– Я не могу понять Бога, который радуется тому, что моему малышу больно!
Священник поморщился:
– Нет, нет! Дитя мое, Бог не радуется боли. Небеса радуются стойкости души, вере, надежде и любви, несмотря на телесные недуги. Боль – словно искушение наоборот. Бог не радуется плотским соблазнам. Он радуется, когда душа преодолевает их и говорит: «Изыди, сатана». То же самое и с болью – часто она является искушением, которое ведет к отчаянию, гневу, утрате веры…
– Не трудитесь, святой отец. Я не жалуюсь. Малышка жалуется. Но она не понимает вашу проповедь. А вот боль она чувствует.
«Что на это можно ответить? – беспомощно подумал священник. – Снова рассказать о том, что раньше люди обладали сверхъестественной нечувствительностью, однако отказались от нее там, в Эдеме? Что ребенок – клетка Адама и потому… Это правда, но у женщины больной ребенок, и сама она больна, она не послушает его».
– Не делай этого, дочь моя. Просто не делай.
– Я подумаю, – холодно ответила она.
– В детстве у меня был кот, – произнес аббат. – Большой серый кот с плечами как у бульдога, с головой и шеей под стать плечам. Неуклюжий и наглый, словно дьявольское отродье. Настоящий кот. Ты в кошках разбираешься?
– Немного.
– Любители кошек по-настоящему кошек не знают. Невозможно любить всех кошек, а на кошку, которую ты полюбил, хорошенько узнав, кошатники и не взглянут. Зик был одним из таких котов.
– У вашей истории есть мораль? – спросила она, с подозрением глядя на него.
– Она состоит только в том, что я его убил.
– Прекратите. Не знаю, что вы хотите сказать, но прекратите.
– Зика сбил грузовик. Раздавил ему задние лапы. Кот заполз под дом, завывал время от времени, словно во время драки, и бился, но в основном тихо лежал и ждал. «Его нужно прикончить», – говорили мне. Через несколько часов он выполз. Он умолял о помощи. «Его нужно прикончить», – говорили мне. Мне говорили, что оставлять его в живых жестоко. В конце концов я сказал, что сам это сделаю, если так нужно. Взял ружье и лопату и отнес Зика на опушку леса. Опустил его на землю и выкопал яму. Затем выстрелил ему в голову. Из мелкокалиберной винтовки. Зик побился немного, затем пополз в кусты. Я выстрелил в него снова, решил, что он мертв, и положил тело в яму. Но когда я бросил пару лопат земли, Зик вылез из ямы и снова пополз к кустам. Я стонал громче, чем кот. Мне пришлось добить его лопатой. Пришлось положить обратно в яму и рубить его лезвием лопаты, как тесаком. И при этом он продолжал биться. Потом мне сказали, что это просто рефлекторное сокращение мышц… Нет. Я знал того кота. Он хотел спрятаться в кустах, залечь там и переждать. Я проклинал себя за то, что не позволил ему это сделать, не позволил умереть так, как умирает кот, если оставить его в покое – с достоинством. Мне всегда казалось, что я поступил неправильно. Зик – просто кот, но…
– Заткнитесь! – прошептала женщина.
– …но даже древние язычники подмечали, что природа возлагает на тебя только такой груз, какой ты способен нести. Если это верно для кошки, то это тем более верно для рационального существа, обладающего разумом и волей – и не важно, верит оно в Бога или нет.
– Заткнитесь, черт побери! Заткнитесь!
– Если я и поступаю жестоко, – сказал аббат, – то по отношению к тебе, а не к малышке. Она, по твоим же словам, не понимает. А ты, по твоим же словам, не жалуешься. Поэтому…
– Поэтому вы просите меня позволить ей умереть медленно и…
– Нет! Я не прошу тебя. Как служитель Христа, я приказываю тебе властью Всемогущего Господа не трогать своего ребенка, не приносить ее жизнь в жертву ложному богу удобного милосердия. Я не советую тебе, – я заклинаю тебя и повелеваю именем Иисуса Христа.
Дом Зерки никогда не говорил таким тоном, и легкость, с которой он находил нужные слова, удивила даже самого священника. Женщина опустила взгляд. На секунду ему стало страшно, что сейчас она рассмеется ему в лицо. Когда Святая церковь намекала, что до сих пор считает свою власть высочайшей властью над всеми народами и, безусловно, выше власти государственной, люди обычно посмеивались. И все же озлобившаяся молодая женщина с умирающим ребенком почувствовала истинную природу этой власти. Властный голос сейчас был нужен ей больше, чем уговоры.
В городе Зерки остановился, чтобы бросить письмо в почтовый ящик, заехал в церковь Святого Михаила, чтобы переговорить с отцом Сейло насчет беженцев, затем направился в Службу безопасности за экземпляром новой программы гражданской дезинсекции. Возвращаясь к машине, он каждый раз думал, что женщина уже ушла, – однако она тихо сидела на своем месте, прижимая к себе ребенка и рассеянно глядя вдаль.
– Расскажешь мне, куда ты собиралась, дитя? – спросил он наконец.
– Никуда. Я передумала.
Он улыбнулся:
– Но ты так спешила поскорее попасть в город…
– Забудьте об этом, святой отец. Я передумала.
– Хорошо. Тогда едем домой. Может, отдашь ребенка на попечение сестер на пару дней?
– Я подумаю.
Машина помчалась по шоссе в сторону аббатства. Подъезжая к лагерю «Зеленой звезды», Зерки заметил, что что-то не так. Пикетчики больше не маршировали у входа в лагерь. Они собрались вместе и слушали двух полицейских и третьего человека, которого Зерки не узнал. Он свернул на медленную полосу. Один послушник заметил машину и замахал табличкой. Дом Зерки не собирался останавливаться сейчас, когда в машине сидела женщина, однако один из полицейских вышел на трассу и направил свой жезл на детекторы препятствий машины. Автопилот среагировал и затормозил. Зерки не мог не подчиниться. Двое полицейских подошли к машине, записали ее номер и потребовали документы. Один из них с любопытством взглянул на женщину с ребенком, заметил красные билеты. Другой махнул рукой в сторону пикетчиков.
– Так это вы все устроили, исусик? – рыкнул он. – Ладно, вон тот джентльмен в коричневом хочет вам кой-чего рассказать. По-моему, его стоит послушать.
Ребенок снова заплакал. Мать беспокойно заерзала на сиденье.
– Послушайте, эта женщина и малышка нездоровы. Я приму у вас судебные распоряжения, но, пожалуйста, позвольте нам немедленно вернуться в аббатство. Потом я вернусь.
Полицейский снова посмотрел на женщину:
– Мэм?
Она бросила взгляд на лагерь, на статую, возвышающуюся над входом:
– Я выйду здесь.
– Нет! – Дом Зерки схватил ее за руку. – Дитя, я запрещаю тебе…
Полицейский мгновенно вцепился в запястье священника.
– Отпустите ее! – выпалил он, а затем добавил: – Мэм, он ваш опекун?
– Нет.
– Тогда почему вы запрещаете этой женщине выйти? – грозно спросил полисмен. – Наше терпение уже на исходе, мистер, так что лучше…
Не обращая на него внимания, Зерки заговорил с женщиной. Та покачала головой.
– Тогда отдай мне малышку. Я отвезу ее к сестрам. Я настаиваю…
– Мэм, это ваш ребенок? – спросил полицейский. Женщина уже вышла из машины, но Зерки держал на руках ее ребенка.
Женщина кивнула:
– Да.
– Он вас в заложники взял, что ли?
– Нет.
– Что вы хотите делать, мэм?
Она не ответила.
– Садись в машину, – сказал ей дом Зерки.
– Прикусите язык, мистер! – рявкнул полицейский.
– Леди, а ребенок?
– Мы оба выходим, – ответила она.
Зерки захлопнул дверь и попытался включить двигатель, но офицер быстро просунул руку в окно, нажал кнопку «ОТМЕНА» и вытащил ключ.
– Попытка похищения? – спросил один полицейский у другого.
– Возможно, – ответил второй и открыл дверь машины. – Отпустите ребенка!
– Чтобы его здесь убили? – спросил аббат. – Вам придется применить силу.
– Зайди с другой стороны, Фэл.
– Нет!
– Так, просунь дубинку подмышку. Вот так, тяни!.. Леди, вот ваш ребенок… Нет, похоже, без костылей ничего не выйдет. Корс! Где Корс? Эй, док!
Зерки заметил в толпе знакомое лицо.
– Возьмите ребенка, пока мы держим этого психа.
Доктор и священник переглянулись, а затем доктор взял ребенка. Полицейские отпустили священника. Один из них повернулся и обнаружил, что его окружают послушники с поднятыми вверх табличками. Он решил, что таблички могут стать оружием, и потянулся к пистолету.
– Назад! – крикнул он.
Ошеломленные послушники подались назад.
– Вылезайте.
Аббат вышел из машины и оказался лицом к лицу с пухлым судейским чиновником в коричневом. Тот похлопал его по руке сложенным листом бумаги.
– Вы только что получили судебный запрет, который я должен вам зачитать и объяснить. Эти полицейские – свидетели…
– Ладно, давайте его сюда!
– Вот и славно. Итак, суд постановил: «Поскольку истец заявляет о серьезном нарушении общественного порядка»…
– Бросьте таблички вон в ту урну, – обратился Зерки к послушникам, – затем садитесь в машину и ждите. – Он не стал слушать чиновника и направился к полицейским. Судебный пристав шел за ним, продолжая монотонно читать. – Я арестован?
– Мы пока не знаем.
– По какому обвинению?
– Если хотите, можем придумать парочку.
Уведя женщину с ребенком в лагерь, из ворот вышел Корс. Вид у врача был мрачный, если не пристыженный.
– Послушайте, святой отец, я знаю, что вы чувствуете, но…
Аббат Зерки ударил правой ему в лицо. Корс потерял равновесие и резко сел на дорогу. Из его носа потекла кровь. Полицейские скрутили священнику руку за спиной.
– …исключено, – бубнил судебный пристав, – иначе как по распоряжению суда pro confessor…[126]
– Веди его к машине, – сказал один из полицейских.
Аббата повели не к его машине, а к полицейской.
– Вот судья-то удивится, – заметил полицейский. – Теперь стойте здесь, и чтоб без звука. Если дернетесь, наденем на вас наручники.
Аббат и полицейский ждали у машины, пока судебный пристав, врач, прижимавший к носу платок, и второй полисмен совещались.