Бруно с Патрисией ждали нас на мысе Кап-Даг послезавтра, но нам захотелось сначала смотаться на побережье Атлантики. Мы даже слегка поспорили: Мари-Пьер считала, что Кап-Даг выдается в океан, она с детства мечтала посмотреть на огромные волны и сосны, поэтому настаивала, чтобы мы ехали через Бордо и Ланды. Я же рассчитывал добраться до Биарицца, срезать через По и Тарб и выехать на побережье уже в Восточных Пиренеях. Это был мой первый настоящий отпуск, я рулил на машине, купленной вполне официально, рядом сидела любимая, короче, мне больше нечего было желать. Единственное, что омрачало мои мысли, это само место, где мы собирались остановиться, — в самом центре нудистского городка, Мари-Пьер это, видимо, не смущало, но я полагал, что разгуливать в чем мать родила и размахивать членом, весь день напролет просто непристойно.
На подъезде к Шательро у меня на щитке замигала красная лампочка, пришлось свернуть в ближайший сервис — когда машина твоя кровная, хочется исключить малейший риск, лучше уж остановиться, чтобы внимательно прочитать описание и выяснить, что случилось; мы припарковались немного в стороне от основной массы, состоявшей из немцев и отпускников-французов, вдруг я почувствовал за спиной чье-то присутствие, но не мог понять, откуда взялся этот тип, потому что позади был только сетчатый забор, а за ним бескрайняя пустошь, и вот этот блондинчик спрашивает с улыбкой, не подвезем ли мы его до Бордо, но он выбрал неподходящий момент, я никак не мог врубиться, что означает мигающий огонек, и ответил довольно сухо: к сожалению, это невозможно, кажется, у нас небольшая поломка, и тут он наклонился и предложил помощь, сказав, что ничего серьезного, проблема с лампочками в фарах, должно быть, одна перегорела, и все это таким сладким, медовым голоском, а когда проверили, выяснилось, что он прав — перегорела лампочка в одной из задних фар, он помог ее заменить, у меня в бардачке имелись запасные, однако теперь мне было неловко сказать ему: иди гуляй придурок, поищи другого водилу, он забрался на заднее сиденье, и мы тронулись, сигнал больше не мигал, ладно, по крайней мере починились. Значит, вы едете в Бордо? — спросила Мари-Пьер. Да, вроде того, подтвердил он и добавил, как мне показалось; немного насмешливо: август просто создан для отдыха, я заметил, что у него не было вещей — ни сумки, ни чемодана, только книжка, «Старая дама умерла», на обложке которой красовалась женщина в кабриолете тридцатых годов, с развевающимся на ветру шарфом; парень улыбался, я видел его в зеркало заднего вида, он мне ужасно кого-то напоминал, только я никак не мог понять, кого, и вдруг перед моим внутренним взором возникла омерзительная картина, будто он собирается меня поиметь, бред какой-то, я встряхнулся, да что со мной творится в последнее время, но эта сцена застряла в моем сознании словно инородное тело и свербила в мозгу, отчего меня охватило ощущение ужаса и полной беспомощности. Мы столько упускаем в жизни, продолжал он, я вот решил в кои-то веки совершить винный тур. Его улыбка стала еще шире, я понял, кого он мне напоминает — ту бабу с фермы, чокнутую, я вцепился в руль, мои руки покрылись испариной, в горле пересохло… нам еще долго, спросила Мари-Пьер, может, остановимся на минутку? — а он продолжал говорить: очень сложно увидеть смысл в том, что с нами происходит, — их голоса перекрывали друг друга; как это, спрашиваю я его и отвечаю Мари-Пьер, что уже близко, до Бордо осталось меньше часа, он же все гнет свое: мы впадаем в безумие, когда наши поступки теряют смысл, да, мы обладаем способностью называть предметы и классифицировать их по значению, но всегда ли у нас есть для этого необходимые данные? Наконец он умолк, я размышлял над его словами; в жизни есть много такого, что не имеет особого значения, заметила Мари-Пьер, на его лице отразилось сомнение: в это верится с трудом, подчас истинный смысл того или иного события проявляется много позже… и в этот момент ни с того ни с сего заорала сигнализация, изнутри казалось, что где-то поблизости истязают невинного младенца; господи, что же делать, тупо произнесла Мари-Пьер, какой ужас, тут рев прекратился, должно быть, где-то отошел контакт.
Наш пассажир растянулся на заднем сиденье и, похоже, уснул, не замечая жужжания огромной мухи, что кружила в углу ветрового стекла, я подумал, аж в глазах рябит, так и рехнуться недолго, тут Мари-Пьер как заорет: осторожно! — справа столкнулись три машины, одна из них, «рено-пикап», сделала натуральный кульбит в воздухе, рухнула крышей вниз и завертелась вокруг своей оси; прошли считанные секунды, но мне казалось — годы, словно я сам в замедленном времени разбивался на той машине, к счастью, я ехал на приличном расстоянии и не пострадал, но все же успел разглядеть лицо водителя: длинные волосы упали вперед, голова врезалась в искореженную железяку, шея согнута под неестественным углом, — я запомнил эту картину так подробно, будто видел ее в микроскоп; вдруг придурок на заднем сиденье стал ржать, как ненормальный: господи, вот идиоты, мать их за ногу, — он повернул голову, так что я видел в зеркальце его лицо, это было лицо сумасшедшего, глаза блестели, рот кривился в клоунской гримасе, в довершение он прищелкнул языком и сообщил безапелляционным тоном: уверен, все дело в шинах, если они лысые или плохо надуты — аварии не избежать, но это прозвучало дико фальшиво, и хотя причина аварии была неизвестна, я не сомневался, что он врет, о чем ему и сказал; не знаю почему, я проникся убеждением, что это он виноват в трагедии — глупо, конечно, и нелогично, но… дрожь у меня в руках все не унималась, а он разглагольствовал о роке и смерти: иногда смерть бывает очень нелепой, знаете, как говорил генерал Зиап [50], «на земле каждый день умирают миллионы, так что человеческая жизнь не стоит ни гроша», он взял в руку свою книжку, помахал ею в воздухе, как веером, и вдруг меня охватило удушье, по салону разлилась невыносимая вонь — точь-в-точь запашок на лестнице моего прежнего жилища, когда нагрянула полиция; черт, откуда такая вонь? — обратился я к Мари-Пьер, она сказала, что ничего не чувствует, а сзади раздался сардонический голос: мамой клянусь, напердел не я, — Мари-Пьер захихикала, я задыхался, с трудом удерживая руль, и, увидев первый же указатель к стоянке для туристов, свернул на подъездную дорожку.
— Ты чего придумал?
Я остановился рядом с вереницей автофургонов и, переведя дух, напомнил, что она хотела выйти, а этот кадр не упустил момент и отколол новую шутку: заодно проветрим как следует, запашок и впрямь того, и он наморщил нос, пародируя хрюшку из популярного телешоу.
Мари-Пьер направилась в сторону туалетов, а я вышел, чтобы немного размяться, и нарочито повернулся спиной к юному цинику, стояла жара, пахло разнотравьем, шоссе тянулось насколько хватало глаз, все машины были доверху нагружены, с чемоданами и велосипедами на крыше, уставшие путешественники устраивали пикники на обочине, — да, это был сезон отпусков, и меня вдруг охватила грусть. Грусть и горечь. Я все, можем ехать, крикнула Мари-Пьер, однако наш попутчик исчез, его не было ни рядом с машиной, ни в туалете, мы внимательно осмотрели все вокруг стоянки, но его и след простыл; Мари-Пьер хотела, чтобы мы его дождались, ерунда какая-то, не мог же он испариться, но я включил зажигание, по коням, говорю, не торчать же здесь целый день, и когда мы тронулись, у меня словно гора с плеч свалилась — чао, дружок, счастливого пути! Я поехал с максимально возможной в этой давке скоростью, не прошло и часа, как мы въезжали в Бордо, там пробка превратилась в бедствие, машины стояли от самого моста, но мне было плевать, я боялся одного — что этот кошмар возобновится, однако, прислушавшись к себе, решил, что все нормально, никаких чертиков из коробочки; мы битый час потели на солнцепеке, вдыхая выхлопы, Мари-Пьер взмокла и жаловалась, что больше так не может; как бы то ни было, а он забавный парнишка, сказала она, имея в виду нашего попутчика, и тут вскрикнула, смотри, он книжку, забыл, я говорю, какую книжку, не было никакой книжки, но она держала в руках «Даму»: видишь, значит, он не собирался убегать, она хотела что-то добавить, но я затормозил, выхватил у нее из рук книжку и вышвырнул в окно, и вдруг меня охватило жуткое ощущение, будто я — та умирающая старуха из моего дома у вокзала, я буквально проживал ее боль и страх в момент, когда мы с Жилем постучали ей в дверь и убежали, она долго-долго лежала в своей квартире парализованная, но в сознании, у меня внутри прокрутилась вся ее жизнь, маленькая, неприметная, в которой было не много радостей, я чувствовал ее запах и даже вкус во рту, вялый вкус старости… я едва успел высунуться в окно — меня вырвало, в глазах Мари-Пьер сквозил неподдельный ужас, господи, что с тобой, ты заболел, спросила она, протягивая мне платок, и, вытирая лицо, я с трудом проговорил: ты что, не заметила, он же чокнутый, сумасшедший, может, даже маньяк-убийца, в любом случае опасный тип, — в ее взгляде отражалось недоверие и в то же время страшное беспокойство, — ладно, все нормально, успокоил ее я, просто съел сегодня что-то не то, клянусь, у меня не поехала крыша, понимаешь, со мной происходит что-то странное, я не могу тебе объяснить, хотя уже давно пытаюсь выяснить, в чем дело.
До магистрали мы ехали в полном молчании, я был погружен в свои мысли, она терялась в догадках, и надо признать, было с чего — произошел действительно странный случай; в какой-то момент, чтобы что-то сказать, я показал на щит «Домашний гусиный паштет»: может, купим? Но она едва слышно пробормотала: раз ты болен, лучше не стоит; уже перед самым пляжем я приобнял ее за бедра и попросил прощения, сославшись на то, что совсем задергался, наверное, слишком много работал в последнее время, она улыбнулась; иногда ты ведешь себя так странно; вскоре я поставил машину на стоянке среди соснового бора, повсюду разгуливал народ в купальниках и плавках, кто с доской для серфинга под мышкой, кто с мячом, и на дорожке, ведущей к морю, мы смотрелись бледными поганками — я уже сто лет не бывал в подобном месте, а Мари-Пьер хоть родилась у моря, но то был Ла-Манш, никаких тебе шикарных пляжей врод