[926]. В резолюции Пленума ЦК ВКП(б) «Уроки вредительства, диверсии и шпионажа японо-немецко-троцкистских агентов», принятой 3 марта 1937 г. по докладу наркомвнудела СССР, покойный начальник СПО УГБ НКВД УССР был назван в числе чекистов, которые «систематически информировали участников троцкистской организации об имевшихся в НКВД материалах об антисоветской деятельности последних»[927].
Остановившись на недостатках чекистов в работе, союзный нарком прошелся и по наркомвнуделу УССР: «Вот такие феодальные князьки сидят, которые живут, как хотят, а сюда приезжают как-нибудь отчитаться. И часто такой феодальный князек работал лучше, чем в центральном аппарате. Он сам развертывал работу по-своему, и получалось лучше. Немножко был такой феодализм на Украине». Балицкий обиделся и прервал докладчика: «Но это хорошо, а не плохо», на что Ежов снисходительно ответил: «А вместе работали на Украине неплохо»[928].
Сам же В. А. Балицкий, начал свое выступление на утреннем заседании пленума 3 марта со своеобразного покаяния. Заявив, что, как и все «старые чекисты, слушая обсуждение всех вопросов на пленуме и особенно доклад Н. И. Ежова, безусловно испытывали острое чувство стыда», он сообщил, что арестованные члены «троцкистской группы» бывшего председателя Госплана и заместителя председателя Совнаркома УССР Ю. М. Коцюбинского еще в сентябре 1934 г. давали показания против заместителя наркома тяжелой промышленности СССР Г. Л. Пятакова. Однако «ставить тогда вопрос в отношении Пятакова было трудно. Пятаков занимал, как известно, крупное положение, был членом ЦК. Но уже тогда, если бы наша центральная агентура работала как следует… то мы Пятакова могли бы разоблачить значительно раньше»[929]. Другими словами, если бы в Секретнополитическом отделе ГУГБ НКВД СССР серьезно подошли к нашим сигналам.
Жалел Балицкий, что без внимания остались сигналы украинской агентуры в октябре 1934 г. о том, что член троцкистской организации Юрия Коцюбинского «профессор Раппопорт-Дарьин заявлял: в центре внимания троцкистской организации стоит проблема войны», и если бы на Лубянке «как следует, по-настоящему, по-большевистски, по-партийному обратили внимание на это обстоятельство, мы бы могли скорей разоблачить изменническую деятельность троцкистов» [930].
К своим ошибкам Балицкий отнес вынесение относительно мягкого приговора разоблаченной в конце 1934 г. в Харькове «террористической троцкистской группе, возглавляемой Перацким и Милославским» (обвиняемые получили «всего 10 лет»), и то, что, разоблачив «троцкистскую деятельность» на «культурном фронте» группы Ю. М. Коцюбинского, члены которой получили по 5 лет ссылки, не была вскрыта ее террористическая деятельность. «Основной центр, руководивший террором в составе Коцюбинского, Логинова и Голубенко тогда еще не был нами открыт. Правда, я должен сказать, что от того же самого Наумова мы получили некоторые сведения о Голубенко. Но я должен сказать и признать свою вину в том, что я не добился, не настоял у нас в ЦК КП(б)У на аресте Голубенко… Здесь, конечно, моя вина, в частности, в том, что я не поднял крика по-настоящему у себя в ЦК КП(б)У»[931].
Подробно остановился наркомвнудел УССР и на своих взаимоотношениях с бывшим наркомвнуделом СССР: «Что я спорил с т. Ягодой, это очень многим известно. (Голос с места: Да, с давних времен.) В последнее время, принимая во внимание, что он был руководителем, эти споры носили вежливый и деликатный характер. Нужно принять во внимание, что субординация заставляла так поступать. (Голос с места: Мешала субординация?) Относительно субординации я должен сказать, поскольку речь идет о нашем аппарате, если ты член ЦК, ты должен принять меры, придти в ЦК и сказать. Но субординация в нашем аппарате обязательна. Это не приходится доказывать. Что касается Ягоды, то у него получилась беспомощная, странная речь. Я думаю, что т. Ягода, должен был понять одно, что он наделал кучу политических ошибок, очень много ошибок. Что он оторвался от ЦК и что, наконец, он совсем не оперативный руководитель. Это он должен понять. А он выходит на трибуну и говорит следующее: я виноват в том, что я всех связей не держал у себя в руках. Я думаю, что было бы еще хуже, если бы эти связи он один держал, это было бы еще хуже. Тов. Ягода хотел себя сделать оперативным руководителем, он и сейчас мечтает об этом, как бы он занялся оперативной работой. (Молотов. Неужели вы думаете, что главное – это оперативность или неоперативность. Не в этом главное. Голос с места. А политическая сторона. Молотов. Где политическая сторона?) Я сейчас как раз хотел об этом говорить. (Молотов. Главное политическая сторона дела, вы – коммунист, а не только чекист.) Я и хотел сказать, что у Ягоды не было политического лица. Возьмем, например, нашу работу по правым. Ягода не может указать ни одной директивы по этому вопросу. А как дело обстояло с троцкистами, об этом здесь говорилось достаточно. Партийное руководство, политическое руководство, связь с ЦК – в таком аппарате, как наш, это основа из всех основ»[932].
Высказал Балицкий свое мнение и о «засоренности» аппарата НКВД: «Прежде всего, относительно Козельского. Хотя по показаниям Лившица связь Козельского с Лившицем относится к 19311932 годам. Это ни в коем случае не уменьшает моей вины и вообще все дело о Козельском надо рассмотреть как следует. Мы этим сейчас основательно займемся. Не надо забывать, что Лившиц на Украине работал в органах ЧК в первые годы советской власти. У него, конечно, оставались и должны были остаться кое-какие связи, потом он опять возвращался на Украину, был на хозяйственной работе. Нужно будет сейчас еще крепче взяться и раскрыть все его связи. Предательская роль Молчанова совершенно мне ясна, на ней останавливаться не буду» [933].
А вот на покровительстве Генриха Ягоды Игнатию Сосновскому Балицкий остановился довольно подробно. Вообще, следует отметить, что в своем выступлении наркомвнудел УССР в отношении своего бывшего шефа был более сдержан, чем, например, секретарь Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) Е. Г. Евдокимов, начальник Управления НКВД по Московской области С. Ф. Реденс и начальник Управления НКВД по Ленинградской области Л. М. Ваковский.
Закончил свое выступление Всеволод Балицкий на оптимистической ноте, отметив, «что все-таки перелом в работе уже начался. Мы опоздали, безусловно, но сейчас и по вопросам агентурной работы, и по вопросам общего разворота работы мы безусловно имеем перелом. Сейчас наша задача – перестроившись в своей работе на основе решения ЦК ВКП(б), работать по-большевистски, по-настоящему, для того, чтобы смыть позорное пятно, которое на нас лежит, которое лежит на органах НКВД и восстановить прежний авторитет ЧК-НКВД»[934].
Среди присутствовавших на пленуме был и начальник Управления НКВД по Харьковской области С. С. Мазо. Возвращаясь с заседаний в гостиницу «Москва», он рассказывал о ходе событий своим друзьям – Я. В. Письменному, Н. Л. Рубинштейну, а также инспектору при начальнике Управления НКВД по Харьковской области старшему лейтенанту госбезопасности И. Г. Ветлицину-Южному. Последний позже вспоминал, что в этих рассказах «была проявлена особенная растерянность и нервозность по вопросу разоблачения на пленуме настоящих причин самоубийства Козельского. Все волновались, что теперь у Балицкого могут быть неприятности. Письменный и Рубинштейн были недовольны тем, что Балицкого «затирают», что его следовало бы назначить заместителем наркома внутренних дел СССР. Здесь же Мазо сообщил, что Рыкова и Бухарина арестовали. На что кто-то с сарказмом заметил: «Ну, теперь остался один вождь – Сталин» [935].
Вернувшись из Москвы, Балицкий провел в наркомате актив по итогам Пленума ЦК ВКП(б). Однако в своем выступлении «на вредительской работе» Козельского он практически не останавливался. Все же попытки разоблачения покойного начальника Секретно-политического отдела, по словам очевидцев, «прерывались репликами Балицкого»[936]. Тем не менее начальник 3-го (контрразведывательного) отдела УГБ НКВД УССР старший майор госбезопасности Д. М. Соколинский подверг острой критике пышные похороны самоубийцы[937]. Его выступление было крайне нежелательным для наркома и он оценил его «как демагогическое»[938]. Чекисты не сомневались в том, что «Давиду перепадет за это выступление»[939]. Были ли приняты против «демагога» какие-то санкции, неизвестно, однако вскоре его убрали из центрального аппарата.
Соколинский – не единственный из тех, кто не забывал про Козельского. Еще летом 1936 г. начальник СПО УГБ Управления НКВД по Днепропетровской области старший лейтенант госбезопасности Исаак Соколов-Шейнис написал Балицкому о том, что самоубийца был «скрытым троцкистом», но нарком оставил это заявление без внимания. Интересно, что в начале 1937 г. уже на самого И. И. Соколова-Шейниса, пересевшего к тому времени в кресло начальника отделения СПО УГБ НКВД УССР, поступило заявление о его «троцкизме», проявленном в 1923 г. Расследование, которое проводил заместитель секретаря НКВД УССР полковой комиссар Л. И. Стрижевский, не подтвердило эту анонимку[940].
Начальник отделения 4-го отдела УГБ Управления НКВД по Винницкой области старший лейтенант госбезопасности Н. А. Лин подал заявление о том, что по указанию Козельского бывшим начальником отделения Секретно-политического отдела ГПУ УССР И. И. Илюшиным-Эдельманом был уничтожен формуляр на Я. А. Лившица. Н. Л. Рубинштейн допросил по этому поводу старшего лейтенанта госбезопасности Б. Я. Аглицкого и выяснил, что дела-формуляра на Лившица вообще не было