Здесь находим в систематизированном изложении немало «линий» деятельности «СВУ», о них потом упоминалось на процессе, а также и тех, что не были реализованы, поскольку чекистам не удалось придать им вид реально опасных. В связи с этим чрезвычайно интересными являются два документа – «Ориентировочный список арестованных по Киеву, подлежащих представлению на процессе» и «Кандидаты к процессу с периферии». В них не только фамилии тех, кто оказался на скамье подсудимых, но и тех эвентуальных обвиняемых, которых готовили к процессу.
Особого внимания заслуживают рукописные коррективы, сделанные на этих документах. Скажем, в «Ориентировочный список» членов «Президиума СВУ», т. е. в состав руководителей организации, попросту дописана писательница Л. М. Старицкая-Черняховская, а также историк академик М. Е. Слабченко, которому со временем отведут скромную роль руководителя Одесского филиала. Возле четырех кандидатов на «церковную линию» твердо дописано: «Будет взят ряд лиц с периферии». Возле «кандидатов на процесс с периферии» поставлены «плюсы» рядом с фамилиями отдельных лиц, а рядом с другими никаких пометок нет, или, как, например, возле фамилии учителя З. Гудзь-Засульского «плюс» заменен на «минус». По нашему мнению, эти примечания сделаны лично Всеволодом Балицким, внимательно читавшим также и другие документы и делавшим на них пометки.
Что поражает более всего в анализе содержания упомянутых документов? Прежде всего то, что в них, собственно, не зафиксировано ни одного конкретного преступления тех лиц, которых обвиняли в участии в «СВУ». Это кажется парадоксальным, но на самом деле так оно и есть. Речь идет об определенных «преступных» намерениях, разговорах, каких-то «заговорщических» проектах, но не о конкретных действиях.
Другая приметная черта документов, подготовленных в ГПУ УССР в конце 1929 г., – их абсолютный антиукраинизм. Когда знакомишься с их содержанием, нельзя не прийти к выводу, что фабрикация дела «СВУ» и подготовка открытого процесса в этом деле были решающим этапом на пути к активной дискредитации политики «украинизации». Фактически все украинское в этих документах становится «петлюровским», «националистическим», «вредительским» и т. п.
В этой связи показательна «Докладная записка о результатах работы по вскрытию украинского контрреволюционного подполья по Украине в связи с делом “СВУ”». Этот довольно большой по объему документ содержит итоги работы ГПУ в тогдашних окружных центрах Украины и убедительно свидетельствует: основной удар организаторы дела «СВУ» направили против украинской интеллигенции, причем, не только старой. Под «националистические» подводились буквально все кружки, объединения, например кружки для изучения украинского языка на Винничине[449].
Даже на Востоке Украины, на Луганщине, разоблачили «контрреволюционную шовинистическую группировку». Но из кого? Понятно, из учителей украинского языка, создавших «кружок украинизаторов». Как указано, «группа имела своей целью организовать вокруг себя украинцев-шовинистов, влиять на учительство и студенчество» [450]. Упомянутому академику ВУАН Михаилу Елисеевичу Слабченко, работавшему в Одессе, инкриминировали то, что он сплотил вокруг себя группу «будущих молодых профессоров», опять-таки обвиняемых в «шовинистической работе»[451].
Возникает вопрос: а кто именно и по каким критериям определял степень «шовинизма» или «национализма»? Малообразованные следователи из ГПУ, которым, собственно, были чуждыми украинская среда, украинская культура? Все «туземное», т. е. украинское, для них автоматически превращалось в «националистическое». И они при этом твердо знали, что не ошибаются, именно этого от них и ждало начальство. Таким образом, фабрикуя дело «СВУ», чекисты как бы подводили базу для следующих тотальных погромных антиукраинских акций, которые станут массовыми в 1932–1933 гг., а затем органично впишутся в ежовский «большой террор».
Еще одна особенность упомянутых документов – стремление всячески дискредитировать УАПЦ, подготовить почву для ее уничтожения. Не случайно в одном из упомянутых документов, подготовленных в ГПУ в декабре 1929 г., подробно планировалось, что именно инкриминировать деятелям УАПЦ. Прежде всего, это «атеизм большинства автокефального духовенства». И здесь снова вопрос: кто и по каким критериям должен был определить меру этого атеизма? Далее – это «петлюровское прошлое большинства автокефалистов», использование деятелями «СВУ» УАПЦ как «орудия антисоветского влияния на широкие массы для ведения подпольной работы», «украинизация церкви и религии – средство для осуществления цели СВУ»[452].
О. С. Зинкевич в статье «Дело Украинской автокефальной православной церкви на процессе Союза освобождения Украины и ее ликвидация в 1930 г.» высказывает предположение: следователи ГПУ, увидев заранее, что им не по силам добиться во время следствия от деятелей УАПЦ В. М. Чехивского и его брата М. М. Чехивского уступчивости, решили созвать «чрезвычайный собор» УАПЦ 2829 января 1930 г.[453] Этот «собор», состоявшийся накануне процесса «СВУ», одобрил резолюцию о связи УАПЦ с «СВУ», о «контрреволюционности» УАПЦ и, разумеется, о ее самоликвидации.
Однако документы, ранее не доступные для О. С. Зинкевича и других исследователей, свидетельствуют, что В. М. Чехивский и М. М. Чехивский еще в 1929 г., до созыва «собора», начали давать необходимые ГПУ свидетельства после того, как с ними «поработали». Сам «собор» был лишь плановой акцией ГПУ УССР, которая должна была проиллюстрировать «крах» УАПЦ.
Говоря о политическом замысле дела «СВУ», немецкий исследователь Герхард Зимон отмечает, что тяжелее ответить на вопрос о том, что в обвинениях против участников процесса «соответствовало действительности, а что существовало лишь в головах работников ОГПУ»[454]. Как мы уже показали на основании тех служебных документов ГПУ, что нам удалось обработать, можно утверждать, что «СВУ» в том виде, как это подавалось в 1929–1930 гг., не существовало.
Теперь есть возможность понять механизмы, с помощью которых чекисты добивались признаний от участников процесса «СВУ». Например, от академика С. А. Ефремова. Дело в том, что в камеру, где он находился, чекисты подсадили информатора, дававшего подробные отчеты о том, как ведет себя академик, что он говорит, как настроен. Отчеты датированы ноябрем 1929 г. Процитируем отрывки из этих отчетов: «16.11. Ефремов продолжал писать, как он сам высказался, «вынужденное признание» в том, чего не было. Нервничал он, все повторяя – “отвратительное существование”. На мой вопрос, много ли ему еще придется писать, он ответил, что немного, что размазывать, как другие, он не будет, да и не может, поскольку нечего писать…
18.11. Ефремов вернулся с допроса очень взволнованный и на мой вопрос “Ну как там?”, ответил: “В таком пакостном и в таком плачевном и глупом состоянии я еще никогда не был. Лучше бы сразу взяли и покончили со мной, чем это мучение каждый день своими допросами… Я был бы уже рад, если бы действительно была организация со всеми теми людьми и деталями, которых ныне привязывают к ней. Тогда бы я начистоту сказал и конец делу. Тогда б я и детали все рассказал бы, потому что сам бы их знал. А то теперь рассказывай о деталях, которых я не знаю… Кроме того, следствие ведется крайне односторонне и заинтересовано не в выяснении и выявлении правдивой действительности, а лишь в подтверждении факта существования организации… Следователь говорит мне, что он ждал от меня большего. Он хочет, чтобы я писал по 500 страниц, как другие, а возможно и больше, так как меня считают главой. А что мне писать? Если бы мне дали прочитать свидетельство тех, кто создал эту мифическую организацию, я бы просто подтвердил это…”
Нужно отметить, что во время этого разговора Ефремов был очень взволнован и убит и говорил со слезами в голосе и на глазах.
19.11. Ефремов начал писать ответы на записанные вчера вопросы следователя и снова начал волноваться и приходить в негодование… Пиши, а что пиши? Следователь говорит, что я пишу лишь то, что им известно и стремлюсь не писать то, что им, по моему мнению, неизвестно… Он, кажется, симпатичный человек и сочувствует моей судьбе и сочувствует мне, но никак не понимает меня… Я ему говорю, что когда я уже признал некоторые факты, то я никому из официальных лиц уже не могу сказать, что это не так, а только ему одному чистосердечно говорю, что я признаю то, чего не было, однако он все равно не верит, говорит, что он и я знаем, что это было. Хотя бы “они” мне конкретно сказали, что я должен писать…»[455]
В конце концов так и произошло: академику «подсказали». Это была настоящая человеческая трагедия, которую пережил не один Сергей Ефремов, но и другие участники процесса «СВУ». Тем не менее, заслуги Всеволода Балицкого и подчиненных ему чекистов были надлежащим образом оценены партийным руководством.
28 апреля 1930 г. на заседании Политбюро ЦК КП(б)У было принято решение «О награждении работников ГПУ за разоблачение СВУ» орденом Красного Знамени. Высшую награду страны предлагалось вручить начальнику 2-го отдела СО ГПУ УССР Б. В. Козельскому, старшему уполномоченному СО Киевского окротдела ГПУ С. С. Бруку, старшему уполномоченному КРО ГПУ УССР З. М. Ушакову-Ушомирскому, начальнику СО ГПУ УССР В. М. Горожанину, начальнику СО Киевского окротдела ГПУ Г. Б. Загорскому, начальнику Киевского окротдела ГПУ В. Т. Иванову, начальнику Николаевского окротдела ГПУ А. Б. Розанову, начальнику Днепропетровского окротдела ГПУ Ф. А. Леонюку[456].
Обосновывая необходимость награждения Валерия Горожанина вторым орденом Красного Знамени, Балицки