Сравнивая персональные звания начальствующего состава ГУГБ и командного состава РККА, укажем, что при одинаковом количестве позиций (одиннадцать), они заметно расходились по сути. Первое из специальных званий начальствующего состава ГУГБ – сержант – в армейской практике дореволюционного прошлого предоставлялось военным, которые принадлежали к младшему начальствующему составу. Звания лейтенанта, старшего лейтенанта, капитана и майора государственной безопасности – ранг выше, чем соответствующие звания в РККА. Например, звание старшего майора государственной безопасности отвечало званию комдива РККА[813].
Постановлением ЦИК и СНК СССР от 26 ноября 1935 г. было установлено звание генерального комиссара государственной безопасности, которое присвоили наркому внутренних дел СССР Г. Г. Ягоде. В тот же день появилось постановление «Об утверждении лиц руководящего состава Главного управления государственной безопасности НКВД Союза ССР в специальных званиях».
Комиссарами государственной безопасности 1-го ранга утвердили: заместителей наркома внутренних дел СССР Я. С. Агранова и Г. Е. Прокофьева, В. А. Балицкого и начальников Управлений НКВД: по Дальневосточному краю Т. Д. Дерибаса, по Ленинградской области – Л. М. Заковского и Московской области – С. Ф. Реденса. (5 июля 1936 г. это звание будет присвоено еще и начальнику ГУШОСДОР НКВД СССР Г. И. Благонравову.)
Комиссарами государственной безопасности 2-го ранга утвердили начальников отделов ГУГБ НКВД СССР: особого – М. И. Гая; секретно-политического – Г. А. Молчанова; экономического – Л. Г. Миронова; оперативного – К. В. Паукера; иностранного – А. А. Слуцкого; транспортного – А. М. Шанина; наркомов внутренних дел: Белоруссии – И. М. Леплевского и ЗСФСР – С. А. Гоглидзе; начальников УНКВД: по Харьковской области – К. М. Карлсона, по Казахской АССР – Л. Б. Залина, по Саратовскому краю – Р. А. Пилляра; начальника ГУРКМ НКВД СССР Л. Н. Бельского и заместителя наркома внутренних дел УССР З. Б. Кацнельсона[814].
Завершался год 1935-й, а новый, 1936 г., начнется для Всеволода Балицкого с больших неприятностей.
Глава 5Финишная прямая (1936–1937)
Еще осенью 1935 г. сотрудники Секретно-политического отдела УГБ НКВД УССР начали следствие по делу «Боевой троцкистской террористической организации», во главе которой якобы стояли профессор М. А. Нырчук и профессор М. И. Мухин. Б. В. Козельский и начальник 1-го отделения С. С. Брук приказали следователем Б. И. Борисову-Когану, З. Н. Глебову-Юфе, Н. А. Григоренко, Н. Д. Грушевскому, Я. Л. Грозному-Левчинскому «не зарываться вглубь» и запретили без их разрешения фиксировать любые фамилии. На основании показаний арестованных украинских ученых сотрудники СПО ГУГБ НКВД СССР начали следствие против директора Горьковского пединститута И. К. Федотова, арестовали председателя Луховицкого райисполкома Московской области Г. Я. Маренко и профессора Всесоюзной промышленной академии О. П. Загорулько, которые сразу начали давать показания о существовании в СССР большой троцкистской организации.
Узнав об этих арестах, Козельский не на шутку испугался. Он понял, что дело разворачивается не по его сценарию и в круг подозреваемых попадут близкие ему люди. Тогда, как свидетельствовал позже Н. Л. Рубинштейн, начальник Секретно-политического отдела УГБ НКВД УССР прибежал к Балицкому, схватился за голову и предложил: «Всеволод Аполлонович, арестуйте меня, что я наделал!». Шеф стал успокаивать подчиненного, дескать, тот нервничает из-за тяжелой болезни сына, предложил успокоиться и подлечиться[815].
1 января 1936 г. из ГУГБ НКВД СССР поступила телеграмма, в которой сообщалось о том, что в Горьком разоблачен «эмиссар Троцкого» – В. П. Ольберг. Прочитав телеграмму, Козельский сказал Бруку: «Теперь видишь? Мои опасения подтвердились, дело идет к развязке!». На следующий день в кабинете начальника СПО прозвучал выстрел. Первыми туда вбежали С. С. Брук и секретарь наркомвнудела УССР А. И. Евгеньев, а за ними П. М. Рахлис и Н. Л. Рубинштейн. Майор государственной безопасности Козельский уже не дышал.
Балицкий приказал Рубинштейну не вспоминать о том, что Козельский приходил к нему и требовал ареста, предложил разрабатывать версию о том, что самоубийство начальника СПО «возникло на почве семейно-бытовых дрязг». Когда же особоуполномоченный НКВД УССР составлял заключение о прекращении дела, то в конце привел полный текст предсмертной записки Козельского. Однако этот текст теперь был разделен на два предложения. Первое: «Прощайте, тов. Балицкий, Елочка и сын». Перед вторым, по подсказке Балицкого, вставили слова: «И дальше пишет, обращаясь к семье: “Я ошибся, теперь рассчитываюсь”»[816].
Уже через два часа после самоубийства подчиненного Балицкий собрал начальников отделов НКВД и объявил, что Козельский застрелился потому, что болел сифилисом, его нервная система была истощена беспощадной борьбой с врагами народа – троцкистами, а также тяжелой болезнью сына. При существующей системе подхалимства и неукоснительного выполнения всех указаний наркома эта оценка случившегося была воспринята как единственно правильная [817].
Позже лейтенант госбезопасности А. С. Кузовлев вспоминал, что Балицкий на совещании «объяснил причины самоубийства Козельского его переживаниями, связанными с тяжелой болезнью сына»[818]. Против таких объяснений никто не возражал. Впрочем, люди из ближайшего окружения наркома не очень-то верили своему шефу. Например, врач санитарного отдела НКВД УССР Парташников, на протяжении длительного времени наблюдавший Б. В. Козельского, считал, что версия о его болезни сифилисом и сильное нервное расстройство является абсолютно неверной, поэтому категорически доказывал одному из руководящих работников НКВД ее несостоятельность, но с ним не соглашались[819]. Пожалуй, ближе всех к истине был Соломон Брук, объяснивший друзьям причину самоубийства своего начальника: «Интеллигент вонючий, испугался!»[820].
В день самоубийства Козельского после разговора с Балицким заместитель начальника Секретно-политического отдела П. М. Рахлис приказал С. С. Бруку, Н. А. Григоренко, Я. Л. Карпейскому, Б. И. Борисову-Когану и А. М. Шерстову написать некрологи[821].
3 января 1936 г. были устроены пышные похороны. Прощание с телом «стойкого большевика, прекрасного товарища и друга, Бориса Владимировича Козельского» состоялись в клубе НКВД УССР на улице Розы Люксембург, дом 17. За гробом самоубийцы к Байковому кладбищу шло все высшее руководство Украины. Газеты напечатали ряд некрологов: «Памяти большевика, борца», «Чекист и научный работник», «Памяти друга», «Незабываемый образ» – за подписями С. В. Косиора, П. П. Постышева, И. Э. Якира и других. Отдельный некролог под названием «Талантливый чекист», подписанный Балицким, содержал такие слова: «Не жалея сил, работая денно и нощно, он подорвал свой организм, отдавая всего себя только работе». Свои сочувствия жене покойного выразили Постышев и его жена Татьяна Постоловская, Елизавета Косиор, Людмила Балицкая, Сара Якир, сотрудники НКВД и, конечно, народный комиссар внутренних дел УССР, пожелавший Елизавете Марковне Козельской «воспитать Диму и сделать из него хорошего большевика»[822]. На следующий день отозвалась на «преждевременную смерть верного сына большевистской партии, почетного чекиста-орденоносца» газета «Правда». И только заместитель начальника Отдела трудовых колоний НКВД УССР А. С. Макаренко запишет в своем дневнике 2 января 1936 г.: «Жалко не столько К., сколько Б.»[823]. Знаменитый педагог как в воду смотрел, предчувствуя грядущие неприятности для своего покровителя.
11 апреля в 1936 г. Секретариат ЦК КП(б)У постановил: «Установить персональную пенсию в сумме 300 руб. в месяц родителям умершего т. Козельского – тт. Голованевскому Владимиру Давидовичу и Голованевской Анне Моисеевне»[824].
Тем временем нужно было искать нового начальника Секретнополитического отдела УГБ НКВД УССР. И его быстро нашли. По предложению Балицкого им стал Пейсах Меерович Рахлис, работавший заместителем Козельского. Рахлису пришлось пережить немало неприятностей, связанных с 1923 г. Тогда, будучи секретарем парткома Киевского губотдела ГПУ, он вместе с парторганизацией поддержал политическую линию Льва Троцкого. Однако в отличие от коллег позже не отрекся от своей позиции, «покаянного» письма не подписал и был снят с работы. Балицкий постоянно напоминал чекисту о его «киевских грехах» и советовал не рассказывать о них сослуживцам. Все это, разумеется, не проходило бесследно для психики чекиста, в служебной карточке которого отмечалось: «состояние здоровья – неврастеник»[825].
Конечно, назначая Рахлиса начальником ведущего отдела, Балицкий исходил не только из его деловых и оперативных качеств. Он выдвигал «управляемого» подчиненного, о чем не раз говорил в узком кругу: «Рахлис теперь послушный, он же был троцкистом» [826].
В то же время на людях нарком «всячески пытался повысить авторитет» нового начальника Секретно-политического отдела, сделал его подразделение ведущим отделом УГБ НКВД УССР и часто ставил в пример всему остальному аппарату. Балицкий лично занимался СПО, собирал следователей, инструктировал их и все время подчеркивал, что по-настоящему с троцкизмом первой стала «работать» Украина, что «параллельный центр» Пятакова через Логинова разоблачила Украина, что по троцкизму в области хорошо действуют