — Но завтра он будет самым известным человеком в городе.
Он прав. Шум завтра пойдёт на всю Россию. Только что мои оперативники установили личность погибшего. В монастыре в десяти километрах от города пропал монах Иоанн. Можно представить, как вцепятся в эту новость стервятникижурналисты. И это после ряда громких убийств священнослужителей в разных концах страны. Ох, беда…
— Чтоб глаз не спускали, — проинструктировал я старшину и сержанта. — Вы бы видели, что он с монахом сотворил. Ножом раздробил кости. Медик сказал, что сила для этого нужна чудовищная… Так вот, как врачи его откачают, пристегнуть наручником к кровати. Пусть потом кто угодно кричит о нарушении прав личности. Мой приказ. Ясно?
— Так точно, — поморщился сержант, которого не вдохновляла перспектива провести ночь в одной комнате с маньяком…
Когда всё утихло, и мы остались одни, стрелки часов подползали к половине пятого. Володька сидел в кресле, дымя трубкой. Трубка — это, как сейчас говорят, часть его имиджа. Тоже мне Шерлок Холмс.
Я стоял у окна. Внизу ветер кружил над асфальтом мусор и обрывки газет. Маленький смерч, будто живой, полз по тротуару. Занималась заря. Здание УВД располагалось на возвышенности, с четвёртого этажа открывался вид почти на весь город — на его неровный, изломанный островерхими крышами, заводскими трубами, покосившимися колокольнями и иглой телебашни силуэт.
Я ненавидел этот город. Я ощущал в нём врага. Мне всегда казалось, что он наполнен чёрной зловещей энергией, но никогда я ещё не чувствовал её с такой силой, как сейчас. Я ненавидел город всей душой, поскольку за его зевотными монотонными буднями, за тягучей провинциальной скукой можно было различить его звериный оскал, ибо в нём жило мутное, мощное ЗЛО. Кому, как не мне, начальнику уголовного розыска, это знать.
Город из года в год занимал первое место в регионе по насильственной преступности. Специалисты пытались изучать причины (а какие тут причины — город как город), власть предержащие снимали стружку с правоохранительных органов — и всё без каких бы то ни было результатов. Ничего не помогало. Ладно, если бы расцвела организованная преступность, заправляли здесь бы мафиозные кланы — так ничего подобного. Преступления всё больше бытового характера, обычная житейская гнусь. Муж отрезал голову жене и застрелил из зарегистрированного охотничьего ружья «ИЖ» своих двоих маленьких детей… Хронический алкоголик полил сожительницу спиртом «Рояль» и поджёг… Двое двенадцатилетних мальчишек из анатомического интереса придушили одноклассницу. И далее в том же духе. Без серьёзной причины, по дури, по пьяни да от тоски творились воистину жуткие действа. Иногда у меня возникало ощущение, будто какая-то тёмная сила здесь наполняет людей злобой и собирает обильную кровавую жатву.
А иногда мне начинало казаться, что я остался один на один с городом, помощи ждать неоткуда, и остаётся надеяться только на себя в той смертельной схватке, в которую я рано или поздно вступлю с ним. С ностальгией вспоминался мне сельский райотдел, начальником которого я работал всего каких-то три года назад. Народ там больше дрался не по злобе и ненависти, а чтобы интересно провести время, убивали друг друга редко, крали в основном свиней и фермерский инвентарь. Здесь всё по-иному.
Город не уставал наносить мне удары. Именно здесь от меня ушла жена, с которой я прожил десять лет. Здесь в меня стреляли из обрезов, тыкали ножами. Здесь двое подонков, уложивших насмерть солдата из войсковой части и завладевшие его автоматом, убили моего заместителя и друга Сашу Лагутина, а потом я при задержании расстрелял их как бешеных собак из АКМа… Да мало ли что было. Этот город — мой крест, и ношу сию мне не переложить ни на чьи плечи…
— Интересно, откуда он всё-таки взялся? — прервал мои размышления Володька.
— А кто его знает.
— Надо устанавливать его личность и связи. Представь заголовки: «Ритуальное убийство», «Прокуратура не хочет видеть истинных виновников трагедии».
— Я уже думал об этом. Вряд ли с установлением личности возникнут трудности. Наверняка он судимый, так что по дактилокарте Главный информационный центр нам раскладку даст.
Но ждать ответа из ГИЦа МВД не пришлось. Утром в мой кабинет зашёл старший опер из отдела по раскрытию особо тяжких преступлений и заявил, что прекрасно знает бродягу.