Франк указал на камеру.
— Теперь мои хозяева убедятся, что я ничего не сочинил.
Он опустил дуло вниз; проверил, хорошо ли сидят патроны, и говорит: читай молитву, а амбал снова начал снимать.
Чтобы потянуть время, я спросил, какую, мол, не знаю ни одной, небось эта сучка и не думала идти в полицию, а решила тихонько переждать и вернуться, чтобы прибрать к рукам остатки денег. И тут громила, не снимая камеры с плеча, хватает Библию, которую я принес из церкви, Франк открывает ее: ты что, в Господа не веришь, только педики отрицают религию. Он полистал книжицу, ища подходящую к случаю молитву; умоляю, проскулил я, не убивай меня, но он прицелился, поднеся ружье почти вплотную к моей голове — еще чуть-чуть, и дуло упрется.
— Да упокоюсь с миром, сойдет, правда? Ныне отпускаешь раба Твоего, Господи, ибо видели очи мои спасение Твое [57].
Вдруг послышался нарастающий вой сирены, амбал прекратил съемку, что, если девка вызвала полицию? Но главный сказал: заткнись и снимай, думаешь, зная, что в камине ее дожидаются целых триста штук, она побежит плакаться легавым? Однако сирена ревела уже совсем рядом с домом, «оператор» вышел посмотреть, это легавые, Франк, машина уже здесь, тот толкнул меня, не думай, что тебя пронесло, мы еще вернемся, и, спокойно выйдя на улицу, они пошли через сад, швырнув в рюкзак с деньгами ружье и камеру; поднявшись, я посмотрел на себя в зеркало — вся рожа в крови, к тему же я наложил в штаны.
Дальнейшее происходило словно в бесконечном дурном сне: я был жив, но кошмар продолжался, дом наводнили люди в форме и бронежилетах, командовал ими туповатый бригадир, Мари-Пьер, бедняжка, еще не оправилась от ужаса, а Жан-Клод, Сильви, Марианна и все наши добрые соседи, разумеется, толклись тут же, не упустив шанса поразвлечься — честное слово, они чувствовали себя героями «криминальной колонки» и явно горели желанием засветиться в новостях, так что я поспешил скрыться в душе и переодеться, прежде чем отдаться на растерзание прибывшим следователям. Они не возражали против версии вооруженного ограбления с захватом заложника, но согласитесь, случай не совсем рядовой, обычно эти ребята стараются все сделать шито-крыто, вы уверены, что никого из них не знаете? — несколько раз спросил меня один совсем зеленый, — все это скорее напоминает сведение счетов, чем грабеж. Чтобы отвязаться, я сказал, что мне нехорошо, совсем ничего не соображаю, и они убрались, велев завтра явиться в комиссариат для подачи заявления. На прощание молодой дал совет: знаете, рассказав все как есть, вы избежите кучи проблем, и я честно ответил, мол, ничего не знаю — а что еще тут скажешь?
— Что ты собираешься делать, — спросила Мари-Пьер позже вечером, — попробуешь их найти?
Но у меня не было ни малейшего желания, мои денежки тю-тю, улетели, зато сам я остался жив, так что должен радоваться, да и как я их paзыщу, не сидеть же мне в засаде у Сен-Поля или в Сантье, поджидая наркоторговца в кожаном прикиде.
— Тогда зачем ты взял пистолет?
Я ей мягко объяснил: меня избили в кровь третий раз за два месяца, что же, по-твоему, мне после этого, в буддисты податься?
— Знаешь, — сказала она со слезами на глазах, — я так тебе благодарна.
— За что?
И тут она разрыдалась. Поплачь, думал я, еще бы, ни один из твоих хахалей не отвалил бы таких деньжищ, чтобы уберечь тебя от панели, а она прижалась ко мне, так что у меня чуть тоже слезы не брызнули от боли, я представить не могла, говорит, что та на такое способен, что я для тебя важнее, чем деньги, так мы и сидели, обнявшись и взявшись за руки, шепотом прося друг у друга прощение за все: дурные слова, поступки или даже мысли, клялись, что ничего подобного больше не повторится, и я вдруг осознал: в самом деле, если бы плюс к ограблению и побоям от меня ушла Мари-Пьер, как собиралась, дом стал бы таким зловещим и мрачным, что впору повеситься. Ты ведь заплатил им выкуп, огромный выкуп, снова заговорила она, но ее прервал требовательный звонок в дверь, дззинь, звонили долго, словно кто-то точно знал, что мы дома, хотя почти весь свет был погашен. Я закрыл глаза, думаешь, это они, спросила Мари-Пьер, но я уже схватил пушку, сейчас пойдем да посмотрим, они или не они, в дверь снова позвонили, дззинь, на этот раз еще настойчивее, и я бросился на лестницу, готовый, если что, спустить курок. Быстро откроешь и спрячешься за дверью, приказал я, она на цыпочках пошла к входу, я же тем временем принял классическую позу: ноги слегка расставлены и согнуты в коленях, левая рука поддерживает правую у локтя. Давай, прошептал я, открывай — на пороге, освещенном единственной лампочкой, стоял мой стоматолог, держа в руке счет и глядя на нас вытаращенными глазами; это они! — закричала Мари-Пьер, я, как был на полусогнутых, заорал ему: ни с места, сволочь, или замочу! В первый миг он потерял дар речи, но потом завизжал как резаный: а-аааа! Понятно, парень просто зашел напомнить о моем долге, а вовсе не потусоваться с коммандос из вьетнамских джунглей, обмотанным бинтами, с рожей, изуродованной похлеще, чем у Человека-Слона [58], через секунду он уже сломя голову несся к воротам, скользя по свежеполитому газону, и исчез во мраке ночи, продолжая вопить — а-аааа! — во всех домах загорелся свет, я все стоял на пороге с пистолетом в руке, вдруг на другом конце дорожки появился человек в каске, тоже орущий на бегу, на этот раз я был уверен — бандиты, и, прицелившись, выстрелил, получай, мразь, Мари-Пьер аж подскочила; это Жан-Клод, это Жан-Клод… к счастью, пистолет не выстрелил — я забыл снять предохранитель, — а это действительно был Жан-Клод, в огромной мотоциклетной каске, с садовой лопатой наперевес, они с Марианной не без оснований опасались нового вторжения, и, заслышав крик, он приготовился дать отпор.
Я потихоньку убрал свое оружие, что называется, от греха подальше, мысленным взором я уже видел его распростертое тело под проливным дождем, на груди расползается красное пятно, а я, как дебил, стою на дорожке у самых ворот и бормочу: черт, кажется, ошибочка вышла, мне показалось, что это бандит.
— Марианна позвонила в мэрию, — сообщил наш спаситель. — Необходимо повысить уровень безопасности в районе, обязанность охранять нас, жителей, лежит на государственных органах, а полиция не справляется со своей задачей.
К нам подходили обитатели соседних домов, сначала по одному, но с каждой минутой их прибывало, прикатила полиция, потом мэр, и скоро поднялся дикий гвалт, куда ни глянь — представитель власти, на памяти местных жителей такое случалось впервые. Мэр обратился к полицейским, те позвонили в комиссариат; и после недолгих переговоров одному из легавых было поручено нести здесь охрану до наступления утра.
Народ еще немного потрепался, и все разошлись по домам; почему именно я, возмущался наш телохранитель, я ведь только вышел после гриппа… закрыв дверь на двойной замок, мы поднялись в спальню.
— Ты видел этого недотепу в каске?
— Да еще с лопатой, интересно, что он себе вообразил?
Вспоминая эту сцену, вопли дантиста, приезд мэра, я, несмотря на боль, покатился со смеху, она тоже, сказалось напряжение в течение всего безумного дня, я не мог остановиться — прекрати, прошу тебя, но она, жестокая, не обращала внимания, думаю, говорит, на нем был спортивный шлем, ну, как в рэгби, я смотрела внимательно и уверена, что не ошиблась, это меня доконало, смех перешел в удушье… да, может, жить с тобой непросто, но уж точно не соскучишься, констатировала Мари-Пьер.
Только я наконец задремал, как зазвонил телефон, Бруно хотел сообщить мне что-то очень важное.
— Да…
После разборок, истерического хохота и лекарств, которыми меня напичкали в больнице, мне было немного не по себе; я очень беспокоюсь, сказал Бруно, мой компаньон, кажется, совершил серьезную ошибку; к нему завалились какие-то отморозки, стали угрожать, и он дал им твой адрес. Я ответил не сразу. Надеюсь, все обошлось? — спросил он; я поспешил заверить, что все нормально; ничего страшного, и собрался повесить трубку, но он опередил меня: погоди, есть и хорошие новости, готов ваш сборник, завтра у нас встреча с издателем, — тут он понизил голос, — хорошо бы, кстати, обсудить его проект, ну, помнишь, насчет фильма.
Я забрался под одеяло, Мари-Пьер перебирала мои волосы, бедный, бедный птенчик, как же тебе сегодня досталось, потом ее рука опустилась вниз, и она стала поглаживать мой член, нежно, без резких движений, у меня болели бока, ныло все измученное тело, я закрыл глаза и уснул сном младенца.
Наутро стояла жуткая холодрыга, кости ломило хуже, чем накануне, Мари-Пьер оставила записку: «Не хотела тебя будить, встретимся в полдень в офисе»; я еле сумел доковылять до душа, куда это она смылась, ведь ездить в метро было для нее сущее наказание, а сегодня отправилась куда-то ни свет ни заря по своим тайным делишкам, интересно, что за знакомые у нее в Париже?
Обернув бинты целлофановыми пакетами, я целый час отмокал под теплыми струями; все было так зыбко, да, она красива, но это ничего не меняет, тем более что в семнадцать лет человек не такой, как в тридцать, куда проще относится к жизни. Я в третий раз намылился; и вдруг мой мозг пронзила жуткая мысль: у меня больше нет денег, и это не сон, а явь, мои кровные триста штук испарились. Сраженный наповал, я, как был мокрый, рухнул на табуретку, в свете других событий этот факт отошел на второй план, но суровая, неумолимая реальность напомнила о себе —подлые скоты ободрали меня как липку, целый год работы коту под хвост. Осталось всего двести штук. Иными словами — пшик. В час я обедаю с издателем, — вот он, единственный шанс поправить дела. Запудрить им мозги — раз плюнуть, надо лишь посулить, что их вложения принесут баснословную отдачу, и как только бабки окажутся у меня, этот пижон с хвостиком и Бруно могут плакаться кому угодно.
Я появился на работе ровно в полдень, вызвав в конторе легкую панику — черт, что с тобой стряслось, ты похож на ветерана Второй мировой… Бруно отвел меня в сторону: это все из-за болтовни моего приятеля, да, из-за него ты попал в переплет? Я отрицательно покачал головой и философски заметил, что просто за все в жизни приходится платить. По дороге в офис я заглянул в оружейный на Монруж, и мне повезло: у продавца была кобура как раз для моего кольта. Я чуть-чуть нагнулся вперед, чтобы Бруно увидел у меня под пиджаком чехольчик с торчащей рукояткой, он подумал, чт