ем показаний очень серьезных, касающихся Попова. Он вел широкую контрреволюционную работу, а никто никогда не слышал о Попове потому, что его тщательно прятали, изымали из протоколов, убирали оттуда.
Он также берег и националистов. Это я считаю безусловно установленным. Относительно целого ряда людей он, правда, поднимал шум. У него были известные “коньки”, он делал вид “держите меня” и на Хвылю набрасывался и т. д.
Так он драку вел с националистами. Теперь это установлено по целому ряду вещей, мы раскапываем такие связи и агентуру у тов. Леплевского.
Любченко: Станислав Викентьевич, а вот на Любченко дело создал, ездил даже к Сталину и требовал ареста.
Косиор: Ездил, поскольку были документы. Так благоволите сказать, что и я ездил. Ареста не требовал, а докладывал.
Как все это фабриковалось, я еще объяснить не могу, у меня нет достаточных данных, но я думаю, что это объяснится в ближайшее время, целиком ясно от чего и почему это происходило. Я не говорю, что он с Любченко был связан. Может быть, он абсолютно не был с ним связан, у него могли быть всякого рода соображения, своя политика. Тоже политикан, как смеялся тов. Сталин на пленуме, говорят, что все хотели быть председателями Совнаркома, даже Ягода. Не исключено, что может быть и Балицкий хотел быть председателем Совнаркома после контрреволюционного переворота. Я только одну из догадок высказываю, это объяснится фактами. Сейчас только факт, что он был членом контрреволюционной организации и все покрывал»[1207].
Главным объектом травли на августовском Пленуме ЦК КП(б)У стал председатель Совнаркома УССР Афанасий Петрович Любченко. 28 августа 1937 г. Н. И. Ежов направил И. В. Сталину заявление Балицкого с пометкой «важно». В заявлении подробно рассказывалось о «контрреволюционных связях» Любченко с И. Э. Якиром, вынашивавших планы отторжения Украины от СССР. Сообщалось также о том, что пожар в книгохранилище Академии наук УССР был организован специально для того, чтобы уничтожить документы по «боротьбистам» и таким образом «прикрыть» Любченко [1208].
30 августа 1937 г. А. П. Любченко в перерыве между заседаниями Пленума ЦК КП(б)У приехал в свою киевскую квартиру на улице Ленина, застрелил жену Марию Николаевну Крупенник и застрелился сам. Позже на допросе в 1938 г. старший лейтенант госбезопасности М. М. Герзон, возглавлявший в июле-ноябре 1937 г. 4-й отдел УГБ НКВД УССР, показал, что начальник 2-го отдела УГБ НКВД УССР старший лейтенант госбезопасности Д. И. Джирин «имел все время сигналы от своих сотрудников, которые вели наблюдение за Любченко, что он готов каждую минуту к самоубийству. Об этом докладывалось Леплевскому, но он умышленно ничего не предпринимал». Нарком объяснял подчиненным, что «Любченко занимал такое положение на Украине, что нам бы его не оставили для ведения следствия, а забрали бы в Москву»[1209]. То есть была уже тогда, по горячим следам происшедшего, версия об умышленном доведении Любченко до самоубийства.
По нашему мнению, такая версия имеет право на существование, поскольку и Израиль Леплевский, и Станислав Косиор прекрасно понимали, что допрашивать главу правительства УССР им не дадут, а на Лубянке тот будет говорить все, что ему продиктуют. Значит, ситуация в Украине может выйти из-под контроля. Поэтому самоубийство бывшего «боротьбиста» было им на руку.
Комиссар госбезопасности 3-го ранга Александр Успенский, возглавлявший НКВД УССР в январе-ноябре 1938 г., на допросе заявил: «Следствие по делу Балицкого, арестованного по решению ЦК ВКП(б), когда он уже был на Дальнем Востоке было также поручено Листенгурту Михаилу. В следствии по этому делу была целиком укрыта вся заговорщическая группа Леплевского – быв[шего] заместителя Балицкого на Украине, а сам Леплевский был направлен на пост Наркомвнудела Украины. Листенгурт Михаил мне рассказывал, что Балицкий настойчиво требовал занесения в его показания Леплевского и связанных с ним людей, но Ежов это дело отверг» [1210].
Обвинялся Балицкий и чисто в служебных проступках, точнее в своеобразном стиле руководства, о чем говорил Н. И. Ежов 17 февраля 1938 г., выступая перед руководящими сотрудниками НКВД УССР в Киеве: «Испокон веков сложилось так с украинским аппаратом, что это была своеобразная вотчина украинских наркомов, атамана. Все наркомы и в особенности ваш “почтенный” шпик – польско-немецкий Балицкий считал аппарат своей вотчиной, своим аппаратом, а людей в аппарате своими людьми, которым ни до кого нет никакого дела, ни до всего остального. Он считал, что он сам по себе власть.
Говорить об очень таких довольно неприятных анекдотах из быта украинского аппарата при Балицком, когда подхалимство и угодничество доходило до таких размеров, которые даже трудно представить себе, если прочесть Щедрина нужно, два Щедрина для того, чтобы написать сочно, по-настоящему размеры подхалимства и угодничества перед Балицким, чтобы хоть немножко представить обстановку, в которой варился и воспитывался аппарат»[1211].
О методах воспитания аппарата НКВД УССР рассказывал и А. И. Успенский: «Вызывает Балицкий к себе работника и говорит: “Ты же в прошлом сионист, у тебя же отец имел магазин, как ты попал в КП(б)У, как ты попал в НКВД?”. Он туда-сюда, а потом говорит “Не дай погибнуть!”. Ну, ладно, оставайся, но смотри, чтоб ты слушался. Все, что говорил ему Балицкий он делал» [1212].
Конечно, к этим словам Ежова и Успенского можно было бы относиться с большим недоверием, если бы в личных делах сотрудников НКВД УССР мы не находили им многочисленных подтверждений. Возьмем, к примеру, старшего лейтенанта госбезопасности Семена Абрамовича Ольшанского. Постановлением Киевского губотдела ГПУ от 4 сентября 1922 г. он был лишен навсегда права работать в ГПУ из-за «преступного пользования бланками». Будучи начальником продуктовой кладовой Киевского губотдела ГПУ, постановлением ГПУ УССР от 25 ноября 1922 г. был уволен за недостачу продуктов. Работая помощником инспектора киевского уголовного розыска, осенью 1924 г. привлекался к уголовной ответственности. Фигурировал в списке сотрудников ГПУ УССР, навсегда лишенных права работать в органах госбезопасности[1213]. И что же? В 1931–1936 гг. С. А. Ольшанский, которого сами сотрудники называли «жуликом», руководил отделом связи ГПУ-НКВД УССР, был награжден знаком почетного работника ВЧК-ГПУ, трижды оружием от Коллегии ГПУ УССР, золотыми часами от ЦИК УССР[1214].
Еще один пример – капитан госбезопасности Яков Ефимович Флейшман, возглавлявший в 1936–1938 гг. особые отделы УГБ Управлений НКВД по Киевской и по Днепропетровской областям. В свое время он исключался из партии за пьянство, обвинялся в дискредитации власти и бандитизме, расхищении секретных денежных фондов, присвоении конфискованных котиковых шуб.[1215] И таких примеров мы можем привести великое множество[1216].
И. В. Сталин дважды санкционировал расстрел В. А. Балицкого. В «Списках лиц, подлежащих суду Военной Коллегии Верховного Суда СССР», или так называемых сталинских списках, фамилию последнего встречаем два раза. 1 ноября 1937 г. И. В. Сталин,
B. М. Молотов, К. Е. Ворошилов, Л. М. Каганович и А. А. Жданов рекомендовали осудить его по 1-й категории (т. е. приговорить к расстрелу) в списке «бывших членов и кандидатов ЦК». 13 ноября те же лица (за исключением Жданова) написали «За» на списке «бывших сотрудников НКВД».
Но расстреливать Балицкого не спешили – видимо, берегли как источник компромата. Лишь 27 ноября 1937 г. Балицкий был осужден в «особом порядке», т. е. комиссией НКВД СССР, Прокурора СССР и Председателя Военной Коллегии Верховного Суда СССР за участие в антисоветском заговоре был приговорен к смертной казни[1217].
Отметим, что именно 27 ноября датирован последний протокол его допроса:
«Вопрос: Что Вам известно о причастности к антисоветскому заговору на Украине – работника НКВД УССР Гришина?
Ответ: Гришина я знаю давно. Считал его весьма преданным мне человеком. Он неоднократно мне лично подчеркивал. В своих расчетах в отношении людей, которых я намечал к вербовке в заговор, я имел в виду и Гришина. Однако, я его не вербовал и разговоров с ним о заговоре не имел. Об участии Гришина в заговоре я никогда ни от кого не слыхал, в том числе не слыхал и от заговорщиков из числа бывших работников НКВД УССР.
Знаю, что Гришин был очень близок к Александровскому, у которого он был заместителем в Запорожье.
Записано с моих слов верно, мною прочитано.
В. Балицкий.
Допросил: Пом. нач. 5 отдела ГУГБ НКВД СССР
Майор гос. Безопасности Листенгурт»[1218].
Тогдашний начальник Лефортовской тюрьмы капитан госбезопасности П. А. Зимин свидетельствовал: «Мне известно, что некоторых арестованных перед расстрелом пытали следователи»[1219]. Скорее всего, такая судьба постигла и Всеволода Балицкого. Из протокола видно, что он не «топил всех подряд» и не дал компромата на арестованного бывшего начальника УНКВД Одесской области капитана госбезопасности Г. А. Клювгант-Гришина, хотя последний на самом деле относился к наркому внутренних дел УССР совсем не так, как тот считал. Бывший начальник политотдела 81-й авиабригады бригадный комиссар С. Б. Немировский на допросе, показал, что зимой 1937 г. заместитель начальника УНКВД Киевской области Клювгант-Гришин говорил ему, что в руководстве НКВД УССР Балицким создана атмосфера жёсткой замкнутости, отсутствия и игнорирования партийности. Балицкий «окружил себя определённой группой людей, всех и всё зажал и не даёт ходу молодым растущим чекистам». На вопрос Немировского, почему Клювгант-Гришин не поставит этот вопрос в партийном порядке, последний ответил, что при Балицком это невозможно, что если он попытается только это сделать, то «Балицкий загонит его “куда Макар телят не гонял”»