— Отлично, — одобрил оператор, — то, что надо.
Бруно снова мне подмигнул, ты был на высоте, теперь деньги сами поплывут к тебе, вот увидишь. Камеру уже убрали. Не забудь поставить видак на запись, передача должна пойти ровно в восемь.
Они сели в машину. Эй, а кто меня отвезет домой? — спросил я; а кто отвезет пленку? — парировал оператор; черт, я опаздываю, сказал Бруно, поехали быстрее… в результате миссию курьера взял на себя я, причем телевизионщик опять словно делал мне одолжение и был недоволен: а вдруг он ее потеряет? Вопрос снова был адресован не мне, а Бруно, это бесило, они посадили меня в такси у моста Сен-Клу, всучив адрес его конторы на набережной.
— Такая сволочь, — говорил я Мари-Пьер по возвращении, — ты не представляешь, чего мне стоило сдержаться.
Но так или иначе, а интервью со мной и правда пустили в эфир сразу после выступления министра; среди прочих новостей диктор объявил: несмотря на хаос, царящий в сегодняшнем мире, тем не менее находятся еще молодые предприниматели, готовые бросить вызов судьбе, смотрите эксклюзивную беседу с директором новоиспеченной компании, — тут же из глубины ящика выплыло мое изображение, заполнившее весь экран: «Возьмите Францию прежних времен...» (наш видак послушно фиксировал все, не упуская ни кадра, как и другой, в офисе, я поставил его на запись перед уходом); Мари-Пьер с открытым ртом слушала вопросы и мои ответы, плюс ко всему после интервью шел комментарий социолога, который с одобрением высказался о моих рассуждениях и считал, что я абсолютно прав — мы живем в эпоху тотального иждивенчества, эта ситуация ненормальна, именно такие, как я, внушают надежду. Только он закончил трепаться, как зазвонил телефон, это была Мириам; конечно, я знал, что она меня любит и все такое, но теперь ее прямо распирало от восхищения — любой матери важно знать с кем связала жизнь ее дочь, к тому же новости смотрел весь городишко; я передал трубку Мари-Пьер, и тут запищал мобильник: молодец, старик, завопил Жиль, так держать, скоро тебе дадут министерский портфель, язык у тебя подвешен лучше, чем у любого политикана, — но пришлось с ним попрощаться, потому что кто-то настойчиво трезвонил в дверь, и мне на шею бросилась Сильви: браво, браво, я так за вас рада, с ума сойти можно!
Мы с ней не виделись с того памятного вечера, и я ужасно удивился, что она ворвалась как ни в чем ни бывало; у меня что, одеколон какой-то особенный, чего они все липнут, по-моему, это чересчур, мало ли кто выступает по телеку, но, как ни странно, даже Мари-Пьер смотрела на меня новыми глазами, словно только теперь окончательно убедилась в моей гениальности, а Сильви прыгала по гостиной, вне себя от восторга.
— Да ладно, — сказал я, — подумаешь, интервью.
Но в глубине души я тоже ощущал подъем, потому что окружающие видели во мне почти звезду, ведь я выступал как бы наравне с министром и знал, что море людей по всей Франции смотрят и говорят друг другу: здорово, во дает парень! Тут снова зазвонил телефон, меня решил поздравить Бруно: Ну, что скажешь, хорошую я подложил тебе свинью, спросил он и передал слово Патрисии — я как робот только успевал снимать трубку, а когда выдалась небольшая передышка, Сильви с Жан-Пьером очень серьезно поглядели на меня, и Сильви смущенно пробормотала: мы все ждали случая, чтобы с тобой поговорить, я прекрасно видел, что их распирает, они оба ерзали на стульях, а их лица искажала мучительная гримаса. Ну так что у вас?
Жан-Пьер прокашлялся.
— Мы с Сильви долго думали…
Да-да, вставила Сильви, очень долго.
— Это насчет вашего друга, бедного мальчика…
— Жиля, — подсказала Сильви, — его зовут Жиль.
Я не рассказывал Мари-Пьер о вечеринке, и она удивилась: как, вы знаете Жиля? Жан-Пьер кивнул: да, мы знакомы. Как ты считаешь, он способен предпринять усилие? — спросил Жан-Пьер, выдержав небольшую паузу. Видимо, у меня был сильно озадаченный вид, Жан-Пьер уточнил: кузен Марианны работает в Трэ-Дунионе [45], это такая организация, которая находится в Булони и предоставляет компаньонов, помощников. Я все еще не понимал, к чему он клонит. Ему нужна помощь, один он с этим не справится… Да с чем, спросила Мари-Пьер, он что, болен? Глаза Сильви излучали печаль, но в то же время глубокое сочувствие: поймите, кто-то всегда будет рядом, будет заботиться о нем, относиться с участием… Да о чем вы говорите? — перебил ее я. Жан-Пьер, казалось, был удивлен: о твоем друге, Жиле, он ведь наркоман, нельзя же бросать его на произвол судьбы. Боже ты мой, подумал я, это черт знает что такое. Мари-Пьер была в шоке: наркоман, вы в этом уверены? Да, к сожалеют, ответили они хором, в этом нет сомнений. Ну и ну, вскричала бедняжка, какой ужас! Успокойтесь, обратилась к ней Сильви, не стоит драматизировать; в этот момент раздался звонок в дверь, динь-динь, конечно, это явился Жиль: я не мог не заглянуть по дороге, включи-ка видак, давай еще раз посмотрим, — тут он заметил нашу парочку, — мы ведь знакомы, да, вы тоже были в гостях у сирены? — вихрем умчавшись на кухню налить себе стакан воды, он продолжал болтать не переставая: не спорю, они милые, но немного того, в своем тюрбане, с идиотскими ужимками Синдбад выглядел дурак дураком… Готово, крикнула Мари-Пьер, она перемотала на начало, где я вещал о Франции прежних времен. Просто замечательно, заметил Жан-Пьер, не глядя на Жиля, — тот скрутил косячок, и Сильви болезненно сморщилась, — вы сейчас работаете, вам там нравится? Еще неделька, и я завязываю, отвечал Жиль, жениться вот собрался. Что, изумилась Мари-Пьер, на ком, никак, на Мириам? Ну да, сказал Жиль, — бумага была плохо пригнана и загорелась, — конечно, на ней, на ком же еще. Я убрал звук. Ты женишься на ее матери? Да, да, подтвердил Жиль, дуя на дымящийся конец, чтобы восстановилась тяга, — по моим планам в сентябре.
— Для меня это большой сюрприз, — призналась Мари-Пьер, — прямо не знаю, как к этому относиться.
Жан-Пьер поднялся, мы, пожалей, пойдем, завтра рано вставать. Ой, вскричал я, и правда уже поздно; они еще раз меня поздравили, отметив, что теперь живут по соседству со звездой, а Сильви, целуя меня на прощанье, прошептала: постарайся с ним поговорить, в любом случае можешь на нас рассчитывать.
— Ты сейчас упадешь, — сказал я Жилю, как только за ними захлопнулась дверь, — они хотят, чтобы ты перестал ширяться.
— Как это?
— Они считают, что ты бедный мальчик — так они выразились, — который катится в пропасть.
— Что?!
—Я не шучу. Ее кузен работает в Трэ-Дунионе, и они хотят, чтобы ты с ним пообщался.
Он чуть не описался от смеха, я тоже, — ты представляешь, ну и бред, ну я попал! Пойду спать, сказала Мари-Пьер, спокойной ночи.
— Я знал одного чувака из такой шараги, врача в Мармоттане [46], это он вытащил меня из тюряги, из первой отсидки.
Мы еще немного потрепались; когда Жиль ударялся в воспоминания, его было непросто остановить: в то время он был на подъеме, имел связи с мужиком из Международного Красного Креста, который доставал чистый кокс, за два года он на своей шкуре познал все прелести обладания большими бабками. Я в них купался, старина, мне больше нечего было желать.
Я слышал, как наверху Мари-Пьер включила душ.
— Вот почему, глядя на тебя, не могу не вспомнить те времена, я тобой восхищаюсь, но смотри, не забывай, жизнь — это колесо.
Я не понял, что он имел в виду.
— Ну, колесо же крутится: сначала ты наверху, потом летишь вниз, таков закон физики.
В ближайшие дни мне надо было решить кучу мелких проблем, так что и женитьба, и здоровье Жиля отошли на задний план. Уголок вдруг решил ни с того ни с сего состричь с меня сто тысяч, пришлось ехать к нему и убеждать, что его осенила далеко не блестящая идея. Была тяжелая сцена, племянник Саида набил ему морду, Жиль размахивал бутылью с бензином — вот сейчас оболью тут все, козел, а потом возьму и подожгу, — жалко было смотреть, как он вытирает сопли и пытается остановить кровь, хлеставшую из обеих ноздрей; у меня больше нет денег, всхлипывал Уголок, меня обули… — Жиль сказал мне, что он педик и снимает себе дружков в одном поселке, наверное, они его и грабанули. Ладно, Малыш, я подкинул ему пять штук с условием; что он забудет о нашем существовании. А на следующий день мне позвонил парень из боулинга, которого подставила проститутка — она подала заявление с обвинением в вымогательстве, и при обыске фараоны нашли у него пять видаков в упаковке, он на ходу сочинил какую-то историю и усыпил их внимание, но пока не стоило рисковать, лучше на время приостановить поставки.
Праздничный вечер неумолимо приближался, в китайском ресторане вовсю шли приготовления, накануне вечером мы развесили по стенам зала снимки Мари-Пьер, дополненные моими стихотворениями, — они прекрасно смотрелись в застекленных рамочках; гости должны были собраться к половине девятого, и мы с Патрисией забежали удостовериться, что все готово и ничего не упущено. В результате приглашенных оказалось сорок человек, в течение недели мы занимались уточнением списка, с моей стороны все было схвачено, Александр обещал быть, Бруно даже сострил — уж не мафиозный ли он босс, Патрисия рассмеялась, мне пришлось объяснить, что он известный архитектор, а в самый последний момент я решил позвать и Жоэля — какой широкий жест, заметил Жиль, ты его терпеть не можешь и тем не менее приглашаешь, как благородно.
По случаю праздника я пустился в безумные траты на шмотки: себе купил летний костюм от Армани, с эффектом мятости, и ботинки за шесть штук из кожи ящерицы, а Мари-Пьер должна была явиться в платье от Унгаро, которое обошлось в стоимость кучки брюликов; что касается Патрисии, не знаю, где она откопала свой наряд, но это было явное побуждение к развратным действиям. Я поклялся, что инцидент в подвале больше никогда не повторится, и действительно, мы оба будто бы тотчас забыли о произошедшем, но стоило мне увидеть ее в новом одеянии — задница обтянута полупрозр