Все, что в последнее время не давало мне покоя — сомнения, ее траханье с Бруно, — теперь стало очевидно: он просто свинья, да и я был хорош тогда, с Сарой и Жозефом, черт, как я мог настолько опуститься? Мне навстречу шла группа парней, один слегка меня толкнул, я бросил ему в ответ, что мог бы извиниться, козел, он тут же дал сдачи, его дружки повалили меня, наверное, они занимались тайским боксом, потому что не прошло пяти секунд, как я получил по полной программе, успел только подумать: надо же, второй раз за месяц мне набили морду — и отрубился.
Когда я добрался до дому, было уже три часа, все наши ждали меня, сидя с постными рожами кружком на террасе, мне тоже пришлось сесть, сделав огромное усилие, чтобы сохранить невозмутимость, и один только Бруно подмигнул мне по-дружески. Тебе не кажется, что можно было выразить свои эмоции другим способом? — спросил Жозеф. Надо было сказать ему: мужик, чего ты лезешь, это же не твоя телка играла в змейку с каким-то придурком, но я сдержался и поддакнул, мол, ты абсолютно прав, однако злость бурлила во мне, переливаясь через край; ты имеешь право на ревность, заметила Сара, но и Мари-Пьер необходимо личное пространство. Наверное, вам лучше поговорить обо всем наедине, рассудил Жозеф. На соседней террасе люди занялись любовью, разумеется, при свете и на полную громкость, у мужчины был какой-то бабий голос, мы услышали, как он сказал: дай-ка я подую тебе в дырочку, — Бруно рассмеялся, остальные нет; я словно сидел перед трибуналом, Мари-Пьер сказала: меня достало, что ты вечно ревнуешь, понимаю, ответил я, но про себя подумал: а меня достало, что ты ведешь себя как сучка.
Неужели ты считаешь, что один человек может иметь право на тело другого? — спросил меня Жозеф. Вообще-то я действительно считал, что имею кое-какие права на Мари-Пьер, блин, да если бы не я, вряд ли она бы сейчас грела сиськи на лежаках за семьдесят франков в день, так что могла бы по крайней мере вести себя прилично, но, разумеется, это был бы неверный ответ. Жозеф переформулировал вопрос: ты полагаешь, что человек, человеческое тело — лишь предмет, которым можно владеть и распоряжаться? Он не идиот, вмешался Бруно, он все понял, Жозеф сделал резкий повелительный жест, подожди, Бруно, это очень важно. Нет, сказал я, конечно нет, но когда она с другим, я словно схожу с ума, и мне кажется, это довольно естественная реакция. Безусловно, ревность — широко распространенное заболевание, продолжал лечить меня Жозеф, скажи, как было у твоих родителей, отец ревновал мать? В этот момент я будто снова воспарил над всеми, не чувствуя ни злобы, ни раздражения. Не знаю, говорю, отец бросил мать, а потом она умерла, у них просто не было возможности ревновать друг друга Жозеф закивал: вот как, тогда картина проясняется, а Мари-Пьер удивилась, что я никогда ей об этом не рассказывал. Я закрыл руками глаза, у меня разболелась башка в том месте, куда мне въехали, может, продолжим завтра, говорю, уже поздно, я ужасно устал, но Жозеф решил вбить последний гвоздь, заявив, что у меня ярко выраженная боязнь потерь, тут я посмотрел ему прямо в глаза: хватит об этом, мои старики уже на том свете, никого не трогают, и вы их не беспокойте, а я пошел спать, — и на этом дискуссия закончилась.
В ту ночь я спал без снов, когда открыл глаза, все еще дрыхли, поэтому я спустился и спокойно позавтракал в полном одиночестве, пришло время поставить точку, я не мог больше терпеть, чтобы кто-то вмешивался в мою личную жизнь, к тому же мне осточертели нудисты, голышом на пляже — это еще ладно, но ведь тут куда ни посмотри — то дряблые бока, то сплющенная задница на велике, я мечтал посмотреть на волны, а средиземноморское побережье, что бы там ни говорили — скучнейшее место, большое плоское озеро. Собирай шмотки, приказал я, вернувшись, сегодня уезжаем, и в полдень мы уже катили в своей машине — без ясной цели, но, главное, оставив позади Кап-Даг. В момент отъезда атмосфера была несколько напряжена, ладно, увидимся на работе, улыбнулся Бруно, показывая, что и не думает обижаться, я украдкой сунул ему пакетик с остатками кокса, поцеловал Патрисию и Сару и протянул руку Жозефу, зачем-то сопроводив этот прощальный жест словами: как бы то ни было, удачи. Он пронзил меня долгим взглядом, это тебе надо пожелать удачи, уверен, она тебе пригодится, я ответил, что сомневаюсь, сказал всем «до свидания», а сам подумал: ты мне сейчас накаркаешь, сволочь, и уехал с каким-то дурным предчувствием.
— А что, если нам махнуть в глубь страны, — предложил я, — например, к Пон-дю-Гару [54], а?
Сначала Мари-Пьер куксилась, но я ей все объяснил: пойми, жить вшестером в такой клетушке выше моих сил, и потом, на пляже еще куда ни шло, но этот город меня достал, и я захотел перемен, в конце концов она признала, что вообще-то жизнь там была монотонная. Мы проехали Монпелье, потом Ним, вообще-то не было причин стремиться именно к Пон-дю-Гару, для меня это место ничем не отличалось от прочих, и я бы затруднился объяснить, почему мне так приспичило туда попасть, но по мере приближения мной овладевало странное чувство, выйдя из машины, я даже прислонился к дереву и сказал Мари-Пьер: мне нехорошо, озноб бьет, — а ведь было как минимум сорок градусов в тени; постепенно это ощущение прошло, мы зашли выпить по стаканчику, после чего прогулялись позади таверны, слушая шорохи степи и стрекот кузнечиков. А вдруг здесь водятся змеи, испугалась Мари-Пьер, за всю дорогу мы едва обменялись парой слов, но, поднимаясь по крутой тропке, она вдруг сказала; знаешь, я понимаю, почему, ты так взбесился, — короче, если бы я заигрывал с другой девчонкой, ей бы тоже стало кисло; она говорила о происшествии в клубе, а я не удержался от вопроса и спросил, как ей понравилось с Бруно. Она скорчила вполне красноречивую гримаску — что ты, наоборот, если честно, я вообще ничего не ощутила, и, немного помолчав, с волнением в голосе поинтересовалась: ты меня еще любишь? Я окончательно растаял, и она прильнула ко мне, в конце концов я был виноват не меньше ее. Уже темнело, и мы решили вернуться к таверне, хозяйка приготовила для нас омлет, я пытался мысленно переключиться на дела, ожидавшие меня в Париже, но никак не мог сосредоточиться.
— А если бы я вдруг разорился, твои чувства ко мне остались бы прежними?
Она одарила меня своей чудесной, неотразимой улыбкой, закатное солнце окрасило все в багрянец, в котором особенно эффектно выделялись золотые блики, и в этот самый момент я отчетливо понял, что все кончится плохо и я ничего не могу изменить. Ничего.
— Не знаю, наверное, да…
Мы продолжали болтать о всяких пустяках до самой темноты, хозяйка начала подметать террасу, в лунном свете наша машина среди сосен напоминала летающую тарелку с включенными фарами-прожекторами. Я мечтал, чтобы мы забурились в маленькую гостиницу дня этак на два. Вздохнув, я попытался завести машину, но мотор молчал. Я попробовал снова, и ничего. Что такое, спросила Мари-Пьер, не заводится? Как видишь, ответил я, она не желает слушаться. В описании мне не удалось найти ничего схожего с нашей ситуацией, машина стояла неподвижно, равнодушная к моим приказаниям, вряд ли это было то же, что в прошлый раз, — фары и клаксон работали, в крайней досаде я сказал Мари-Пьер: жди меня здесь, попробую спуститься к шоссе, может, разыщу механика; даже мобильный был бесполезен — во-первых, кончилась подзарядка, а во-вторых, холмы не пропускали сигнал. Я надеялся, что смогу позвонить из кемпинга, но тамошняя контора была уже закрыта, автомат принимал только карточки, а моя, конечно, осталась наверху, в машине, к тому же у меня не было с собой телефонного справочника, поразмыслив, я решил, что найти механика — гиблая задача, никто не придет на помощь в такое время.
Когда я свернул на проселочную дорогу, мне навстречу в свете всех фар неслась какая-то машина, поравнявшись с ней у кемпинга, я разглядел лицо пассажира — это кривлялся и хохотал тот самый стремный автостопщик.
— Что с тобой, — спросила Мари-Пьер, — на тебе лица нет, словно призрака увидел?
Неожиданно снизу из кемпинга послышалась песня. Давай станцуем, рыжая Жюли, твои объятья дарят мне забвенье, — несся из динамиков чей-то зычный голос, давай станцуем, о любовь моя, схожу я по тебе с ума.
— Заночуем здесь, это самое разумное, — решил я. — Завтра будет новый день, и мы найдем толкового механика.
Я дослал из кофра спальные мешки, слава богу, что захватили, Мари-Пьер уставилась на меня: как, прямо здесь? Я сказал: да, здесь, во всяком случае, будет не хуже, чем на чужой террасе.
На другой стороне Тара виднелись огни кемпинга, песни были одна лучше другой, по всей видимости, там устроили танцы, после «Рыжей Жюли» запел Мишель Фюжен, над мостом светила почти полная луна, наши тени четко вырисовывались на земле.
— Ну, ладно, спокойной ночи, я пошла спать, — объявила Мари-Пьер.
Спокойной ночи, сказал я, приятных сновидений, в данный момент ход ее мыслей или там душевное состояние меня мало волновали, сейчас я мог думать только об одном: как нас выследил этот придурок, он ехал за нами до самого мыса или есть другое объяснение, может, его позвала Мари-Пьер? Я забрался под одеяло, второй мешок отдал ей вместо матраса, земля была твердая как камень и холодная; уже засыпая я видел все ту же картину: гогочущая рожа в заднем окне.
С того берега все громче доносились шум и крики, ты спишь, спросил я, Мари-Пьер не откликнулась, я попытался успокоиться, убеждая себя, что это просто совпадение, и стараясь дышать глубоко и медленно, как на занятии по йоге, чтобы расслабиться, но эффект получился обратный, я все больше нервничал, и постепенно меня охватил ужас, я уже находился не здесь, а где-то далеко, в другом времени и в другой части света, мое сознание пронзали резкие вспышки, я стоял в центре поляны, вокруг сидели люди, сплошь негры, сверкающие белками во тьме, а другие танцевали под грохот там-тамов, прямо как в дебильных комиксах, вдруг один из танцоров остановился и сказал что-то непонятное, и я узнал его, абсолютно точно, это была моя злобная реинкарнация, ужасное существо, которое ввергло меня в оцепенение, я хотел завопить, но мое горло и грудь будто сдавила гранитная плита, я задыхался и не мог пошевелиться, тут он обернулся, и до м