В январе 1935 г. Балицкий делает специальное сообщение на заседании Политбюро ЦК ЦК(б)У о «переброске бывших активных троцкистов и зиновьевцев из больших промышленных городов (Донбасс, Харьков, Днепропетровск, Киев, Одесса) в другие города и районы», а также о «составлении списков исключенных в 1926–1928 гг. за принадлежность к троцкистам и троцкистско-зиновьевскому блоку»[766].
После убийства С. М. Кирова повысились требования к охране высшего партийно-государственного руководства. Сотрудники оперативного отдела УГБ НКВД УССР начали охранять руководителей круглые сутки – и дома, и на работе. Появилось специальное постановление об ограничении посещения квартир руководящих работников УССР. Личные охранники С. В. Косиора А. Н. Логвиненко и К. З. Солдатенко фактически исполняли обязанности заведующих приемной первого секретаря ЦК КП(б)У. Они сами приглашали партийных деятелей, советских руководителей, рабочих, докладывали об их прибытии и пропускали в кабинет. Когда же С. В. Косиор выезжал из Киева, то его обязательно сопровождал начальник Оперативного отдела УГБ НКВД УССР П. Г. Шостак-Соколов [а с декабря 1936 г. – начальники 1-го отдела (охраны) УГБ НКВД УССР капитаны госбезопасности М. Е. Амиров-Пиевский и А. Г. Мирошниченко] и А. Н. Логвиненко. К. З. Солдатенко оставался в персональном вагоне Косиора и сообщал ЦК КП(б)У и своему руководству о перемещении первого секретаря[767].
Кроме сотрудников для особых поручений за каждым руководителем были закреплены и специальные охранники из числа сотрудников Оперативного отдела УГБ НКВД УССР, всюду их сопровождавшие. Таким образом, чекисты охраняли членов правительства круглосуточно. Интересное наблюдение по этому поводу принадлежит полковнику И. В. Дубинскому, вспоминавшему о своем посещении Киевского цирка в 1936 г.: «Как раз против нас в правительственной, обитой красным бархатом, ложе увидел бледное, аскетическое, насупленное лицо Постышева. Позади пепельного ежика секретаря ЦК столпились работники НКВД. Среди них мощными плечами и рыжей головой выделялся начоперод Соколов-Шостак. Что? Оберегали жизнь того, на кого, судя по сообщениям газет, коварные террористы точили ножи?.. Нет! Так караулят важного пленника! Но вряд ли Постышев предугадывал тогда, что он пленник, а Соколов, лебезящий перед ним, возглавляет его бдительный конвой» [768].
Дубинский оказался прав. Сотрудники Оперативного отдела (а позже сотрудники отдела охраны) выполняли и такие функции, которые не входили в круг их прямых должностных обязанностей: не только охраняли партийных вождей, но и пристально следили за каждым их шагом. Вот что рассказал об этом на допросе П. Г. Шостак-Соколов: «Балицкий неоднократно требовал от меня, чтобы я информировал его лично о всех сторонах жизни, как служебной, так и личной, членов Политбюро ЦК КП(б)У. Где они бывают в частной жизни? Кто у них бывает на дому? Что вообще дома происходит? Каковы взаимоотношения между ними? Докладывать обо всех услышанных разговорах. Особенно Балицкий подчеркивал необходимость интересоваться отношениями членов Политбюро ЦК КП(б)У с Москвой, как при их переговорах с Москвой, так и при личных поездках в Москву. У кого бывают, как долго находятся у того или другого члена Политбюро ЦК ВКП(б)? Для использования этого распоряжения мне было предложено использовать все имеющиеся в моем распоряжении возможности, подчеркивая необходимость проявлять при этом максимум осторожности»[769].
Выполняя это указание Балицкого, П. Г. Шостак-Соколов приказал своему заместителю М. Е. Амирову-Пиевскому и начальнику 4-го (охранного) отделения Оперативного отдела УГБ НКВД УССР Л. А. Чернову запрашивать у сотрудников информацию, интересующую Балицкого[770].
В 1938 г. на допросах арестованный Амиров-Пиевский признает, что сотрудники для особых поручений при С. В. Косиоре А. Н. Логвиненко, при П. П. Постышеве Ф. А. Ильин «выполняли все мои задачи, они информировали меня об интимной жизни Косиора и Постышева, о том, что творится в ЦК. Этим интересовался Балицкий. Он часто спрашивал меня об этом»[771].
Кроме сотрудников УГБ НКВД УССР для сбора нужной информации о руководстве использовались также вахтенные охранники и домашние служанки, которых предварительно вербовали. По словам П. Г. Шостак-Соколова, начальник 5-го отделения Оперативного отдела УГБ НКВД УССР К. К. Энклер по его заданию подслушивал телефонные разговоры по «ВЧ» членов Политбюро ЦК ВКП(б) с Москвой[772].
Шостак-Соколов регулярно докладывал Балицкому о результатах слежки за высшим руководством УССР: «Основной интерес со стороны Балицкого был проявлен по отношению к товарищам Косиору, Постышеву, Любченко. При докладах Балицкому о результатах наблюдений за членами Политбюро, он проявлял особый интерес и требовал доклада в деталях о товарище Любченко»[773].
Аналогичная работа проводилась чекистами относительно областного руководства. По словам особоуполномоченного НКВД УССР Н. Л. Рубинштейна, «Балицкий старался иметь компрометирующие материалы на секретарей обкомов КП(б)У, лишь бы держать их в руках. Он давил на начальников областных УНКВД, чтобы они сообщали ему все, что заметят, и все, что может компрометировать секретарей обкомов»[774].
Конечно, не все вышеприведенные свидетельства следует принимать безоговорочно. И все же, по нашему мнению, они в принципе соответствуют действительности. Ведь известно, скажем, что начальник Управления НКВД по Ленинградской области Ф. Д. Медведь, согласно инструкциям, ежедневно информировал московское руководство о жизни своего лучшего друга – первого секретаря обкома ВКП(б) С. М. Кирова[775].
Укрепление режима, ухудшение отношений СССР с Германией и Польшей и усиление антинемецкой и антипольской пропагандистских кампаний привели к тому, что властные структуры относились к немецкому и польскому населению с особой предубежденностью. Уже в ноябре 1933 г. на Пленуме ЦК КП(б)У отмечалось «загрязнение колхозов, школ, клубов, институтов польскими и немецкими фашистскими элементами» и выдвигалось требование очистить эти организации от врага [776].
Получив партийный приказ, сотрудники ГПУ УССР быстро взялись за этнические чистки, ведь «разработок» было достаточно. Так, еще 15 марта 1931 г. Балицкий отмечал, что «немецкие, польские и чешские колонии являются постоянным объектом для шпионажа и вредительства», и высказывал беспокойство тем, что в «15 сельсоветах Новоград-Волынского района, из которых четыре немецких, один польский и один чешский, нет информаторов»[777].
После массовых партийных кампаний по изобличению «вредителей» среди национальных меньшинств в апреле-июле 1934 г. ГПУ/ НКВД УССР, как указано в одном из документов, нанесли «значительный удар по наиболее активным фашистским элементам, которые проводили контрреволюционную работу… В порядке оперативного нажима проведены репрессии по отношению к фашистскому активу в национальных колониях и районах»[778].
Уже 22 мая 1934 г. Всеволод Балицкий отчитывался об аресте «пока что 85 человек, преимущественно пасторов, сектантских проповедников, кистеров, лиц из церковного актива, кулаков», и о подготовке арестов «еще почти 60 человек»[779]. Вскоре начальник Новоград-Волынского окротдела НКВД Я. Е. Флейшман «провел лично большую работу по созданию крепкого агентурного аппарата в пограничных районах округа, вследствие чего удалось разоблачить и ликвидировать ряд серьезных национал-фашистских формирований… и разоблачить контрреволюционные националистические формирования ксендзов на Волыни (агентурное дело “Уникум”)»[780].
Эти операции были направлены и поддержаны высшим руководством УССР. В июне 1934 г. П. П. Постышев и А. П. Любченко направили И. В. Сталину письмо, в котором просили разрешения на проведение еще более решительных карательных акций относительно лиц, проводивших «фашистскую работу»[781]. В Москве дело «немецких фашистов» было взято на контроль. 17 июля 1934 г. заместитель наркома внутренних дел УССР З. Б. Кацнельсон и начальник Особого отдела УГБ НКВД УССР М. К. Александровский в директиве № 87569 сообщали начальникам областных управлений НКВД и пограничных отрядов о том, что отныне все следственные дела по «гитлеровской полиции» нужно направлять на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР.
Несмотря на определенные «успехи» подчиненных в борьбе с «фашистами», Балицкий в своей директиве от 15 ноября 1934 г. отмечал: «Еще не разоблачено и глубоко не зацеплено контрреволюционное подполье. В связи с этим предлагается:
С целью окончательного уничтожения немецкого контрреволюционного подполья, проводящего шпионско-диверсионную работу, осуществить репрессивные мероприятия относительно контрреволюционных и антисоветских элементов, применяя против них аресты и высылки, добиваться вынесения смертного приговора наиболее злостным…
Обратить самое серьезное внимание на правильность и качество следственной работы по немецким делам, обеспечить цельность следствия относительно каждого арестованного исчерпывающими оперативными мероприятиями. В частности, практиковать допросы свидетелей, которые могут разоблачить преступную деятельность обвиненных, особенно свидетелей из местного советского актива, которые хорошо знают антисоветскую и контрреволюционную работу обвиняемых»