– представлять соответствующим организациям и учреждений необходимую информацию;
– проводить учет, регистрацию и розыск политически не благонадежных лиц;
– изучать разнообразные стороны политической и экономической жизни округа;
– оповещать о настроениях различных слоев общества путем вербовки информаторов, люстрации корреспонденции, конспиративных изъятий и т. п.
Окружные отделы ГПУ УССР создавались при окружных исполкомах. С одной стороны, они действовали под непосредственным руководством ГПУ УССР, несли перед ним полную ответственность и периодически отчитывались о результатах работы. С другой стороны, как отделы окрисполкомов отчитывались перед последними по форме, в порядке и в сроки, установленные президиумом окрисполкома. Возглавлял окротдел ГПУ начальник, назначаемый и смещаемый с должности ГПУ УССР. Санкционировал назначение Секретариат или Организационное бюро ЦК КП(б)У.
В начале 1926 г. ЦК КП(б)У разграничил полномочия Политбюро, Оргбюро и Секретариата ЦК КП(б)У в вопросах проведения назначений и перемещений сотрудников местных органов ГПУ. Теперь Оргбюро ЦК КП(б)У назначало только начальников крупных окротделов ГПУ – Екатеринославского, Киевского, Луганского, Николаевского, Харьковского, Одесского, Сталинского и уполномоченного ГПУ по Молдавской АССР, а Секретариат ЦК КП(б)У – всех остальных. Начальник окружного отдела ГПУ был наделен полномочиями административного, оперативного, процессуального, финансово-хозяйственного и представительского характера. Он имел право издавать приказы по окротделу, принимать и увольнять сотрудников на работу, накладывать на них взыскания, подписывать ордера на проведение арестов, обысков. Начальник окротдела ГПУ имел право в оперативных целях использовать милицию и уголовный розыск[305].
В июне в 1926 г. ВУЦИК УССР принял постановление «Об уточнении функций органов Государственного политического управления». Формально на центральные и местные органы ГПУ было возложено применение мер предупреждения и ведения (на равных основаниях с другими органами) дознания и следствия, борьбы с должностными и хозяйственными преступлениями, кражами государственного и общественного имущества, подделкой денег и ценных бумаг. Вместе с тем документ отражал и расширение прав ГПУ.
Не случайно в середине 1920-х гг. в действиях Всеволода Балицкого прослеживается тенденция выхода из-под контроля не только прокуратуры, но и высших государственных органов. Председатель ГПУ УССР делал все, чтобы накрыть плотным ореолом секретности свою работу. Он даже запретил снимать художественный фильм «ГПУ» по сценарию бывшего чекиста, уже упоминавшегося Я. А. Лившица, поскольку «фильм может раскрыть некоторые секреты работы чекистов»[306].
Балицкий добился, чтобы планы работы ГПУ не утверждались ВУЦИК или Совнаркомом УССР. Сломал он также практику регулярных отчетов ГПУ перед высшими органами государственной власти и местными Советами[307]. Постепенно все вопросы, связанные с деятельностью ГПУ, стали решаться лишь на заседаниях Политбюро ЦК КП(б)У. Впрочем, здесь решались и другие вопросы. Например, о награждениях самого Балицкого. Так, в протоколе закрытого заседания Политбюро ЦК КП(б)У от 9 марта 1926 г. читаем: «О т. Балицком. Поручить Пр[езидиму] Вуцик’а представить тов. Балицкого к ордену Красного Знамени»[308].
Об усилении роли ГПУ свидетельствует и избрание 29 ноября 1927 г. Балицкого на Пленуме ЦК КП(б)У кандидатом в члены Политбюро. После этого он практически перестал бывать на заседаниях правительства. Зато усиливается его контакт с партийными органами. Он разъяснял подчиненным, «что аппарат ГПУ должен безоговорочно выполнять волю Центрального комитета, которая передается через его голову. Если есть приказ стрелять в толпу, независимо от того, кто бы там не был, – откажетесь – расстреляю всех. Нужно беспрекословно выполнять мою волю, а если будете митинговать, я этого не позволю. Центральному комитету партии нужен крепкий, монолитный аппарат, который выполняет волю партии»[309].
Тесное взаимодействие высших партийных инстанций и ГПУ ярко характеризует деятельность Балицкого в должности главы Комиссии по судебно-политическим делам при ЦК КП(б)У. Заметим, кстати, что в целом работа этой Комиссии практически неизвестна даже специалистам, поскольку ее материалы тщательным образом скрывались. Обратимся лишь к одному документу. 5 мая 1927 г. Балицкий посылает секретарю ЦК КП(б)У И. Я. Клименко докладную записку о характере постановлений Комиссии по судебно-политическим делам. В записке отмечалось, что «конкретные директивы судам по поводу меры социальной защиты могут даваться только относительно тех дел, которые имеют большое политическое значение и из которых устраиваются показательные процессы, причем директивы могут поступать только от ПБ ЦК ВКП(б)»[310].
А далее Балицкий писал: «…По всем делам, не имеющим общественно-политического значения, но по которым по сути необходимо применение высшей меры социальной защиты (шпионаж, контрреволюция и так далее), наши суды и, в частности, чрезвычайные сессии, при наличии нашей директивы о предоставлении меры социальной защиты на рассмотрение суда, выносят достаточно правильные суровые приговоры и, в частности, высшую меру социальной защиты – расстрел. При этом Прокуратура республики ведет за этими делами особенно пристальный надзор, которым полностью обеспечивается возможность как смягчения слишком суровых приговоров, так и опротестования приговоров мягких.
Следовательно, по незначительным делам правильность и строгость репрессий полностью осуществляется самими судами, а по делам большого общественно-политического значения – нашими конкретными директивами, санкционированными ЦК ВКП(б)» [311].
Кстати, в работе Комиссии по судебно-политическим делам в марте 1926 г. имел место чрезвычайно характерный случай. Член комиссии М. Ф. Владимирский выступил против ведения заседания на украинском языке, поскольку «он не может следить за ходом заседания»[312]. После этого Балицкий вносит предложение: «Ввиду того, что комиссия в большинстве состоит из представителей нацменьшинств УССР, деукраинизировать выступления на заседании…»[313]Это предложение было принято, невзирая на энергичный протест Н. А. Скрыпника, который руководил этим заседанием.
Не подлежит сомнению, что Всеволод Балицкий был причастен к ликвидации Симона Васильевича Петлюры в Париже 26 мая 1926 г. Подробности этой операции до сих пор неизвестны. Лишь в 2007 г. полковник ФСБ в отставке, профессор А. М. Плеханов приоткрыл завесу тайны. Он не дал, правда, никаких ссылок на источники, но однозначно написал о том, о чем давно уже говорили историки, и не только они: «Антисоветскую активность Петлюры пресекли агенты советской спецслужбы: организатором операции выступил М. Володин, а убил Ш. Шварцбард»[314]. Пока не удалось выяснить личность Володина. Скорее всего, это псевдоним, под которым кто-то из сотрудников Иностранного отдела ОГПУ СССР работал в Париже. Например, знаменитый чекист-террорист Я. И. Серебрянский (Бергман) в 1925–1929 гг. пребывал на нелегальной работе в Бельгии и во Франции, являлся нелегальным резидентом ОГПУ в Париже [315].
Ясно, что ликвидацией С. В. Петлюры занимался центральный аппарат ОГПУ в Москве. Эта же структура, похоже, в значительной степени «дирижировала» и ходом процесса над убийцей. Процесс состоялся осенью 1927 г. в Париже, и убийца был оправдан как «мститель» за еврейские погромы в Украине во времена Директории Украинской Народной Республики, которой руководил тогда Петлюра. De facto суд превратился в показательную расправу над чрезвычайно демонизоваванным «украинским национализмом»[316]. Подтверждают такую оценку и опубликованные несколько лет назад одним из авторов этих строк неизвестные документы, свидетельствующие о заинтересованности Кремля в антипетлюровских результатах процесса и усилиях чекистов по направлению парижского процесса в «нужное» росло[317]. В этих усилиях тогда участвовало и ведомство Балицкого. Последний, кстати, мог иметь и какие-то особые антипатии к Петлюре.
Дело в том, что еще в 1925 г. Симон Петлюра, лидер УНР в эмиграции, написал статью «Милиция господина Балицкого и юстиция господина Скрыпника». Констатируя, что Балицкий одновременно является наркомом внутренних дел и начальником ГПУ и уголовного розыска, Петлюра сравнивал его с царским министром внутренних дел, бывшим одновременно и шефом отдельного корпуса жандармов. В статье утверждалось, что «история массовых и одиночных расстрелов, осуществленных агентами ГПУ (бывшая Чека) и по приговорам революционных трибуналов, не написана. Цифру, которую называет само всесоюзное ГПУ – 1.526. 197 человек для всего Союза Советских Республик нельзя, разумеется, считать точной. Но и в том случае, если ее взять как показатель расстрелов, то и она поражает своим ужасом»[318]. Петлюра напоминал в статье, что половина расстрелов приходилась на Украину, где велась особенно жестокая борьба с антисоветскими движениями. Вот почему, по его мнению, «имена Балицкого и Скрыпника войдут в историю нашего народа не только как имена отвратительных предателей, но и как имена самых жестоких палачей его…»[319]