Выходит, он смирился с ними, как с неизбежностью, – для того, чтобы не выносить им оценку. Пусть будет кровь, железо и плач…
«Как может человек заглушать голос совести и уходить от ответственности – причем так легко!» – возмущенно подумал аббат.
Но затем в памяти всплыли слова: «ибо Господь допустил, чтобы мудрецы, жившие в те времена, нашли способы уничтожить сам мир…»
Он также допустил, чтобы они могли спасти этот мир и, как всегда, позволил им самим сделать выбор. И возможно, они выбрали то же, что и тон Таддео. Умыть руки перед толпой, чтобы их самих не распяли на кресте.
А их все равно распяли. Кто-то всегда должен быть распят на кресте и висеть на нем, а если срываешься, тебя бьют…
Ученый умолк.
Половина собравшихся смотрела в сторону входа.
– Что там? – щурясь, спросил аббат Голта.
– Бородатый старик в покрывале, – прошипел Голт. – Похоже… Нет, он ведь…
Дом Пауло встал и подошел к краю подиума, чтобы посмотреть на еле различимую тень.
– Бенджамен?
Фигура зашевелилась, плотнее натянула накидку на костлявые плечи и медленно захромала к свету. Затем замерла, что-то бормоча себе под нос, и огляделась. Ее взгляд наткнулся на ученого, стоявшего за кафедрой.
Старый призрак, опираясь на кривой посох, медленно пошел к кафедре, не отрывая взгляда от того, кто за ней стоял. Тон Таддео поначалу смотрел на старика с веселым недоумением, но затем побледнел. Бородатый старик смотрел на него с яростной надеждой, с некоей страстью, горевшей в нем более ярко, чем жизненная сущность, которой давным-давно следовало покинуть тело.
Старик остановился у кафедры, его губы задрожали. Он улыбнулся, протянул дрожащую руку к ученому. Тон отстранился, брезгливо фыркнув.
Отшельник ловко прыгнул на подиум, обогнул кафедру и схватил ученого за руку.
– Какого…
Бенджамен стиснул руку ученого, с надеждой глядя в его глаза.
Лицо старика омрачилось, из старых легких вырвался то ли стон, то ли вздох, на лице вновь появилась вечная понимающая усмешка. Старый Еврей повернулся к общине, развел руки в сторону и красноречиво пожал плечами.
– Это тоже не Он, – мрачно сказал старик и захромал прочь.
Оставалось лишь формально завершить собрание.
21
На десятой неделе пребывания тона Таддео в аббатстве посланец принес дурную весть. Глава правящей династии Ларедо потребовал, чтобы тексарканские войска немедленно покинули пределы страны. В ту же ночь короля отравили, и было объявлено о начале войны между Ларедо и Тексарканой. Можно было с уверенностью полагать, что она закончится через день после своего начала и что теперь Ханнеган станет правителем всех земель и народов от Ред-Ривер до Рио-Гранде.
Другая новость оказалась более неожиданной.
Ханнеган II, Милостью Божией Мэр, Правитель Тексарканы, Защитник веры и Верховный вакеро Равнин, признав монсеньора Марка Аполлона виновным в измене и шпионаже, приказал повесить папского нунция, а затем, еще живого, снять, четвертовать и содрать с него кожу – в назидание всем, кто попытается подорвать власть в государстве. Труп священника, разорванный на куски, был брошен собакам.
Посланец мог и не добавлять, что на Тексаркану немедленно наложили абсолютный интердикт; соответствующий указ папы содержал туманные, но зловещие отсылки к «Regnans in Excelsis»[79], булле шестнадцатого века, требующей низложения монарха. О контрмерах Ханнегана пока ничего не было известно.
На Равнинах войскам Ларедо теперь придется прокладывать себе дорогу домой в боях с кочевниками – только для того, чтобы сложить оружие на границе, ведь их народ, их родичи оказались в заложниках.
– Какая трагедия! – довольно искренне сказал тон Таддео. – Поскольку я подданный Тексарканы, то готов немедленно уехать.
– Почему? – спросил дом Пауло. – Вы ведь не одобряете действия Ханнегана, так?
Ученый покачал головой и огляделся, убеждаясь в том, что их никто не подслушивает.
– Я их осуждаю, но публично… – Он пожал плечами. – Мне нужно думать о благе коллегии.
– Понимаю.
– Позвольте высказать личное мнение – конфиденциально?
– Разумеется.
– Надо предупредить Новый Рим, чтобы там не прибегали к пустым угрозам. Ханнеган вполне способен распять десятки Марков Аполлонов.
– Значит, в рай попадут новые мученики. Новый Рим не прибегает к пустым угрозам.
Тон Таддео вздохнул:
– Что ж, я предполагал, что именно так вы и ответите. Повторяю: я готов уехать.
– Чепуха. Не важно, чей вы подданный. Вы – человек, и значит, вам здесь рады.
И все же между ними наметился разрыв. После этого ученый держался в стороне от других и редко разговаривал с монахами. Его отношения с братом Корноэром стали формальными, хотя изобретатель каждый день тратил час или два на обслуживание и изучение лампы и следил за ходом работы тона, которая теперь продвигалась с необычной поспешностью. Офицеры редко покидали гостевой домик.
В стране наметились признаки исхода. С Равнин продолжали поступать тревожные слухи, а жители деревни Санли-Бовиц стали находить причины внезапно отправиться в паломничество или посетить другие края. Даже нищие и бродяги потихоньку покидали деревню.
Перед торговцами и ремесленниками, как всегда, встал неприятный выбор: бросить свое добро на поживу мародерам или остаться и увидеть, как его разграбят.
Группа граждан во главе с мэром городка прибыла в аббатство, чтобы просить убежища.
– Вот мое последнее предложение, – сказал аббат после многочасового спора. – Мы без вопросов примем у себя всех женщин, детей, больных и стариков. Но что касается мужчин, способных носить оружие, то тут мы будем рассматривать каждый случай отдельно и, возможно, кому-то откажем.
– Почему? – строго спросил мэр.
– А сами не понимаете? – резко ответил дом Пауло. – Нам тоже грозит опасность, но если нас не тронут, то мы вмешиваться не будем. Но каждый мужчина, способный носить оружие, должен дать клятву защищать аббатство – под нашим командованием. И мы сами будем решать, чьей клятве верить.
– Это нечестно! – завыл кто-то из горожан. – Вы будете судить предвзято…
– Только тех, кому нельзя доверять. А что, вы собирались спрятать здесь резерв? Ну так мы этого не допустим.
В данных обстоятельствах комитет не мог отказываться от предложенной помощи, и дальнейших возражений не последовало. Дом Пауло намеревался принять всех, когда придет время, но ему не хотелось, чтобы аббатство фигурировало в военных планах. Позднее с подобными просьбами явятся офицеры из Денвера; их в большей степени будет интересовать спасение не людей, а политического режима. Он собирался дать им тот же ответ. Аббатство построили для защиты веры и знаний, точка.
Пустыня наполнилась путниками с востока. Торговцы, трапперы и скотоводы приносили вести с Равнин: в стадах кочевников, словно лесной пожар, распространялась чума, и голод, похоже, был неминуем. После падения правящей династии войска Ларедо разделились. Часть из них выполнила приказ и вернулась на родину, а остальные двинулись на Тексаркану, поклявшись добыть голову Ханнегана II или погибнуть. Ослабленную расколом армию Ларедо постепенно уничтожали воины Бешеного Медведя, мечтавшие отомстить тем, кто принес чуму. По слухам, Ханнеган великодушно предложил племени Бешеного Медведя перейти под его защиту и стать его вассалами – если они поклянутся жить по «цивилизованным» законам, введут в свои советы его офицеров и примут христианскую веру. «Покоритесь или умрите с голоду» – такой выбор предложили кочевникам судьба и Ханнеган. Многие предпочли голодать, лишь бы не покориться государству фермеров и торговцев. Хонган Ос, по слухам, обратил свою ярость на юг, на восток и к небесам – он каждый день сжигал по шаману, чтобы наказать племенных богов за предательство, и пригрозил, что станет христианином, если христианские боги помогут ему уничтожить врагов.
В день, когда в аббатстве гостила компания пастухов, исчез Поэт. Тон Таддео первым заметил, что бродячего стихоплета нет в гостевом домике, и осведомился о его местонахождении.
Дом Пауло удивленно нахмурился.
– Вы уверены, что он исчез? Он часто проводит по несколько дней в деревне или уходит на гору, чтобы поспорить с Бенджаменом.
– Его вещей нет, – сказал тон. – И комната пуста.
Аббат скривился:
– Дурной знак… Кстати, если он в самом деле исчез, то советую вам немедленно проверить свои вещи.
Лицо тона приобрело задумчивое выражение:
– Так вот куда подевались мои сапоги…
– Наверняка.
– Я выставил их за дверь, чтобы почистили. Он еще тогда пытался ко мне ворваться.
– Ворваться… Кто – Поэт?
Тон Таддео усмехнулся:
– Боюсь, я немного над ним подшутил. У меня его стеклянный глаз. Помните, как он оставил его на столе в трапезной?
– Да.
– Я его подобрал.
Тон порылся в своем кошельке и выложил на стол аббата глаз Поэта.
– Он знал, что глаз у меня, но я это отрицал. Мы стали над ним подшучивать – даже пустили слух о том, что на самом деле это давно пропавший глаз языческого идола, и что его нужно вернуть в музей. Поэт пришел в ярость. Конечно, я собирался отдать ему глаз перед отъездом. Как вы думаете, он еще придет к вам?
– Сомневаюсь, – ответил аббат и слегка содрогнулся, глядя на шарик. – Но если хотите, я его сохраню, кто знает… Впрочем, с такой же вероятностью Поэт может явиться за ним в Тексаркану. По его словам, это мощный талисман.
– Как так?
Дом Пауло улыбнулся:
– Он утверждал, что с этим глазом лучше видит.
– Что за чушь! – Тон помедлил – похоже, он был готов рассмотреть любую, даже самую безумную гипотезу. – Ведь это чушь, да? Разве что заполняя пустую глазницу, мы каким-то образом влияем на мышцы обеих глазниц…
– Поэт клялся, что с ним он видит «истинные значения» – хотя из-за глаза у него страшные головные боли. Но в словах Поэта факты трудно отличить от выдумок и аллегорий. Если выдумка достаточно остроумная, то вряд ли Поэт признается в том, что она отличается от факта.