— Пойдем со мной, — говорит он, — надо заглянуть в агентство.
Мы вышли на бульвар, между опорами метромоста завывал ледяной ветер, была зима, и я здорово продрог. Я ждал, что же он мне предложит.
— С тобой можно иметь дело, ты парень серьезный, не употребляешь, я тебе доверяю.
Что меня раздражало, так это его дурацкая манера разливаться соловьем; вот и сейчас его понесло: мол, ты парень хоть куда, а то развелось этих наркоманов, за дозу готовы стелиться перед легавыми, да они мать родную с потрохами сдадут, подонки, просто стыд, перевелись честные люди. Он и впрямь расстроился. Это все из-за белой дряни, продолжал он, раньше тут был настоящий рай.
— Да, — говорю, — точно.
Я не стал напоминать, что в принадлежащем ему с кузенами кафе «Оазис» перед Маркс-Дормуа процветала неприкрытая торговля. Другие дилеры даже жаловались, что там сбивают цены. Конечно, теперь он запел по-другому; если я когда-нибудь создам собственную компанию, то не буду распространяться, как сколотил свой капитал; между прочим, коли на то пошло, многие великие мира сего — выходцы из воровской среды, и я точно не стану белой вороной. Наконец он перешел к делу.
—У меня есть документы на «мерседес-300 SE», прошлогоднюю модель.
Дело было срочное, он должен выполнить заказ, клиент уже ждет, как правило, «мерседесы», с их электроникой, никогда не шли в Европу, тут тачку вычислят при первой же поломке, а он обещал все сделать к пятнадцатому января, время поджимало, к следующему вторнику машина должна быть на месте, это крайний срок. Обычно на него работала специальная бригада, в некоторых районах искусству угона учатся с пеленок, но случай был особый, владелец «мерседеса» приходился родней человеку Муссы; он не вдавался в подробности, но я понял: никто из своих не должен об этом знать.
— Если что-то всплывет, я уверен, ты будешь держать язык за зубами, не проболтаешься.
Когда я угонял для него машины, план он всегда разрабатывал сам, заранее, в вопросах цена-качество был щедр, как византийский царь, за тачку текущей модели легко отваливал пять штук; риск минимальный, не то что с кокаином, но за трехсотый «мерседес» надо было запросить по максимуму.
— Пойдет, — говорю я, — значит, ко вторнику?
Впрочем, стоило изучить вопрос, «мерседесы» тачки хитрые, скажем, у новейших, шестисотых, очень крутая противоугонная система — при попытке взлома блокируется зажигание.
— У тебя есть суббота и воскресенье, хозяин на неделю уезжает в Ниццу, машина будет на долговременной стоянке в Орли.
Я решил, что машина пойдет на Ближний Восток, с Алжиром после принятия новых законов никто не связывался. Мы миновали турецкие бани — лучшее средство восстановить форму и спокойно поразмышлять, но по четвергам там был женский день; по дороге разговаривали: учитывая, что это трехсотый «мерседес», и при условии, что все получится, Саид готов был поднять гонорар до двенадцати тысяч; я торговался: мол, ради таких грошей не стоит и с дивана слезать; он чертыхнулся: да за эту цену другой мне целый парк «рено» пригонит. В конце концов сошлись на двадцати, такая тачка с номерами стоила четыреста сорок штук без прибамбасов, так что двадцать — это минимум, к тому же работа срочная: если ко вторнику «мерса» не будет, ему придется туго, да, признаться, и я спешил, деньжата были на исходе.
Дальше он поехал на метро, а я решил срезать дорогу через территорию складов Управления железных дорог. По пути я хотел купить в китайском ресторане рисовых колобков, Мари-Пьер наверняка проголодалась, но потом решил, что это хорошо в ресторане, — разбрызганная по всей комнате начинка вперемешку с соусом не самый лучший вариант для первого ужина в Париже. У меня оставалось ровно две тысячи в пластиковом пакете под балкой на крыше.
Я распахнул дверь, Мари-Пьер сидела перед телеком в той же позе, как приклеенная, не двигаясь, лучше бы подпевала рекламным песенкам, как любят дети, а то — прям каменный истукан какой-то.
— Может, сходим перекусить?
Она была не голодна, к тому же собиралась смотреть фильм. Казалось, случись пожар и землетрясение, она и бровью не поведет. Я присел на кровать, обнял ее, руки были совсем холодные.
— Накинь одеяло, а то заледенеешь.
Начался фильм, она прибавила звук, я поднялся, не хотелось торчать в комнате, мне тут было тесно.
Я решил пойти на дело с напарником, вдвоем всегда легче, хотя, конечно, приходится делиться; бывает, попадаются тупые «камикадзе» без башни, готовые угнать тачку хоть с полицейского участка, я таких повидал, спасибо, но у этих ребят, отмотавших срок во Френе и Флери [6], как правило, будущее в клеточку, а я все-таки бизнесмен, не уголовник.
Тип, которого я хотел привлечь, жил в Гамбетте и работал ночным механиком на окружной дороге, его жизнь была «расписана по минутам»: до трех часов он протирал штаны в баре на первом этаже своего дома, съедая на обед два тоста с маслом да взбитые сливки, потом убивал время до закрытия, препираясь с олухами себе под стать, и наконец отправлялся в автосервис.
Я прогулялся до Колонель-Фабьен, сел на 75-й автобус, женщина напротив разговаривала сама с собой, а в глубине салона выдрючивался растафарианец [7], пришелец из семидесятых, — устроил концерт, прямо вылитый Боб Марли [8]. Перед «Пиренеями» вошел пацан-попрошайка и начал жалобно гундосить, в метро к такому давно привыкли, а в автобусе это редкость, но водитель даже не обернулся; парень нес какую-то пургу, говорил, что его отец воевал в Алжире и потерял все сбережения, чушь собачья, я толком и не понял, это он или его отец оказался на улице; все отводили взгляд, а я думал: надо было откладывать деньги в кубышку, вот и все. Представляете, даже негры питаются лучше меня, сказал парень, и исполнитель рэгги захлопал в ладоши, мол, во дает. Когда автобус переезжал через рю Менильмонтан, прилично одетый мужчина направился к выходу и по дороге задел ту ненормальную, что сидела напротив меня,— так, едва коснулся, но старуху словно током тряхануло, она стала ругаться последними словами, мол, я пенсионерка, ты сломал мне руку, а в нашем доме нет лифта, как же я, мать твою, с гипсом буду носить покупки… сначала мужчина извинялся, он выглядел немного ретрово, не аристократ, но из приличного общества, а когда понял, что спорить бесполезно, сам начал огрызаться: чтоб ты сдохла, старая кошелка, сука,— этого никто не ожидал, и они продолжали ругаться, как двое бродяг; пацан, просивший милостыню, не знал , что делать, негр тоже растерялся и собрался встать, но тут автобус резко завернул, растафарианец не успел ухватиться за поручень и повалился на попрошайку, стоявшего к нему спиной; выходя, я подумал: порой кажется, наступи сейчас конец света, никто и не заметит.
Мой приятель как штык был на своем месте, за стаканчиком в «Кафе де ля Пляс».
— Ну, что новенького?
Я спросил из вежливости — что у него могло быть нового, разве только свежий номер «Паризьен».
— Ничего хорошего, — ответил он, к моему удивлению. — Жизнь — дерьмо!
Судя по кислому выражению лица, с ним стряслась беда; сначала я подумал, его турнули с работы, это бы не понравилось его старухе, но на самом деле случилось кое-что похуже: оказывается, прикрыли «Лесок». Настоящий удар для бедняги — он частенько наведывался в эту дыру поесть картошки-фри, выпить стаканчик и поглазеть на трансвеститов, коих всех знал наперечет.
— Заведение с толпой красоток, открыто до двух часов ночи — где я еще такое найду!
Он был зеленый от злости: еще бы, ведь он голосовал за нынешнего мэра, и это просто подло — выкидывать подобные финты, не спросив избирателей. В баре разгорелся спор, что, да почему, и кто в этом виноват… вообще-то мэр ничего не имел против трансвеститов, решение приняло правительство; кто-то сказал, что буча поднялась из-за пса жены премьер-министра, тварь заразилась СПИДом, сожрав на прогулке пару презервативов рядом с «Леском»: правда-правда, подтвердил бармен, указывая на говорившего, — мой брат работает в ветеринарной клинике «Мэзон Альфор», он и рассказал эту историю. Но мой механик сомневался, что можно заразиться таким способом: собака должна с кем-то трахнуться, мало просто сожрать гондон. Когда мне удалось вытащить его на улицу, он все еще кипел.
— Если ты не прочь прокатиться, тебя ждут четыре штуки.
— Где это?
— В Орли, на стоянке.
Он нахмурился и заплел ногу за ногу, вот и вся реакция, хотя стоило хозяину пронюхать — и он мог потерять работу. Однако риск загреметь за угон его, похоже, не пугал.
— Это снова для тех арабов?
Он махнул рукой куда-то на север — в прошлый раз мы пригнали тачку в мастерскую на Плен-Сен-Дени.
— Самое главное, чтобы сопляк ничего не узнал, он сын друга босса, — такой гаденыш!
Больше всего подходил понедельник, у сопляка как раз выходной; накануне, в воскресенье, я позвоню, чтобы подтвердить, что все в силе, во вторник машина должна быть на месте, так что понедельник — крайний срок. Будем надеяться, что машина окажется на стоянке, остальное Мусса берет на себя.
Мой напарник вернулся на свой насест, а я пошел восвояси, уже темнело, я пересек площадь, направляясь к метро, журналы в газетном киоске пестрели загорелыми лицами. Я стянул «Теле-пош» для Мари-Пьер. Как и у большинства прохожих, моя физиономия на фоне бронзовых ликов на обложке выглядела весьма бледно, но к весне я буду не я, если в карманах не заведется зелень.
Делая пересадку на «Реамюр», я встретил — как тесен мир! — знакомого, который был мне должен, так, ерунду, восемьсот франков. Обычно, если пускаешь дело на самотек, через несколько месяцев люди о подобных долгах забывают напрочь, но, к моему изумлению, он вдруг вытащил из кармана висевший на золотой цепочке кулон-сердечко с гравировкой: «На всю жизнь».
— В скупке мне даже трех сотен не дали, хочешь — бери, и будем квиты, в ювелирном тебе отвалят как минимум две штуки.