Однако именно в 1928 г., после своего увольнения из ГПУ УССР, Тепер организовал кражу из одного советского учреждения 10 пудов типографского шрифта и специального оборудования. Это дало возможность всеукраинскому троцкистскому центру организовать подпольную типографию, ликвидированную впоследствии ГПУ УССР. Коллегия ОГПУ СССР, принимая во внимание добровольную явку с повинной И. Я. Тепера, приговорила его к 10 годам лагерей[999].
Бывшим троцкистом являлся и Сергей (Соломон) Иосифович (Осипович) Броневой (Факторович) – младший брат А. О. Броневого и отец народного артиста СССР Леонида Броневого, исполнителя роли Генриха Мюллера в фильме «Семнадцать мгновений весны». В 1927 г. С. И. Броневой работал в Киевском институте народного хозяйства и был исключен из партии за троцкизм, но уже в 1928 г. его приняли на работу в Киевский окружной отдел ГПУ. Политические ошибки нужно было исправлять. Вскоре он отчитывался о том, что, «работая в ГПУ в Киеве, активно участвовал в разгроме троцкистской оппозиции, и лично арестовывал троцкистов, которые возглавляли оппозицию в Институте народного хозяйства и втянули меня в оппозицию»[1000].
В 1932–1934 гг. С. И. Броневой трудился в ЭКУ ПП ОГПУ по Ивановской Промышленной области и, «руководя и непосредственно принимая участие в изъятии валюты… выкачал 6 миллионов рублей золотом», за что одним из первых среди сотрудников ОГПУ СССР был награжден орденом Красной Звезды[1001]. С 1933 г. возглавлял 6-е отделение ЭКУ ГПУ УССР, с 1935 г. работал начальником строительства парка культуры и отдыха в Киеве. Арестован 13 сентября 1936 г., а 9 марта 1937 г. приговорен к 5 годам лагерей.
Троцкистское прошлое имел и начальник Отдела трудовых колоний НКВД УССР Лев Соломонович Ахматов. После снятия с должности прокурора Днепропетровской области В. А. Балицкий пригрел его в своем ведомстве, сделал начальником Отдела трудовых колоний и некоторое время защищал от нападок. Но когда арестованный Н. В. Голубенко на допросах 12 и 29 июля 1936 г. назвал бывшего прокурора среди лиц, разделявших его троцкистские взгляды, нарком НКВД УССР распорядился Ахматова арестовать, что и было сделано 31 июля на его киевской квартире № 6 по улице Рейтарской, дом 24. На допросе 3 августа 1936 г. Ахматов признал свою вину в троцкистской и контрреволюционной деятельности. 8 марта 1937 г. он был расстрелян в Москве[1002]. По словам начальника отделения Секретно-политического отдела УГБ НКВД УССР, лейтенанта госбезопасности Н. Д. Грушевского, допрашивавшего бывшего начальника Отдела трудколоний НКВД УССР, «с Ахматовым велась какая-то большая игра, в подробности которой я посвящен не был. Его в мое отсутствие, когда я был в командировке, вызвал к себе Балицкий. О чем они говорили, я не знаю, но после этого вызова Ахматов вообще перестал со мной разговаривать. Мне Ахматов называл Букшпана (начальник отдела резервов НКВД УССР. – Прим. авт.) и Макаренко. Я об этом доложил Рахлису (начальник СПО УГБ НКВД УССР. – Прим. авт.), который заявил мне: «Вы туда не суйтесь, я сам с Ахматовым поговорю». Фамилии А. С. Макаренко и М. М. Букшпана из протоколов убрали[1003].
В ранг троцкистов попадали и чекисты, которые никакого отношения к троцкизму не имели. Так, в 1933 г. жена начальника ЭКО Днепропетровского облотдела ГПУ А. М. Бермана И. А. Берман пригласила к себе в гости на обед свою курортную знакомую Е. О. Фельдман с мужем – председателем Днепропетровского городского совета Н. В. Голубенко (который действительно в свое время был троцкистом). После этого супружеские пары встретились в полном составе еще лишь однажды – в 1935 г., но этого хватило, чтобы подтолкнуть А. М. Бермана к аресту.
На волне массового погрома троцкистов хотели сделать карьеру многие чекисты. Начальник ОШОСДОР Управления НКВД по Харьковской области А. И. Кардаш, не дождавшись от Балицкого ни спецзвания, ни возвращения на оперативную работу, сам решил напомнить о себе. Он буквально завалил всех своими жалобами и требованиями выяснить, кто не дает хода делу «Промывка», и направил письмо в НКВД УССР. По словам А. И. Кардаша, «кто-то сказал, что т. Балицкий, прочитав это письмо в той части, где я бросил упрек Ягоде и руководству ТО, относит это и к себе» [1004]. Во время обсуждения на партийном активе УГБ УНКВД по Харьковской области доклада начальника облуправления С. С. Мазо о февральско-мартовском Пленуме ЦК КП(б)У Кардаш напомнил о деле «Промывка», назвав его «ярким примером того, когда интересам защиты чести ведомственного мундира, подчинялись интересы борьбы с контрреволюцией, а существующая “теорийка” не выносить сор из избы приводила к прямому обману ЦК»[1005]. Назвал Кардаш ошибкой руководства и пребывание старшего майора госбезопасности И. М. Островского в должности начальника УШОСДОР НКВД УССР. Он составил докладную записку с фактами вредительства и направил ее Балицкому, а тот отвез ее в Москву[1006].
По-видимому, действия Кардаша нервировали Балицкого, небезосновательно считавшего, что жалобы харьковчанина рикошетом ударят и по нему. Возмутителя спокойствия следовало как-то устранить и повод скоро представился. Родной брат Кардаша лейтенант госбезопасности М. И. Гринёв, работавший инспектором при начальнике Управления НКВД по Черниговской области, 7 апреля 1937 г. был арестован за проведение «шпионской деятельности» в пользу Польши. На следствии он показал, что в 1922 г. при содействии своего брата, Кардаша, приобрел фиктивную справку, на основании которой встал на учет в Харьковский военкомат. В этой справке была ошибочно указана дата его рождения (1899, а не 1902), перешедшая во все официальные документы[1007].
А. И. Кардаша вызвали в Киев и стали с ним разбираться. Во время встречи с В. Т. Ивановым он заявил: если следствие установит, что родной брат враг, «то как бы это не укладывалось в моей голове, я сочту за честь собственноручно его расстрелять» [1008]. Братьям устроили очную ставку, после которой 20 апреля 1937 г. Кардаша арестовали по распоряжению Балицкого. Начальник 3-го отдела УГБ НКВД УССР М. Г. Чердак поручил допрашивать его помощнику начальника 2-го отделения старшему лейтенанту госбезопасности А. С. Литману, охарактеризовав Кардаша как большого жулика, вора и, возможно, польского шпиона. Чердак также предупредил, «что материалов на него никаких нет, и что его нужно будет “качать”[1009]. Среди прочих от Кардаша были получены показания о том, что во время его работы в Одесском окротделе ГПУ он с санкции И. М. Леплевского получил от приехавшего из Турции агента пудру, духи и чулки[1010].
Другому правдолюбцу – инструктору парткома НКВД УССР Якову Ивановичу Навольневу, собравшемуся «выносить сор из избы», повезло несколько больше. 26 января 1937 г. он попал на прием к Балицкому, чтобы согласовать свое выступление о недостатках работы партийной организации республиканского наркомата. Вот что потом вспоминал Навольнев: «Балицкий вначале меня встретил любезно, подал мне руку, пригласил сесть. В начале беседы я просил Балицкого расценить мой приход к нему, как к руководителю с целью помочь мне разрешить все вопросы, наболевшие за все время пребывания в коллективе, разрешить только в интересах партии.
Беседа начала протекать хорошо. Я, набравшись смелости и мужества, излагал факт за фактом логично, и дальше я интуитивно почувствовал некоторую незаметную перемену в глазах Балицкого и наконец, когда я начал излагать факт о том, что парткомитет бедствует с помещением, что ввиду ремонта клуба, где находится парт-комитет, совершенно невозможно работать и что парткабинет закрыт уже восемь месяцев из за отсутствия помещения, а наряду с этим для женсовета выделили и обставили три комнаты и женсовет претендует еще на две комнаты, он, Балицкий, с ехидной усмешкой заявил: “Вот как, хорошо, мы сейчас проверим”. Снимая трубку телефона, вызвал Циклиса и спросил: “Циклис, помещение парткомита готово?” Не знаю, что ему ответил Циклис, после этого Балицкий мне заявил: “Хорошая Вы штучка! Так! Так! Обманывать меня пришли?”. И после, уже в разъяренном, как зверь состоянии начал задавать мне вопросы, взяв карандаш, записывая в блокнот: “Фамилия Ваша? Откуда Вы родом? Кто Ваш отец? Кто Ваши братья? Где Вы работали и с кем? Кто Вас перетащил в Киев и когда?”. Я страшно испугался, но все же, не теряя самообладания, давал четкие ответы на все вопросы. И после, снова последовали крики на меня, а особенно после того, когда я сообщил, что я работал 12 лет в партийных аппаратах Сталинского и Киевского Окружкомов и Обкомов КП/б/У. Он вскрикнул: “С троцкистами якшались? Мы знаем откуда это идет. Склоку в НКВД хотите затеять? Я тебе покажу склоку! Мы все проверим! Мы тебе покажем какая ты троцкистская штучка!” Сейчас же нажав кнопку звонка, дал распоряжение Шифману (младший лейтенант госбезопасности Ц. М. Шифман работал в секретариате НКВД УССР. – Прим. авт.) немедленно позвать всех членов парткомитета, своих заместителей и Циклиса.
Через несколько минут все появились и Балицкий им заявил: “Вот послушайте какая это штучка! Ваш инструктор пришел разрешения просить на критику! Слушайте! Слушайте! (обращаясь ко мне) Продолжайте! Все снова начните!” Я в чрезвычайно тяжелом состоянии начал снова излагать все то, что излагал Балицкому. Все присутствовавшие – Кацнельсон, Карлсон, Крауклис, Стрижевский, Циклис (кто еще не помню) слушая меня бросали реплики возмущения.