они руку откусят, так что насчет клиентов я отвечал уклончиво, им это, конечно, не нравилось, и следователь уже начинал злиться. Гастон, пока мы с тобой любезны, не вынуждай нас изменить отношение; после обеденного перерыва — они поели, а у меня крошки во рту не было, — вероятно, от усталости, я сказал, ладно, и сдал им Моктара с кузеном — если захотят прошвырнуться в Кабилию [64], то легко их разыщут, но, чтобы доказать свою лояльность, я постарался выложить как можно больше подробностей, пусть проверяют — квартира, кафе, куда они ходили, и прочее. О’кей, похвалил старший, поживем — увидим, и принялся листать досье, лежавшее перед ним на столе, — что ж, теперь перейдем к более важным делам.
Ровно два месяца назад в это самое время я лежал на надувном матрасе в двух метрах от ласковых волн и еще, дурак, был чем-то недоволен.
Он потряс в воздухе пачкой скрепленных листов с текстом: знаешь, что это такое, Гастон? Я говорю, нет, понятия не имею, тогда он начал читать — это были расшифровки телефонных переговоров в офисе с 1 по 10 октября, за то время, пока я жил в гостинице.
«— Алло, это Марк, ну что, у тебя есть новости?
— Пока нет, но я знаю, что у него появились срочные дела в провинции...»
Следователь читал бесстрастным, немного дрожащим голосом, как прилежный, но, к сожалению, малоспособный ученик. Следующий день:
«Это Бруно, есть новости, не волнуйся, все тип-топ, как я говорил, сейчас он занят более неотложными делами. Я понимаю, что ты торопишься, но не забывай, он вращается в таких кругах...»
Ну как тут забудешь, сказал следователь нормальным голосом, особенно если ничего об этом не знаешь. Остальные даже не улыбнулись. Следующий день.
«Да, конечно, ты заслуживаешь доверия, он поехал найти для меня, гм-гм, Карину, и поверь, такого я никогда не пробовал».
— Наркота — ни-ни, да, Гастон? — с сарказмом в голосе спросил следователь. — Нет, что вы, наркотики — не мой стиль.
Дальше было еще хуже, теперь Бруно превозносил мое всемогущество.
«Пойми наконец, он работает с очень, очень крутыми ребятами, думаю, это мафия, во всяком случае, что-то в этом роде».
В кабинете воцарилось молчание. Ну что, Гастон, что ты обо всем этом думаешь? И несмотря на отчаянные усилия что-нибудь сказать, не важно что, мне ничего не приходило в голову, я просто сидел с открытым ртом, глядя на это сборище злобных шутов.
— Показания, зачитай-ка ему показания.
Следователь стал листать другую папку, в носу у меня защипало, хотелось чихнуть, он прокашлялся и начал: «Вследствие убытков, которые терпело мое дело, я поддался уговорам человека, назвавшегося Гастоном, директором компании „Экстрамиль“... Насколько я знаю, он связан с китайцами, принадлежащими к Триаде, а также занимается сбором средств, идущих на финансирование политических партий и ряда предприятий… Я заявляю о своем искреннем желании сотрудничать с органами правопорядка и намерен помочь раскрыть аферу, которая бросила тень на мое доброе имя».
— Кстати, — заметил легавый с южным акцентом, — слабак он оказался; за время допроса я три раза водил его в туалет, бедняга трясся от страха.
Старший хлопнул в ладоши: ну, крутой, что скажешь, правда это или треп?
Я не сомневался, что сейчас он недоумевает, как этот молодец может быть связан с ворами в законе, с политиками, иметь тачку за триста штук и денег выше крыши, о чем свидетельствовали все показания.
— Знаешь, что я думал поначалу?
Нет, говорю, в носу у меня снова защипало, и я чихнул. Никто даже салфетку не предложил.
— Что ты малый не промах и навешал им лапши на уши.
Он посмотрел мне в глаза.
— Теперь я в этом не уверен.
Тогда я рассказал во всех подробностях, как все началось и как я придумал эту супермахинацию, в красках расписав, как подвергся ограблению и не видел иного пути вернуть деньги, но это был напрасный Труд, он не хотел ничего слушать; давай колись, Гастон, — по его прикидкам все вместе тянуло года на три минимум.
— Да, минимум, я не оговорился.
Теперь его голос звучал не более приветливо, чем воронье карканье.
— А что девчонка?
Они так меня задергали, что Мари-Пьер напрочь выскочила у меня из головы.
— Она ничего не знала, я не посвящал ее в дела, она была не в курсе.
Они все, как один, недовольно поморщились: ну как же ты хочешь, чтобы мы тебе верили, Гастон, мы тебя так обхаживаем, а ты пытаешься нас надуть. Парень с южным акцентом помахал в воздухе школьной тетрадкой. Потом пролистал до нужного места, они были заложены газетными полосками.
«Четверг, 10 мая. Пока все планы Гастона имеют успех, я не знаю, за что хвататься — мы переезжаем, я помогаю Жилю с клиентурой и одновременно продумываю рекламную кампанию, время бежит с дикой скоростью».
«Среда, 1 июня. Беременность кончилась кошмаром. Теперь мне повсюду слышатся разговоры беременных женщин да плач младенцев. Надеюсь, я не стала бесплодной. Гастон с Жилем готовят крупную операцию где-то у Рюнжи. Гастон думает только о ней. Я иногда сомневаюсь, что он помнит о моем существовании».
«Понедельник, 31 июля. Это был не просто день рождения, а настоящий светский раут. Я рада, что она пришла, надеюсь, она счастлива с Жилем. Во время ужина произошло одно странное событие: я сидела радом с Александром, и вдруг он начал ласкать меня между ног, не показывая виду, продолжая разговаривать, как ни в чем не бывало. Я ужасно растерялась. Совсем другие ощущения, чем с Гастоном или Жоэлем. Интересно, что он сам при этом чувствовал?»
Они не сводили с меня глаз, южанин продолжал, я был бледен как полотно. «Гастон настаивает, чтобы я ему сосала, я подчинилась, но, мне это совсем не нравится. Интересно, он понимает, что с ним я не испытываю особого удовольствия?» Я бы, все отдал, чтобы вдруг исчезнуть, такого издевательства не вынес бы никто. Гастончик хочет, чтобы я ему сосала, пропел один из этих гадов. После обеда мне не надели наручники и я рванулся, чтобы схватить пишущую машинку и запустить в стену, но-не успел, легавые бросились на меня и стали мочалить по-черному, кто-то бил по голове телефонным справочником, сейчас ты уймешься, маленький говнюк, но я не собирался успокаиваться, я хотел умереть, однако, к собственному удивлению, вдруг разрыдался, слезы хлынули неудержимо, фонтаном, и, захлебываясь, я бормотал,что расскажу им всю правду, что готов сдать им кого угодно, если они меня выпустят, и тут же заработал новый удар справочником — не то ты говоришь, урод, здесь условия диктуем мы.
В конце дня меня снова отвели в камеру, только теперь я был не один, ко мне подсадили какого-то парнишку, я поздоровался и опустился на свою койку, ситуация была — врагу не пожелаешь; я убью эту тварь вместе с обоими ублюдками, Жоэлем и Александром. Во мне бурлили горечь и обида, я не имел никакого желания разговаривать, но, судя по всему, у моего соседа много накопилось на душе; и мне пришлось выслушать его историю, даже посочувствовать; у них в городке есть целая компания наркоманов, Их ежедневно снабжал порошком один чувак, приезжал на крутом «рено», пунктуальный, как почтальон, редкая сволочь, и вот один парень — он только что вышел из лечебницы, почти никакой, сидел на невролептиках, но как раз получил пособие по безработице и был при деньгах — непременно захотел купить дозу, хотя так ослабел от лекарств, что не мог даже укол себе сделать; все говорили ему: не надо, Дидье, лучше поспи, ты не в том состоянии, но дилер сам ему вколол, а назавтра его нашли мертвым на тротуаре перед домом, вся округа возмутилась, даже те, кто вообще не кололся, это была коллективная вспышка гнева как бы в отместку за хреновую жизнь, за все то время, когда приходилось отдавать свои деньги этому скоту за товар, который через раз был дерьмовый, плохо расфасован, и когда дилер появился снова, как ни в чем не бывало, видимо не зная о смерти Дидье, мы встретили его с железными прутьями и забили прямо в сраной тачке — в результате он парализован и лежит в коме. Но арестовали только моего сокамерника — из-за необычной куртки, такой больше ни у кого не было, — и он уже признался, не выдав своих друзей. Он смотрел на меня, в ужасе повторяя слова следователя: если мужик помрет, твое дело дрянь, пойдешь под суд и получишь десять лет строгого режима. Господи, что мне делать, твердил он без конца, мне всего девятнадцать лет, я даже не колюсь, что же теперь будет?
Я слушал его, и, несмотря на собственную тоску, физическую боль, досаду и горе от предательства Мари-Пьер, меня охватила вселенская печаль; а парень продолжал: мы с матерью одни на всем свете, отец умер в прошлом году, если мне дадут десять лет, она не переживет, да и как она будет меня навещать, она не водит машину, — печаль моя обрела вселенские масштабы, поглотив его, меня, Мари-Пьер, Марка, Бруно, наркомана с передозой, дилера в «рено», у меня из глаз снова неудержимо хлынули слезы, проклятье, подумал я, что-то в жизни явно разладилось, нам остается только одно: терпеть. Так я и заснул, свернувшись на полу, и, как ни странно, прохрапел до самого утра.
Я все еще был под арестом; поскольку речь шла о наркотических средствах, прокурор санкционировал при необходимости продлить заключение до шестидесяти двух часов. От адвоката я отказался, мол, спасибо, не собираюсь разыгрывать из себя крутого, мне и без того хреново, но очень скоро пожалел, меня мурыжили целый день, потом, и вечером, в конце концов пришел сам комиссар: пожалуй мы можем прийти к обоюдному согласию, но вам придется заплатить, причем в твердой «валюте». И я сдал им двух налетчиков, братьев, моих приятелей с Бют-Руж в Шатне, добавив, что однажды они применили оружие — застрелили женщину. Хорошо, сказал комиссар, надеюсь, это правда. Я хотел сдать им одного дилера с Северного вокзала — мне было известно, в каком отеле он обосновался, но следователь оборвал меня на полуслове: Гастон, не забывай, ты в отделе по борьбе с организованной преступностью, нам на фиг не нужен подставной с двумя пакетиками по четвертному, нам нужен как минимум план торговли героином в веселых кварталах. Давай-ка что-нибудь посерьезнев, добавил Южанин и я сдал им чувака из меблированных комнат, у которого покупал кокс для Бруно