«Гильотина Украины»: нарком Всеволод Балицкий и его судьба — страница 73 из 88

[1032].

Балицкий полностью доверял Бржезовскому. Именно ему он поручил руководство такой «ответственной» работой, как выселение из пограничных районов «фашистского элемента», ему поручил готовить ту часть своего доклада Н. И. Ежову, в которой шла речь о разгроме троцкизма в армии. Для этого, кстати, на квартиру «особиста» были свезены учетные документы 5-го отдела. Все это давало основания Бржезовскому хвастаться перед сотрудниками тем, что «тов. Балицкий считает его своим первым консультантом по военным делам»[1033]. Знал Балицкий и о том, что Леплевский не мог терпеть Бржезовского и Купчика, презрительно называя их «быстрыховцами» (от фамилии Н. М. Быстрых – бывшего начальника ОО УВО. -Прим. авт.). Нарком обещал подчиненным поговорить по этому поводу с Ежовым [1034]. Балицкий заявил В. Т. Иванову и Н. С. Бачинскому, что поскольку на Бржезовского больше компромата нет, и за 15 лет работы в Украине он зарекомендовал себя с наилучшей стороны, то его следует считать проверенным, а анонимку изъять, чтобы не компрометировать ответственного работника.

Однако вечером того же дня из ГУГБ НКВД СССР поступило распоряжение об аресте Бржезовского[1035]. 14 мая он был арестован в ресторане гостиницы «Континенталь», где был вместе с П. В. Семеновым и помощником начальника 5-го отдела УГБ НКВД УССР капитаном госбезопасности А. М. Ратынским[1036]. Понятно, арест состоялся без согласования с Балицким.

Арестовали Бржезовского без санкции прокурора и сразу этапировали в Москву. Во время обыска в его квартире № 1 на площади Спартака, дом 4, были изъяты книжки Л. Д. Троцкого, Г. Е. Зиновьева, К. В. Радека и К. Каутского. Вдогонку за арестантом в Москву полетели 15 рапортов сотрудников НКВД УССР о «подозрительном поведении» прежнего коллеги, о том, что тот без всякой надобности собирал сведения о количественном состоянии, технике и финансовом положении Красной Армии, проваливал отдельные оперативные разработки.

Сначала Бржезовский отбрасывал все обвинения о связях с иностранными разведками, но на допросе 7 июня 1937 г. «сознался», что с 1923 г. был агентом румынской разведки и передавал данные о личном составе и вооружении частей Красной Армии. Во время следующих допросов он отказался от своих «чистосердечных признаний», но после соответствующей «обработки» 9 августа в 1937 г. написал заявление на имя Ежова, где «каялся» и опять признавал себя именно «румынским шпионом».

Кроме того, И. И. Сосновский дал на него показания как на агента польской разведки, от которого с 1926 г. получал сведения шпионского характера. Эти свои признания Сосновский подтвердил и во время очной ставки. Арестованный Б. И. Бузский показал, что Бржезовский был агентом польской разведки и находился на связи у резидента Сосновского. Для пущей убедительности в уголовном деле Бржезовский числился поляком. 21 августа 1937 г. он был осужден в особом порядке «как польский шпион» и в тот же день казнен[1037].

Пока Балицкий сдавал дела, со всей Украины к нему ехали чекисты попрощаться, многие просили взять с собой. 15 мая приехал и начальник 22-го Волочиского пограничного отряда НКВД майор Е. Г. Шостак (родной брат П. Г. Соколова-Шостака), которого нарком недавно защитил от безосновательных обвинений в троцкизме [1038]. Еще в материалах партийной чистки за 1929 г. отмечалось, что у помощника уполномоченного СО ГПУ УССР Е. Г. Шостака «в период борьбы с троцкизмом бывали сомнения, ведь очень хорошо знал Раковского и болезненно переживал, но колебаний не было. Работает по борьбе с оппозицией, очень активный и способствует выявлению оппозиционеров»[1039].

Во время встречи Шостак попросил Балицкого взять его с собой на Дальний Восток, поскольку боится неприятностей. Нарком ответил, что ему «бояться нечего, что все в порядке, и что он был у Сталина, и что будет лично следить, чтобы ему было хорошо»[1040]. Мы не зря привели эту подробность, потому что она позволяет предположить, что Балицкому на этом этапе Сталин еще подавал надежду на сохранение карьеры и жизни.

По словам начальника политуправления КВО армейского комиссара 2-го ранга М. П. Амелина, 15–17 мая Якир был у Балицкого, и нарком показал командующему КВО компромат на него самого и Амелина. Балицкий при этом сказал Якиру, что пока он находился в Украине, то эти материалы мог не посылать в Москву, но теперь вынужден будет доложить об этом Ежову и пообещал сообщить о последствиях этого разговора. Балицкий якобы сказал Якиру, что посадил 20 чекистов на пересмотр разнообразных материалов и что по делам не осталось ничего такого, что новый нарком может против него использовать[1041].

Несколькими неделями ранее Балицкий жаловался Якиру, что Н. И. Ежов и И. М. Леплевский настаивают на том, что в Украине существует крупный военный заговор и его необходимо раскрыть. Предупреждал Балицкий и об очередных кознях почетного чекиста Гикало, который, выступая на собрании актива Харьковского военного округа, заявил, что за арестованных троцкистов Шмидта и Туровского должен ответить их покровитель Якир и что ЦК ВКП(б) этого дела так не оставит [1042].

Отметим, что в 1936–1937 гг. И. Э. Якир часто посещал В. А. Балицкого в его служебном кабинете и оставался с ним наедине по несколько часов. Секретарь НКВД УССР А. И. Евгеньев обычно в это время очень суетился. Он сам или с помощью Ц. М. Шифмана подбирал у себя и по отделам пачки протоколов. Такая же картина наблюдалась и во время посещений наркомвнудела УССР третьим секретарем ЦК КП(б)У Н. Н. Поповым[1043].

Кстати, почти сразу после отъезда Всеволода Балицкого В. Т. Иванов послал докладную записку «О мероприятиях по борьбе с троцкистской контрреволюцией по Киевскому и Харьковскому Военным Округам», в которой были данные об арестах[1044]:


14 или 15 мая 1937 г. В. А. Балицкого посетил и первый заместитель Председателя Совнаркома УССР И. С. Шелехес. Вообще-то он был довольно частым гостем в НКВД УССР, навещая своего друга З. Б. Кацнельсона или В. А. Балицкого, засиживался у них по 2–3 часа, читал протоколы и уезжал «с отличным настроением». На этот раз Л. И. Стрижевский отметил, что в приемной он «столкнулся с Шелехесом, который выходил от наркома рассеянный, мрачный, мне показалось даже, в подавленном состоянии»[1045].

Балицкий еще успел назначить директора милиции Н. С. Бачинского заместителем наркома внутренних дел УССР[1046], принять участие в работе V Киевской городской (открылась 9 мая) и III областной (открылась 17 мая) партийных конференций[1047]. Он сидел в президиуме, но не выступал. По-видимому, мысли были где-то далеко. С докладом о борьбе с «врагами народа» выступил начальник Киевского областного управления НКВД Н. Д. Шаров.

По поводу отъезда наркома из Украины на пароходе был устроен банкет, на котором присутствовали все высшие руководители УССР с женами. В прощальной речи Балицкий, в частности, отметил, что руководство немного затирает наркома образования В. П. Затонского, что бывший «боротьбист» А. П. Любченко – талантливый человек, но может сорваться[1048]. Кроме того, наедине Балицкий заявил Любченко: «Вы меня не оценили и посмотрите, что будет без меня!»[1049]

Напоминание о своем боротьбистском прошлом Председатель Совнаркома Украины воспринял как обиду и позже жаловался, что «этот наглец и сволочь в присутствии беспартийных жен и не только членов Политбюро, но в присутствии целого ряда работников, даже не членов ЦК, счел возможным, знаете, сказать о Любченко, как о боротьбисте.

Для меня название «боротьбист» является не только дискредитирующим, а просто сволочным!»[1050] Любченко давно считал, что «Балицкий – это давно переродившийся человек. что это такой циник, для которого нет ничего святого»[1051].

Балицкий вместе с женой на два дня поехал в Харьков попрощаться с матерью, которая проживала в ведомственном доме НКВД на улице Каразина, дом 6. Этажом выше размещалась квартира его родной сестры Антонины Вазановой и ее мужа Дмитрия Константиновича Вазанова-Леонтьева – работника прокуратуры.

В 17 часов за Балицким заехал С. С. Мазо со своим заместителем капитаном госбезопасности Г. А. Клювгант-Гришиним. Нарком попрощался и поехал с чекистами. Утро следующего дня он провел с Н. Ф. Гикало, который позже вспоминал: «Я помню, как Балицкий уезжал отсюда. Он был страшно встревожен, не знал, куда ему деваться. Уезжал, да еще с таким постановлением ЦК. Чувствовалось, что человек исключительно переживает. Он мне в Харькове сказал, что на вечере сказал крепкое слово по адресу Любченко. Я удивился, чего ему надо было. Я спросил, для чего вам надо, уезжая на Дальний Восток, сказать крепкое слово Любченко. Он ответил: должен был сказать, чтобы он почувствовал. Он предупреждал: смотри, за тобой дело имеется»[1052]. Обратим внимание: Гикало упоминает какое-то очень неприятное для Балицкого постановление ЦК. О чем шла речь, пока непонятно, какое именно постановление имелось в виду, еще надлежит выяснить.